Cupio

      «Надо найти выход из ситуации. Думай о том, как выйти из ситуации!» — хаотично проносится в моей голове, пока я чисто автоматически продолжаю заталкивать тварь в ванную. Но помимо этой фразы на ум больше ничего и не приходит. И смысла думать уже нет. Выхода нет. Это всё. Точка. Странное нахмурено шокированное выражение лица Мартина – тому подтверждение.       Я всё так же на автомате пихаю Персифаля в дверной проём, на автомате закатываю грязный рукав, сразу пачкая пальцы. Тварь пока не сопротивляется, с любопытством рассматривая зашедшего следом брата. Я боюсь поворачиваться.       — Бенджамин… Какого чёрта?..       Крепко зажмуриваюсь, слишком сильно цепляясь за чужую руку, отчего по небольшой ванной громко разносится болезненный рявк. Конечно же, после таких откровенно нечеловеческих звуков…       — Бенджамин, что это за херня?!       Мне хочется уверенно и аргументировано описать испуганному брату ситуацию, но вместо этого я, конечно же, начинаю что-то мямлить в ответ, всё ещё стоя к нему спиной и желая убежать из этой квартиры. Черти в голове орут и носятся кругами. Вашу ж мать.       — Я виллиасец.       Слышу, как Мартин отшатывается, споткнувшись об порог. На секунду прихожу в недоумение, ведь он вряд ли знает, кто такие виллиасцы, и не должен пугаться. А потом до меня доходит. Голос. Конечно же, голос. Удивительно, но я так привык к нему, что совершенно перестал замечать, насколько он на самом деле жуткий и не похож на наши.       — Молчи, умоляю, — произношу буквально одними губами, переходя на шипение. — Ну почему ты влез через дверь? Почему тебя ранили именно сегодня?       — Я слишком обрадовался тому, что снова гуляю по улице. Засмотрелся на сверкающую вывеску и напрочь забыл про осторожность. И про Фага с его зубами. А с одной рукой на восьмой этаж извне никак не заберёшься, — сцепляет зубы. — Прости.       — Бенджамин!       Я вздрагиваю от мартинового крика.       — Поговори со мной, блять! Кто это?! Что это?!       Никуда не деться. Ничего не скрыть. И умереть мне суждено сегодня.       — Марти… Это и есть Персифаль… Он… Он тварь…       Произнося это, я с отчаянием смотрю Персифалю в глаза. Где-то в глубине души надеюсь, что сейчас сверху посыпется конфетти, он раскинет руки и объявит, что на самом деле произошёл большой розыгрыш, а сам он всё это время был человеком. Но тот только неопределённо взмахивает хвостом, что тоже, очевидно, не ускользает от взгляда брата.       — Он кто?!       Мартин произносит это тем самым надрывным тоном, которого я всегда пугаюсь и который слышал от него лишь раза три в жизни.       — Тварь, тебе же сказали, глухой ты идиот, — Персифаль аж шею вытягивает, прижав уши к щекам, насколько это возможно.       Я изо всей силы давлю пальцами на его рану, близкий к состоянию истерики от того, что Мартин всё видит, а этот придурок никак не заткнётся. Оглушительно рявкнув, Персифаль отдергивается и успевает больно наступить мне на ногу. Брат ссутуливается так, словно сейчас сползёт по стенке. Я уже искренне не прочь умереть по собственной воле.       Ещё несколько секунд Марти молча смотрит на нас, выстраивая невесть что в своей голове, а после резко разворачивается и быстрым шагом идёт на кухню. Ох, нет! Я оставляю Персифаля разбираться со своими проблемами в одиночку и бегу за ним. Успеваю схватить за плечо, когда уже тянется за телефоном.       — Мартин! Марти! Послушай. Не надо никуда звонить, умоляю. Я тебе сейчас всё расскажу.       Он поджимает губы и вдруг хватает меня за шиворот. Я пугаюсь, потому что брат никогда до этого так не делал. Держит несильно, но ощутимо, придвинув к себе, насколько это возможно. Дышит прямо в лицо, широко раздув ноздри. Мне становится очень дискомфортно. Встряхивает.       — Персифаль, да?! Это Персифаль?! Тот самый, который жил у тебя в комнате всё это время! Тварь! Класс! — трясёт сильнее. — И что ты можешь мне рассказать?! Расскажешь, как вы… Пиздец, Бенджамин, ты с ним находился в одном помещении каждый день?! И ты с ним спал?!       — Я не… Блять… Да, но всего два раза, и мы тогда…       — Что? Да я про кровать, дубина! Ты спал с ним в одной кровати и не боялся… Подожди… — взгляд резко меняется, а на лбу появляется чересчур много морщин, когда он подмечает моё виноватое выражение лица и до него доходит смысл моих слов. — Не-е-ет. Бен, ну нет.       Отпускает меня и глупо улыбается. На всякий случай делаю два шага назад.       — Ты не мог. Господа Бога ради, Бен, ты не мог!       — Ты же ещё тогда решил, что он мой парень. Очевидно, что мы… — я неловко взмахиваю рукой, упёршись взглядом в столешницу. Договорить не получается.       Мартин начинает тупо посмеиваться. Крохи хлеба на столе вдруг становятся невероятно интересными. Не могу заставить себя поднять на него взгляд и увидеть, что сейчас написано на лице.       — Знаешь, что. Знаешь? — он снова хватает меня, на этот раз за рукав. Трясёт. — Я понял тебя, когда ты признался мне, что ты блядский гей. Я принял твои чёртовы наклонности. Я и слова плохого тебе не сказал. Отнёсся к тебе как к брату, — сжимает мою руку до боли. — А ты, оказывается, не просто гей. Ты – сучий больной извращенец! Я готов был отдать тебе всё до копейки, чтобы твой психолог тебе помог, чтобы ты оправился после смерти родителей! Я готов был душу из себя выдрать, загибаться на паршивых работах, лишь бы у тебя было хорошее будущее! А тебе это, оказывается, нихуя не нужно было! Ты, блять, всё это время кувыркался с тварью! Так скажи, в какую психушку мне тебя запихнуть, чтобы тебе мозги вправили?!       Сцепляю зубы до боли в челюсти и вырываюсь из его хватки. Я нахожусь в таком адовом состоянии из давления и шока, что меня неистово трясёт. Никогда не слышал от брата таких слов, и сейчас мне очень хочется защитить себя, высказаться в ответ, да побольнее. К счастью, умом я понимаю, что пока лучше молчать и не раздувать огонь. Делаю глубокий и хриплый вдох. Мартин замечает это и немного остывает.       — Может, он угрожал тебе? Запугивал, что убьёт, если ты не будешь делать то, что он хочет? Бен, давай сейчас вызовем полицию, потом найдём тебе другого врача, — снова тянется к телефону. — Быстро, пока он ничего не подозревает.       Я мог бы сейчас яростно закивать ему, начать говорить, какой я бедный-несчастный. Мог бы выгораживать себя, хотя бы из-за банального страха потерять его. Какое-то мгновение я именно это и собираюсь сделать. Но после беру себя в руки. Если бы всё было так просто.       — Не надо. Он меня не заставлял. Не запугивал, — давным-давно да, но этот момент мы уже прояснили и сейчас это не имеет значения. — Я с ним спал, потому что хотел этого.       Брат медленно кладёт телефон обратно.       — Он, на самом деле, вообще не такой, каким ты можешь его представлять. И с тварями всё не так просто. Я могу рассказать тебе…       — Как же я сейчас хочу тебе врезать.       Я резко затыкаюсь после этих слов.       — Что за бред ты несёшь, опомнись! Из-за этой сволочи умерли твои мама и папа! Так ты чтишь их память?! Мне мерзко, Бенджамин! Мерзко и страшно от малейшей мысли о том, что ты творил все эти дни!       — Так не думай об этом, Времени ради.       Мы резко поворачиваем головы к Персифалю, который спокойно проходит мимо и усаживается на подоконник. Неуклюже закидывает хвост себе на колени. Мартин испуганно отшатывается.       — До одного уже дошло, что родителей не я на тот свет отправил, теперь другому рассказывай.       Брат начинает как-то чересчур громко и хрипло дышать.       — Зато теперь я вижу, что импульсивность и чувствительность – это у вас семейное.       Срывается с места и бежит в прихожую. Конечно же, спешу следом. Быстро натягивает сапоги, напяливает куртку на одну руку, хватает шапку и, матерясь срывающимся голосом, выбегает из квартиры, хлопнув дверью. А я остаюсь, не представляя, куда он и что теперь делать. Иду обратно на кухню, цепляюсь ладонями за подоконник рядом с бедром Персифаля и выглядываю на улицу. Отсюда хорошо видно парковку.       Через какое-то время брат действительно появляется там. Со злостью пинает колесо, после чего забирается в машину. Несколько минут просто сидит внутри, отчего у меня появляется надежда, что он сейчас остынет и вернётся. Тем более, что оставил мобильный. Но нет. Автомобиль начинает движение и плавно выруливает на проезжую часть. Не проходит и двух минут, как Мартин скрывается из виду. Обречённо утыкаюсь головой в стекло. Больно. Просто больно.       — Он вернётся.       — Откуда ты знаешь?       — Похож на тебя. Ты бы вернулся.       — Откуда ты знаешь?       — Глупый вопрос.       Я грустно смотрю на него. Ещё в каком-нибудь октябре я закатил бы истерику о том, что это он во всём виноват, что из-за тварей моя жизнь рушится. Ну, в общем, как Мартин сейчас. Быть может, мы реально настолько похожи. Были.       — Это же всё на эмоциях, Бен. Он сейчас всё переварит, остынет и придумает, как жить дальше с этой информацией. Неужели вы никогда не ссорились?       — Ссорились, конечно. Но в основном, когда младше были.       Я уныло пожимаю плечами, рисуя на запотевшем от моего дыхания окне грустный смайлик. Персифаль смотрит на это и плавно стекает с подоконника. Собирается куда-то уйти. Взволнованно хватаю его за руку.       — А что, если он наговорил столько всего, потому что на самом деле ненавидит меня за то, что я сломал ему жизнь?       Закатывает глаза.       — Не начинай себя накручивать. Если бы он тебя ненавидел, думаю, ты бы это давно заметил.       — Просто, ты понимаешь… — нервно сминаю ткань его свитера. Поворачивается ко мне, склонив голову. — Сначала смерть родителей. Столько стресса, столько визитов к врачу. Теперь этот человек, приславший на мой адрес куски тела… Этот Овна и его… Сны… Мартин был для меня… Такой… Единственной поддержкой… Последним родным человеком… Который меня теперь… Ненавидит… Да разве я… Всё это… Заслу…       Я отворачиваюсь от него, просто не в силах говорить дальше из-за огромного кома, сдавившего моё горло. Смотрю в стену и пытаюсь дышать ровнее. Но Персифаль наклоняется ко мне и, нахмурившись, изучает моё лицо. Поднимаю на него взгляд, вдыхая медленно и глубоко, немного запрокинув голову. Замечаю, как из уголка его рта начинает вытекать что-то тёмное.       — У тебя тут… Это… — тычу пальцем на свои губы.       — М? — он проводит ладонью по своему лицу и размазывает выступающую кровь. — Ой.       Берёт со стола салфетку и приоткрывает рот, промакивая.       — Не бери в голову, это лёгкие симптомы моей болезни. Разволновался тут с тобой. Подумал, сейчас ещё плакать начнёшь, и мне придётся что-то с этим делать.       Мне становится неловко. Он прав, получилось бы не очень красиво. Выплескивать переживания и грусть в таком виде я позволяю себе, только будучи наедине. Решаю перевести тему, чтобы ничего не отвечать.       — Как работает эта твоя болезнь, всё ещё не понимаю. Как эмоции и температура могут влиять на… Полагаю, сосуды?       Пожимает плечами, комкая салфетку и прикладывая другой стороной:       — Да чёрт его знает, собственно. Меня же никто не осматривал и никто ничего не изучал.       Я щёлкаю пальцами, вспоминая о важном.       — Но есть тот, кто хочет это сделать. Тебе сегодня пришло письмо.       — Мне? В смысле? — хмурится.       Киваю, чтобы шёл за мной и направляюсь в спальню. Мне сейчас ничего не остаётся, кроме как отвлечься на что-то, чтобы не загоняться по поводу Мартина. Пока что получается с трудом.       Мы располагаемся на кровати, и я, быстро обрисовывая ему ситуацию и обстоятельства, раскрываю конверт. Зачитываю послание от некоего Матвея. С каждой строчкой лицо Персифаля всё больше вытягивается. Когда я заканчиваю, воцаряется тишина.       — Ни о чём не говорит?       — Дай мне, — вырывает письмо у меня из рук и бегает по нему взглядом. — Хорошо, забирай обратно, я ничего не понимаю.       — Ну так что? — я бережно складываю лист бумаги.       — Не представляю, кто это может быть и откуда он меня знает, — почёсывает криво перевязанную руку.       — У меня есть основания полагать, что это ловушка. Вдруг Овна так пытается нас выманить?       — Да он не знает, где мы живём, говорил же. Мне кажется, стоит рискнуть.       — А что, если всё это для того, чтобы схватить тебя и отправить, ну, не знаю, на опыты?       Вздыхает:       — Бен, он в курсе, какой у тебя адрес. Если бы ему нужно было сдать тебя полиции, сдать меня учёным, пригласить сюда Овну или, не допусти Время, заставить меня вернуть долг Луве, он бы давно это сделал без лишних заморочек.       Кажется, в процессе перечисления, у него начались какие-то личные флешбэки. Хорошо, эти слова имеют смысл.       — И что ты предлагаешь? Отправим ему ответное письмо с приглашением на кофе?       Довольно кивает.       — Интересно же. Тебе нет?       — Какой ты беспечный, чёрт возьми. Иногда я удивлён, что ты дожил до этого дня.       — Да я тоже, — нетерпеливо дёргает лапой. — Пиши.       — Давай всё же подумаем ещё раз? Я не хочу впускать в квартиру подозрительных личностей, тем более, пока не устаканится ситуация с Мартином.       — Бе-е-ен, — проводит кистью хвоста по моему боку, и у него это получается почти заботливо. — Это просто человек. Если вдруг что, я готов защищать твою хрупкую тушку.       Делаю кислое лицо. У этой твари всегда ужасно воодушевляющие комментарии.       — Мы с тобой оба понимаем, что я не отстану.       Действительно. Я встаю с кровати и бреду на кухню.       — Мне нужен изюм, и побольше.       — Кофе и изюм, — Персифаль кивает сам себе, направляясь за мной. — Если бы ты был мною, ты бы пах именно этим.       — Радость-то какая.       Я уныло открываю шкафчики и ничего не обнаруживаю. Зато осознаю, что надо убрать со стола. Чёрт возьми, мы ведь с Мартином просто собирались спокойно поесть блядских тостов с блядским сыром. Я поднимаю его тарелку и чувствую, что сейчас рассыплюсь на части. Персифаль, видимо, понимает это по моей сгорбленной спине и отсутствующему взгляду, потому что подходит и осторожно вынимает её у меня из рук.       — Давай я, что ли. Сядь.       Несильно подталкивает меня к стулу. Сажусь. В голове снова прокручиваю слова брата.       — Это куда? — держит в руках тарелку с оставшимися тостами.       Вздыхаю и потираю виски, сосредотачиваясь на жизни. Едва не предложил ему доесть.       — Да в холодильник пихни или сразу в мусор выкидывай. Куда хочешь, в общем.       Недовольно фыркает и открывает холодильник, пропихивая её поверх кастрюль. Экономный. Я даже немного улыбаюсь.       После берётся мыть наши тарелки и ножи.       — А какая твоя любимая еда? — складываю руки на столе и утыкаюсь в них щекой.       — То есть?       — Ну, раз уж ты мои кофе с изюмом упомянул. Что тебе нравилось есть дома?       — А, ты об этом, — недолго молчит, задумчиво соскребая когтем кусочек сыра. — Морепродукты, думаю. Люблю рыбу во всех её проявлениях.       — А из напитков?       — Да воду обычную. Или клубничные коктейли, если говорить о десертах, — дёргает ушами. — Вообще клубнику люблю.       Мне вспоминается, как он тыкал в вафли с клубничным сиропом где-то во вторую или третью нашу встречу. Видимо, его настоящие нелепые черты уже тогда пробивались сквозь призму злости.       — У вас в принципе продукты такие же?       — Есть такие же, есть другие. Предвещая твой следующий вопрос, с животными ситуация аналогичная.       Он заканчивает протирать тарелку и поднимает её на уровень лица. Некоторое время что-то там высматривает в фарфоре.       — Да чёрт возьми.       Кладёт обратно и цепляется за своё ухо. Снимает золотую серьгу.       — Зачем? — хмурю брови.       — Расхотелось, — пожимает плечами и пихает украшение в карман штанов.       Странный. Странный и нелогичный. Подходит ко мне и вдруг целует в щеку.       — Пошли писать письмо.       В какой-то прострации киваю и встаю со стула. Надо разобраться с этим наконец.       Мы долго не можем решить, что именно высказать, когда назначить встречу и как. Я ещё несколько раз пытаюсь привести разумные аргументы о том, почему так делать не стоит, но без толку. В итоге вкладываемся всего в две строчки. Согласны. Приглашаем в гости на следующих выходных с утра.       Пока пишу, краем глаза подмечаю, как тварь нетерпеливо мнётся. Я могу понять, как он себя чувствует. Ему тут предлагают возможность вылечиться и вернуться домой. Дают то, на что он уже и не надеялся. Конечно же, он взбудоражен и не думает ни о чём ином.       Задумчиво покусываю ручку. Смысл вообще хотеть вернуться, если ты пришёл к выводу, что с твоим миром что-то не так? Сколько распинался же, что там плохо. Перевожу взгляд на Персифаля, думая, спросить ли об этом. Перехватив мой взгляд, довольно улыбается.       Не стоит. Я вздыхаю и складываю письмо. Почему-то я на секунду решил, что он так оттого, что всё ещё подвержен странному влиянию своего мира. И на какой-то миг мне стало страшно за него и отчаянно захотелось препятствовать его возвращению туда. Ну и глупая же мысль. Кто я вообще такой, чтобы влиять на это. Кто он такой, чтобы слушать меня. Да и самое главное, зачем мне это? Пусть делает, что хочет. Его жизнь. Я же туда вообще никоим образом не вписываюсь и тварьи разборки меня касаться не должны.       Снова смотрю на Персифаля. Так ведь?       — О чём мечтаешь? — тянет меня за нос.       — Да чертовщина всякая в голову приходит.       Он молча наблюдает, как я подписываю конверт, любопытно склонив голову.       — Какой мелкий почерк. А научи меня читать на английском.       — Зачем тебе?       — Хочется, — отходит от меня и падает на кровать, распластавшись не той стороной.       — Убери с подушек свои конячьи ноги, это во-первых. Во-вторых, я же, блин, не учебник и не учитель.       — И? — топырит лапы, раскидываясь сильнее.       — Чему я могу научить тебя? Тебе почти тридцать блядских лет, а ты ведёшь себя как подросток.       — Ой-ой, сказал мне подросток, — поднимает руки в воздух и складывает крестом. — У меня возраста нет, понимаешь? Это условно мне было почти тридцать, когда Время остановилось. И сказал я тебе об этом ради приличия. Сейчас для меня такого понятия просто не существует. Оно умерло, как и часть моего организма.       — В смысле, часть организма?       — А я тебе не говорил? Постепенно весь мой организм условно останавливается, как и возраст, — он активно жестикулирует, продолжая лежать макушкой ко мне. — Снизу вверх, пускай этот процесс и длительный. Не уверен, что ты поймёшь, как это, потому что он не умирает в привычном понимании этого слова. Там что-то на совсем другом уровне осознания. Иначе я бы скончался ещё тогда, когда у меня замерли половая, выделительная, пищевая системы. А, и восстановительный процесс, — глупо хихикает. — По прогнозам наших учёных, однажды это поднимется до мозга, и все мы просто… Ну, не знаю. Тело без души. Что-то, что хуже, чем быть овощем, понимаешь?       Перекатывается на живот, наблюдая за моей реакцией и продолжая улыбаться. При всём желании не могу понять, что тут смешного. Это же страшно.       — И почему ты реагируешь на это так спокойно?       — Да Время его знает. Иначе не получается.       Я вожу по конверту пальцем, обдумывая его слова. Слишком много информации, чёрт возьми. Чересчур большое количество странностей на одно существо.       Снова возникает нежелание пускать его домой.       Мартин на следующий день не возвращается. Я хожу, словно в воду опущенный. Сначала отправляю письмо, и на это у меня уходит большое количество времени, потому что раньше я так не делал. Серьёзно, это чересчур мучительный процесс, ну неужели кто-то находит это удобным? Затем торчу в продуктовом, переписываясь с Филиппом и кидая Кэтрин нелепо смешные картинки. Она всё так же не отвечает, хотя и бывает в сети. Этот факт ложится на мои плечи дополнительным грузом.       Выбирая мясо, грущу о том, что брат планировал делать сегодня какую-то запеканку, а я всё испортил. Глубоко вдыхаю и кладу ветчину обратно. Как Алрой учил. Не я. Так вышло. Я ни в чём не виноват. Становится легче.       Выбираю говядину.       Меня очень легко растрогать тем, что кто-то просто хотел провести обычный счастливый день, а теперь грустит. Серьёзно, у меня сжимается сердце. Это мамина черта, кстати. И она меня бесит.       Дома в тот день в основном прокрастинирую и учу эссе. Постоянно держу мобильный Мартина при себе и жутко нервничаю. С ним за это время уже могло случиться что угодно, по сути. Персифаль немного пытается меня успокоить. Даже приводит какие-то совершенно неинтересные примеры ссор своих знакомых. Пока что я не поддаюсь. Я должен убедиться, что всё в порядке. И помириться. И пояснить ему всё. Обязательно.       В порыве переживаний даже спрашиваю совета у Филиппа, пока мы с ним переписываемся. Неожиданно, но тот входит в моё положение и относится к ситуации со всей серьёзностью. То есть, куда серьёзнее, чем Персифаль. И делает именно то, что мне и нужно в данный момент – переживает вместе со мной, а не пытается успокоить. Я очень благодарен за это.       Брат не возвращается и в воскресенье. Я пытаюсь занять себя учёбой, уборкой дома, просмотром телевизора. Готовлю говядину по какому-то скучному рецепту из интернета. Она знатно подгорает, а вместе с ней и моё терпение. Пока открываю окно, скопившееся волнение всё просится наружу. Поэтому, чтобы не сойти с ума, я собираюсь пойти на крайние меры: преодолеть свою нервозность и позвонить Люси с его же мобильного.       Решаюсь на это действительно долго, держа палец у кнопки вызова и не осмеливаясь нажать. А потом он сам соскальзывает, и я быстро прикладываю телефон к уху, пока не готовый к разговору. Слушая гудки, в сотый раз перелистываю эссе. Руки слегка дрожат. Что ей сказать-то? Чем Мартин уже успел поделиться с ней, если был у неё? Наверняка был. Больше некуда. Наверняка рассказал. Наверняка она меня теперь ненавидит ещё больше.       — Да?       Я конвульсивно дёргаюсь на месте.       — Привет… Эм, Люси. Ты же Люси?       — Конечно.       Мысленно даю себе подзатыльник.       — Это Бен. Я хотел бы…       — Подожди-подожди! Я выйду из кабинета, — тон сразу меняется, как только она слышит моё имя.       Прекрасно. А ещё она, похоже, на работе. Лучше и быть не может. Кто вообще работает в воскресенье?       Начинаю нервно дёргать уголок страницы.       — Говори.       — Эм… Я просто хотел спросить, Мартин ведь у тебя?       — Да. Не переживай.       На душе сразу становится примерно в триллион раз легче.       — Он говорил, вы поссорились?       — Так и есть… А что ещё он говорил?       — Больше ничего существенного.       Мои глаза расширяются от удивления. Он совсем ничего не сказал о твари? Ничегошеньки? Ни слова о его существовании?       — Но он нервничает всё время. Ходит от холодильника к телевизору и всё бормочет о том, что ты роешь себе же могилу. Может, хоть ты расскажешь мне, в чём дело? Ты во что-то ввязался?       Я закатываю глаза.       — Я куда лучше, чем ты считаешь, между прочим.       — Да я ничего не считаю, Бен. Я же тебя и не знаю почти.       — Серьёзно? Я был уверен, что ты меня ненавидишь.       — Что ты говоришь? — её тон становится очень удивлённым. — С чего мне тебя ненавидеть?       — Ну… — я почему-то начинаю чувствовать себя идиотом. — Каждый раз, когда ты появлялась у нас дома, ты смотрела на меня крайне недружелюбно и общалась так же.       — Да брось ты эту чепуху! Я наоборот с самого начала пыталась поладить с тобой, спрашивала о чём-то. Но ты всегда глядел на меня волком и язвительно отвечал. Мне казалось, я тебе очень не понравилась, или ты решил, что я пытаюсь отнять у тебя брата.       Блять.       — Ну… Если только немного… Наверное, — я зарываюсь рукой в свои немытые волосы, искренне желая провалиться под землю. — Я, видимо, построил ложные выводы в момент нашего знакомства и начал придерживаться их.       — Видимо, так и было, — по тону слышу, что она улыбается. — Мы всего лишь недопоняли друг друга. Предлагаю попытаться поладить заново.       — Согласен, — я облегчённо выдыхаю.       — Так что там с вашей ссорой?       Почёсываю лоб. На пол сыпется перхоть. Это всё от нервов, я уверен.       — Скажем так, вся проблема в том, что он крайне недоволен моим выбором… Партнера, ну, — я оглядываюсь на Персифаля, который в данный момент изучает книгу с основами английского, озадаченно покусывая коготь. Нашёл её в шкафу днём ранее.       — В самом деле?       — Да.       Люси недовольно хмыкает.       — Он в пятницу домой вернулся такой бедный и грустный! Я и подумать не могла…       Меня огорчает, что она сказала «домой».       — Уж я ему сегодня устрою лекцию о том, как надо относиться к выбору других людей.       — Люси, не стоит! Это его ещё больше огорчит.       — Ты уверен? Он не должен так вести себя и заставлять тебя волноваться только потому, что его не устраивает твой партнёр. Слышишь, как я выделяю слово «твой»?       А она оказывается очень даже приятной и понимающей. Мне вдруг становится очень спокойно, потому что я осознаю, что Мартину повезло с ней, и что сейчас она является некой связывающей нитью между мною и братом.       — Уверен. Его можно понять, мой партнёр и правда весьма специфический.       — Просто скажи, что он не замешан ни в чём плохом, и я от вас отстану.       Я прикрываю глаза. Я совру.       — Он не замешан ни в чём плохом.       — Хорошо. Ты молодец, что позвонил, Бен. Извини, но мне уже пора возвращаться на рабочее место.       — Да, конечно. Мне самому стало легче после этого разговора. Спасибо.       — Береги себя.       — И вы с Марти тоже.       Люси сбрасывает трубку. Я ещё некоторое время смотрю в экран, прокручивая в памяти разговор. На заставке их совместная фотография. Кладу телефон и покачиваюсь в кресле.       — Моя специфичность заключается в наличии хвоста и умении урчать или в том, что я свободно говорю по-английски, но совершенно не умею читать на нём?       Я запрокидываю голову на спинку и поворачиваюсь в сторону кровати.       — Так ты ещё и урчать умеешь.       — Если меня добросовестно почесать, то да. Серьёзно, со всем диапазоном звуков, которые я издаю, – и не догадаться? Да ты действительно соображаешь плохо. О-па-рыш, — захлопывает учебник и выворачивается на спине, как кот, запрокидывая голову в мою сторону и задорно скалясь. — В книге так написано.       — Не ври, там и слова нет про опарышей.       — Сам посмотри, — протягивает мне.       — Я читал её, я в курсе, о чём там говорится, — складываю руки на груди. — И о каких же ещё скрытых тварьих талантах я не в курсе?       — Умею держать вещи ногами, — показывает мне большой палец, снова поворачиваясь макушкой и увлекаясь английским. Сколько раз просил ложиться в другую сторону.       Подхожу к нему и зарываюсь пальцами в волосы, растрёпывая их. Внезапный приступ желания быть с кем-то рядом.       — Смотри, — тычет учебником мне в лицо, пока я убираю чёлку с его глаз и зачесываю её пальцами назад. — Что это за слово?       — Там написано, что ты гнида.       — Гнида и опарыш, какой дуэт! — широко улыбается, бегая взглядом по моему лицу.       — Действительно.       Тварье тело потряхивает от смеха, пока я тщетно пытаюсь убрать прядь волос ему за ухо. Неудачные попытки начинают бесить меня, отчего Персифаль заходится ещё сильнее.       — Да какого хера у тебя такие неудобные уши?!       — Сказал тот, у кого вместо ушей какая-то мятая квашня, — потирает глаза, зачем-то высовывая кончик языка.       Я фыркаю и решаю, что будет очень адекватно и по-взрослому ущипнуть его в ответ на это замечание. Со всей дури смыкаю ногти на самом кончике его уха. Резко дёргается.       — А вот это вот я тебе крайне не советую делать. Это очень больно, и я могу случайно заехать тебе по лицу.       — Случайно, — ухмыляюсь и провожу носом по всей длине его уха, спускаясь к щеке.       — Очень случайно.       Я мягко целую его в губы.       — У-у-у-у, у одного вечно злобного человека тут приступ нежности, я гляжу.       — Это наверняка потому, что я перенервничал.       — Да-а-а, я так тебе верю. Конечно.       Я вздыхаю и прислоняюсь своей щекой к его.       — Ну что опять?       — Моя жизнь идёт под откос, да?       Недовольно рыкает и резко садится, едва не ударив меня лбом. Поворачивается, ловко подпрыгнув, и хватает меня за обе щеки, сжимая их сильнее, чем надо бы.       — Нет, не идёт. Пожалуйста, перестань уже. Всё то время, что мы с тобой знакомы, ты как умалишённый твердишь одно и то же. Да ты достал, блин! Хватит, — сжимает ещё сильнее. — Просто живи своей идиотской жизнью. Тебе со мной трахаться, ты понимаешь? Не твоему брату, не твоей подружке, не твоему соседу. Тебе. И тебя волновать не должно, что они там об этом думают. Когда ты ходишь со мной по улице или когда мы проводим время дома. Бен, я не знаю, сколько мы с тобой ещё будем общаться, но я не хочу всё время напоминать тебе об этом.       — Да я понимаю. Но вечно какая-то хрень случается. Меня самого это достало. Вконец достало. Всё бесит.       Он хмыкает и тянется к другой стороне кровати. Достаёт из-под одеяла подушку и протягивает перед собой.       — Бей.       — Зачем?       — Я сейчас пораскинул мозгами и понял, что ты, кажется, никогда толком и не выпускал агрессию. Только пытался успокоиться. Когда меня всё бесит, в том числе и собственные эмоции, я обычно начинаю драться с подушкой. Отпускает.       — Ну, не знаю… Это как-то по-девчачьи, что ли.       Персифаль крайне выразительно закатывает глаза.       — Сказал главный мужчина в городе. Бич тестостерона и прыщей на подбородке. Кого ты из себя строишь, ну?       — Допустим. Всё равно перед тобой это как-то неловко.       — Бенджамин.       — Что?       Он складывает пальцы вместе и прижимает их к виску.       — Я видел твою тощую задницу и твои бешеные глаза, пока мы трахались. Какая, Времени ради, неловкость, придурок?       Так-то он прав. Я поджимаю губы и вскидываю руку, ударяя подушку. Получается больше похоже на тычок.       — И зачем ты её гладишь?       — Да блять, отстань! Я и без того себя идиотом чувствую.       — Идиот и есть.       Он скалится и быстро прячет лицо за подушкой, когда я делаю вид, что намереваюсь ему врезать.       — Наверное, надо было тебе бить меня. Душевно получается.       Выглядывает с другой стороны, и я замахиваюсь уже туда. На самом деле, я боюсь попасть по нему. Но об этом никто никогда не узнает.       Персифаль задорно посмеивается, продолжая меня дразнить, пока я щедро осыпаю подушку ударами. С каждым из них становится и правда легче. Примерно как тогда, когда мы с ним бесились, обливая друг друга, или занимались сексом. Другими словами, активничали, давая выход своим внутренним бесам.       Я вдруг случайно промахиваюсь и вместо подушки всё же заезжаю ему в челюсть. Тут же останавливаюсь, обеспокоенно поджав брови. Это было мощно, его голова аж откинулась. Вдруг заваливается на кровать и начинает натурально ржать, сгибая колени и поджимая пальцы на лапах.       — Справедливость восторжествовала!       — Тебе не больно?       Я обхожу кровать, наклоняясь к лицу. Иногда меня очень бесит цвет его кожи, потому что на ней ничего толком не видно.       — Ни капли. При всём желании, ты не сможешь ударить меня так, чтобы мне было больно, не используя при этом какие-то тяжёлые подручные средства.       Сажусь рядом.       — Сраный ты монстр.       — А то. Тебе легче?       — Удивлён, но да.       — Знаешь, мне кажется, тебе стоит заняться каким-то видом спорта. Это в самом деле может помочь. Заодно будешь крепче, — потягивается. — А сейчас сраный монстр хочет в ванную.       — Только воду мне расходуешь, — тычу его в пупок. Резко втягивает живот.       — В самом деле?       — Да. В этом месяце счета были больше, чем обычно.       — Тогда мы начнём экономить и пойдём в ванную вместе, — встаёт и тянет меня за руку.       — Да куда?!       — Будет весело.       — Мы не влезем.       — Но постараемся.       — Да отстань.       — Тебе не хватает авантюризма.       — Ты вообще понимаешь значение этого слова?       — Не очень, но, мне кажется, подходит.       Тварь заталкивает недовольного меня в ванную комнату и прикрывает дверь. Складываю руки на груди.       — У нас разные предпочтения в температуре воды.       — Так и быть, я под тебя подстроюсь, — уже снимает свитер.       — Персифаль, это тупо.       — Нет.       — Мы взрослые люди.       — Люди, ага.       — Ну, просто взрослые.       — Вообще ни разу.       — Если бы кто узнал…       — Не знал, что кто-то наблюдает за тобой, пока ты принимаешь ванну, — стягивает штаны. — И почему этот кто-то не я?       — Да блять, отстань.       — Кого боишься, а? — подходит и дёргает меня за край свитера.       — По-детски же.       — Ты ещё учиться не закончил, а уже дядьку в возрасте строишь. Мы же не корабликами играться собираемся.       — Ты хочешь, чтобы у меня закончились аргументы?       — Я хочу, чтобы ты перестал зацикливаться на совершенно глупых вещах.       Я вздыхаю и позволяю ему снять с себя свитер. Штаны и бельё стягиваю сам. Мы забираемся в пустую ванну, поджав колени к груди. В случае Персифаля – к подбородку.       — Выглядим как придурки.       Он нащупывает кран позади себя и открывает его, немного покрутив до нужной температуры.       — Надо было сделать это раньше.       — Нет, тогда мы бы не рассчитали количество воды, и она перелилась бы, — поджимает хвост ближе к себе.       В целом, места достаточно.       — И что же мы собираемся делать?       — Отдыхать, греться, болтать, — откидывает колено набок, положив на него локоть и подперев щёку.       Что ж, допустим. Я медленно опираюсь спиной об холодный бортик, лениво наблюдая за ним. Какой же всё-таки огромный, даже в сидячем положении.       — Всё хотел спросить, какой у тебя рост?       — Метр восемьдесят девять. Я немного низкий для своего вида.       — Ничего себе низкий! Кто тогда самый высокий?       Пожимает плечами.       — Блавиэ, наверное. Два тринадцать.       — Ужас какой. Средний рост – где-то два метра, я полагаю?       — Два и пять, — потирает глаза. — А что насчёт тебя?       — Не могу сказать. Давно не мерил. Последний раз был метр семьдесят семь, но с того времени я здорово вытянулся.       — Я заметил. Ты был как-то мельче ещё осенью, но я думал, мне показалось. Так и до меня дорастёшь.       — Вряд ли. У нас в семье не было таких гигантов.       — Будешь первооткрывателем, — закрывает кран. Воды натекло нам по грудь.       — Не думаю.       Я засматриваюсь на то, как прикольно у него колышется шерсть под водой.       — Ложись и вытягивай ноги.       — Как? Места нет.       — Будет. Закидывай на мои.       Пожимаю плечами и делаю, как он сказал. Пропихиваю ступни через его талию и окунаю лицо в воду. Чувствую, как кладёт свои локти мне на голень. Когда изо рта начинают вылетать пузыри, выныриваю.       — Решил утопиться?       — Если бы. Просто голову замочил.       — Ну и зря. Сейчас замёрзнет, и ты будешь ныть.       — Говоришь как моя покойная бабка.       Он фыркает и резко закидывает на меня свою громадную лапищу, расплескав воду. Когти длиной с мой средний палец оказываются в опасной близости от почек.       — Эй! Я не разрешал делать так в ответ.       — Не у одного тебя ноги затекают.       — У меня они хотя бы приличного размера и не выглядят как машина для убийства, — упираюсь пальцем в чёрную подушечку. Жёсткая.       — У тебя они выглядят как поломанные руки, — слегка напрягает лапу и втягивает когти. На том ему спасибо.       Я запрокидываю голову и рассматриваю пластиковые панели на потолке. Персифаль тоже молчит, думая о своём. Всё это, конечно, хорошо, но как же скучно. Привык лежать в ванне с телефоном.       — Сейчас бы фильм какой посмотреть.       — И я бы не отказался.       — Мне казалось, ты не видишь и не слышишь, что происходит на экране?       — Так и есть, — соскальзывает ниже и прикрывает глаза. — Но это только здесь. У меня дома есть техника, и я прекрасно её воспринимаю. А здесь я смотрю на изображение или слышу звук, но совершенно не могу распознать его. Не знаю, в чём проблема.       — Жаль, на самом деле. Мне кажется, мы нашли бы куда больше общих тем, если бы у нас было больше вариантов для времяпрепровождения. С тобой не погуляешь по городу, не посмотришь фильмы, не поиграешь в игры, не почитаешь книги, не поешь вместе. Практически ничего.       — Согласен. Мне самому от себя чертовски скучно.       — Блин, мы вообще из разных миров, у нас даже самые банальные темы для разговора не должны сходиться.       — Тем не менее, мы каким-то образом привязались друг к другу, — кивает, не открывая глаз.       Я улыбаюсь. Почему-то то, что он так открыто говорит о своей привязанности ко мне странно радует.       — Какое сегодня число?       — Двадцать первое февраля.       — Февраль – это какой месяц зимы?       — Третий.       — Ahheps.       — Что?       — Так третий месяц зимы называется у нас. В его последних числах празднуется начало нового цикла… Пропустил свой день рождения.       — Ты родился зимой?       — Четвёртого февраля, если говорить понятными тебе словами. А ты?       — Девятнадцатого мая.       — Понятия не имею, что это за месяц.       Разговор с Персифалем на всякие ленивые темы странно расслабляет и успокаивает. А может всему виной необычная обстановка. А может, мне просто нужен кто-то, кто будет не прочь занимать весь мой день болтовнёй после случившегося. А может, всё дело в том, что пропасть между мной и этим существом с каждым днём становится всё меньше. Кто знает.       Жаль только, что у воды есть свойство остывать.       Спустя время, конечно же, приходится с этим заканчивать. Мы едва выбираемся из ванны. Персифаль, похожий на худую длинную палку, с прилипшим к мокрой заднице хвостом, идёт ковыряться пальцем в зубах. Кстати, на спине у него действительно есть светлые пятна. И небольшая дорожка шерсти, тянущаяся от основания хвоста к позвоночнику. Уже не столь удивительно, но я засмотрелся.       Решаю, что неплохо было бы и голову помыть. В той же самой воде, как-то плевать.       В кровать мы забираемся уже в одиннадцать. На душе как-то спокойнее. Я лежу, уткнувшись носом в подушку, и думаю о том, что брат меня обязательно простит. Иначе ну просто быть не может. Прокручивая в голове нашу ссору и продумывая более удачные варианты ответа, я медленно засыпаю.       На телефон приходит какое-то сообщение, и он вспыхивает ярким экраном, раздражая привыкшие к темноте глаза. Я устало переворачиваюсь на другую сторону.       Ночью снятся сюрреалистичные кошмары.