draw my love

      К ужасному, огромному и неприятнейшему разочарованию Чонгука, вскоре оказалось, что в свой редкий выходной ему теперь совершенно нечем заняться. Этого он и боялся. Раньше привлекали хотя бы фильмы и сериалы, которые он мог глотать залпом с перерывами только на походы до кухни и туалета. В последний свой нормальный выходной даже подумывал прочитать какую-нибудь книгу из кучи, оставленной отцом в его кабинете, а то и вовсе бывало ходил по дому, напевал, убирался, к вечеру выбираясь прогуляться в центр. Но что стало сейчас? Он опять сидел на кухне за столом, смотрел в одну точку и чего-то ждал, хоть и нечего было. Вдруг все дела стали как будто не ко времени, он ничего не мог и не хотел делать, и сам себе казался лишним. В конце концов ему пришлось просто ждать, когда придет время для прогулки с Саран. А ждать было очень долго.       Сначала, чтобы не сойти совершенно с ума еще утром, Чонгук включил негромко телевизор в гостиной и то сидел на диване, то лежал, то бродил вокруг него, заглядываясь на предметы интерьера или в окно на улицу или сакуру прямо перед домом. Так прошел где-то час, на утреннее кулинарное шоу ему было плевать, но мягкий голос ведущей приятно успокаивал, а потом начался прогноз погоды, и от него Чону вдруг стало гадко, горько на языке, как будто он съел что-то испорченное. Диктор заговорил про то, что жара отступать не собирается, и всех нас, судя по всему, ждет прекрасное бабье лето. Чонгук посмотрел на экран, скривился от отвращения к этой глупой, наивной радости ведущего, и переключил канал. Но на следующем и после него, на всех остальных либо шла раздражающая тупая реклама, либо какой-то бред, и разозлившись, он вовсе выключил телевизор и бросил пульт на диван. Из-за не рассчитанной силы тот отскочил от упругой поверхности и полетел на пол, громко треснув. Чонгук не хотел поднимать его и через несколько минут, одетый в легкую футболку, кеды и джинсовые шорты до колена, вышел из дома, резко и сильно хлопнув дверью.       Никакой цели или пункта назначения не было, как и идей, куда пойти, но Чонгук точно знал, что идти нужно хоть куда-нибудь, лишь бы двигаться, а не прирастать к стулу на кухне или дивану в гостиной. Он с усмешкой представил, как покрылся бы мхом с одной стороны, и из его груди чуть не вырвался истерический смех, хотя смешного было мало. Нервы напрягались все сильнее, пока солнце нещадно палило, стремительно поднимаясь к зениту.       Сперва, пройдя вверх по своей улице, Чонгук подумал зайти в их кафе, повидаться с братом и сестрой Ким, поболтать и, может быть, остаться там до самого вечера, но вспомнил, как еще в начале его работы там Саран строго-настрого запретила ему приходить в выходной, потому что в такие дни надо отдыхать и подальше от работы, иначе она очень скоро приестся и надоест. Только больше идти ему и некуда, бывшие школьные друзья давно стали именно что бывшими, новых, кроме Саран и Джэхена, он не завел, так и оставался только дядя, скорее всего, работавший сейчас, и десять не отвеченных сообщений от Чимина, висевших в чате второй день.       Он не чувствовал ни капли обиды или тем более злости на друга за то, что Пак, это ясно как день, рассказал все Саран, а тот считал именно так, не получая никакого ответа и придавая самые разные смыслы игнорированию себя. Чонгуку было не то без разницы, не то он даже был благодарен, что не пришлось вымучивать самому из себя слова о самом тяжелом теперь событии своей жизни, о котором, конечно, Саран имела право знать, став ему близкой подругой. И все же он просто не находил в себе смелости прочитать сообщения и ответить на них, подсознательно чувствуя, к чему все эти разговоры будут вести, и избегая ответственности перед своими личными решениями и словами. Вечно так бегать нельзя, от любимого человека тем более, Чонгук это понимал, и потихоньку его спутанные бессонницей мысли начали оборачиваться к воспоминаниям о друге. Пока он бродил по улицам города, накручивая круги по своему и двум соседним районам, теплое чувство благодарности за доброту и заботу, подаренные Чимином, распространялось в душе, осторожно приводя к решению наконец-то ответить на сообщения, одно существование которых порой раздражающе щекотало его подсознание.       Обнаружив в тот час себя в парке, Чонгук, совершенно не удивляясь, как попал сюда, спрятался в тени раскидистых деревьев, сел на деревянную, не очень удобную скамейку и достал телефон, чтобы зайти в чат и храбро встретиться лицом к лицу с заботой Чимина и собственным невежеством.       В первых сообщениях друг просто спрашивал, как у него дела; в следующих — чуть более настойчиво, но также мягко повторял вопросы и выражал беспокойство; а в последних уже слишком явно виднелась обида, грусть и склонность винить себя самого, он дважды извинялся. Чонгук прочитал это все три раза, вздыхая после каждого и придумывая, как ответить. Ему все казалось, что между всех этих строк как будто ни о чем конкретном затесался какой-то очень конкретный вопрос, который, вероятно, Чимин ни за что не мог задать в лоб. Чонгук подозревал, о чем был бы этот самый вопрос, и именно его боялся больше всего.       Скрепя сердце он начал отвечать на все давние вопросы по порядку, но сначала, конечно, извинился за то, что не писал раньше, правда никак не объяснить этого. Самую настоящую причину высказать было совершенно невозможно, потому что из-за нее друг тут же испугался бы за него, начал волноваться еще больше, чем обычно, Чонгук этого совсем не хотел, а любая другая причина, приходившая на ум, выглядела ужасно нелепо, как какая-нибудь жалкая, не искренняя отговорка. Сердце билось тяжелее уже от того, что приходилось недоговаривать, и совсем сбилось с ритма, когда внезапно быстро пришло новое сообщение, как будто все это время Чимин не выпускал из рук телефона в ожидании ответа.       Поначалу было тяжело, словно они не общались несколько лет, но слово за слово и Чонгуку стало также просто, как и всегда, находить слова. Они долго болтали о самых обычных, простых вещах, о повседневных делах, о жизни. Чонгук рассказывал о своей работе в кафе, о Саран и ее брате; Чимин рассказывал о новом проекте Юнги и о своей работе, о том, что они недавно выбрали новую программу для конкурса. И все же, несмотря на видимую легкость беседы, что-то оставалось между строк, тяжелое, неприятное, с одной стороны, и с другой — именно то, о чем оба хотели говорить больше всего. Они ходили вокруг да около где-то с час, пока наконец-то в одном из сообщений Чимина не проскользнуло то самое — имя Тэхена.       Первые мгновения, дрожа от чувств, Чонгук смотрел на экран и почти не дышал, его пальцы побелели от того, как сильно он сжал телефон. В его душе в одну секунду лишь от одного упоминания имени все оборвалось: настроение, состояние душевного равновесия, которое он с таким трудом нашел в разговоре с любимым другом, размеренное, пусть и не очень радостное, течение жизни, а в другую — солнце только теперь осветило мягким светом и согрело его душу. Чонгук понял сейчас, насколько в самом деле скучал по Тэхену, и сразу стало так легко и приятно на душе, как будто они уже встретились, все примирилось и наладилось. Губы дрогнули в несмелой улыбке, глаза подернула легкая пелена слез. Все-таки без него все было не так в его жизни, неправильно и неестественно, и вот стоило только увидеть имя — и сразу хорошо.       Но это просветленное чувство закончилось так же внезапно, как и появилось. Чимин молчал, нужно было ответить что-то самому, потому что друг явно ждал его реакции на случайно оброненное упоминание. И все старое в минуту снова навалилось на него, и Чонгук нахмурился, вздыхая. Уже с каким-то чужим чувством недовольства и новой волной раздражения он ответил, что нужно было, а не то, что хотел.       Чимин писал: «Недавно, кстати, купил новые шторы на кухню, так вчера Тэхен пришел к нам на ужин и обругал их! Сказал, у меня совсем нет вкуса».       «Ну так он художник ведь, они лучше знают насчет такого», — ответил Чонгук, поджав губы так, что они стали едва заметной линией на его потемневшем лице. Ветер слегка поднялся и пронес мимо него несколько сухих опавших листьев и мелкую пыль.       «Так-то да… я смотрю вот на них сейчас и теперь тоже думаю, что не подходят», — написал Чимин, и помимо ясного сожаления насчет штор в его словах чувствовалось и облегчение, что друг отреагировал вполне обычно.       Чонгук смотрел в экран, ощущал требовательные порывы ветра на лице и чувствовал, что разговор дальше не пойдет, что теперь, после этой неосторожности Чимина, у него есть только один путь, если они хотят его продолжить. Выбор был за младшим, и он никак не мог решить хотя бы для себя, хочет ли или не хочет говорить о Тэхене. С одной стороны, конечно да, ведь он так соскучился по нему и было бы жалкой ложью сказать, что все это время Чонгук не волновался, что там у него да как, все ли в порядке, как он себя чувствует, скучает ли тоже… А с другой — все эти вопросы значили бы одно: его желание вернуться к любимому сломает с таким трудом выстроенную новую жизнь и вскружит голову, и тогда он не мог сказать с уверенностью, удержит ли себя от такого эгоистичного и глупого поступка, как возвращение вопреки всем доводам против. Хотя при всем том, Чонгук все же знал, что рано или поздно это случится, и будет уже неважно, когда и кто из них примет решение.       «Ну, а… как он? Тэхен…» — Чонгук написал это и тут же выключил экран, прижав телефон к животу и склонившись вперед. В груди стало так больно и страшно от ожидания, каков же будет ответ на это. Правду ли он получит? Или приукрашенную ложь? Все ли в порядке или совсем плохо? Смог ли Тэхен, как он сам, свыкнуться с их расставанием и жить дальше?       Ответа все не было, потому что Чимин не мог никак написать ответ правильно, печатая, стирая все, потом начиная заново, а у Чонгука уже закружилась голова. Он поднял взгляд на чистое голубое небо, прогоняя проступившие слезы, сглатывая и решая так легко, как будто ценой этого не были миллионы жизней: если с Тэхеном все плохо, он сейчас же пойдет домой, соберет немного самых необходимых вещей и вечерним поездом поедет в Сеул. За несколько не таких уж долгих минут он в итоге успел продумать весь план действий, представляя, как будто все решено. «Саран расстроится, но отпустит, раз уже и так знает, в чем дело, — думал он, дыша спокойно и размеренно, пока его взгляд оставался на бесконечной синеве неба. — Джэхен, скорее всего, тоже не разозлится, скажу, что дело очень срочное и я не могу не поехать». Но как только короткая вибрация от сообщения ударила, словно зарядом тока, его руку и живот, Чонгук вздрогнул, опомнившись, и все снова разрушилось.       «Вроде бы все нормально, по крайней мере, он сам так говорит. Хотя честно скажу, я не знаю, где мне вам обоим верить, а где нет. Но я верю, конечно, я доверяю вам, просто… это ведь тяжело… расстаться так надолго со своим соулом.       Сначала Тэ было плохо. Очень, как я считаю, хотя он и тогда говорил, что нормально. Он заперся и никуда не выходил, когда ты только уехал, наотрез отказывался пойти с нами куда-нибудь. Но мы его раз вытащили в бар, и он… — тут Чимин вдруг не написал правду о том, что случилось в ту ночь, забывшись, и если бы не писал сообщением, а говорил вслух, точно бы ляпнул не то, — в общем, это вроде подействовало, и с тех пор мы выбираемся вдвоем или втроем с Юнги куда-то, а еще он приходит к нам на ужин, и я, честно, так рад видеть его каждый раз!       Хотя про шторы он зря сказал, мы чуть не поссорились ведь.       И он недавно нарисовал свой автопортрет, представь? Первый раз, раньше никогда не хотел, а тут вдруг. Вообще он много пишет, только больше совсем не связывает соулов… Он что-то задумал, что-то ищет… но не говорит, что именно».       Чимин отправил это, но все равно остался недоволен собой и тем, как сказал все то, что сказал. Ему все казалось таким незначительным, а еще про эти шторы зачем-то снова написал, в сравнении с тем, что на самом деле должен был. Он ни на минуту не забывал о просьбе Тэхена, говорил себе, что надо намекнуть и как-то подвести к теме, из которой будет понятно, как бы Чонгук отнесся к их встрече, и Чимин боялся либо сказать напрямую, либо не сказать вовсе и упустить момент. Но все же у него получилось сделать намек в последнем предложении, и Чонгук это почувствовал. Пока он читал, нежная улыбка вновь тронула его губы, а сердце наполнилось спокойствием и тихой радостью за любимого, но как только глаза дошли до последних слов, улыбка вдруг исчезла.       Он не знал теперь, что ответить, не знал, спросить ли что-то еще или просто сказать, что рад за Тэхена. Захотелось просто выйти из чата, уйти из парка и сделать вид, будто никакого разговора вообще не было. Но так же нельзя…       «Я очень рад это слышать, правда», — написал он, и эта простая фраза далась ему труднее всего за всю сегодняшнюю переписку. Больше сказать ему оказалось нечего, но в этих нескольких словах он, казалось, сказал все, что нужно.       «Знаешь, Гук-а, я очень скучаю по тебе, — написал потом Чимин, приободрившись и осмелев, и уже намерился провернуть маленькое дельце, хотя в глубине души весь дрожал от страха, что все навсегда испортит. — Может, мы с Юнги как-нибудь приедем? Хоть навестим тебя, если ты… сам не собираешься вернуться в Сеул, конечно».       И от этих слов Чонгуку вдруг стало так противно! Нет, он скучает по Чимину не меньше, или даже намного больше, но… его ужаснула одна только мысль о том, что кто-то может взять, приехать с их общими воспоминаниями и разрушить весь его здешний мир. А потом еще это предположение о возвращении в Сеул! К Тэхену! «Как будто он не знает, черт возьми, что если я вернусь, то…» Чонгук подавился воздухом от негодования и такого непонимания со стороны друга, закашлялся и в конец разозлился, как ни держал все свои негативные эмоции в себе до этого момента. Столько сил было положено, чтобы наладить всю жизнь заново, чтобы выстроить в своей голове нужные стены, чтобы убедить самого же себя, что он может жить без Тэхена. Но ведь откуда Чимину было знать, чего обоим соулам стоили эти иллюзии.       «Я тоже скучаю, но пока не знаю, времени не так много, — ответил Чонгук уже на ходу, еле держась от грубости. — Поговорим об этом потом». Чимин что-то написал на это, конечно, расстроенное, но он только пробежал глазами по сообщению, не прочитав ни слова, и убрал телефон в карман. Солнце больше снова не касалось его души, лишь противно пекло голову и шею, пока он быстрым шагом уходил из парка. Настроение ночи и утра вернулось на свое место — в его больное, запутавшееся сердце. И он бродил по городу до самого вечера, не желая думать о своих чувствах и своей любви, которую никак не получается сдержать, но все равно думая, и раздражался от этого все больше.       Встречаться с кем-то в подобных чувствах и идти гулять было бы совершенно невозможно. Чонгук прекрасно осознавал это и все собирался как-то написать подруге и отказаться, но тогда снова придется лгать, выдумывать отговорки, да еще ко всему прочему сдержать и не проявить в словах свое раздражение. Собственно, и это тоже было совершенно невозможно. Как-то незаметно вообще все стало казаться ему таким, и он ничего в итоге не предпринимал и как загнанный зверь метался по улицам до того самого часа, когда нужно было идти на встречу. Однако как только они с Саран встретились недалеко от кафе, все стало гораздо легче переносить. Пока она, счастливая, сияющая улыбкой, шла рядом с ним, он чувствовал, что просто не в праве злиться на что бы то ни было. И не злился.       Почти весь путь до пляжа по обходным, не очень людным улочкам, Саран рассказывала, как прошел день в кафе и кто сегодня к ним заходил (как всегда минимум один интересный посетитель, но в этот раз их было целых трое), а Чонгук слушал, хоть сначала и невнимательно, пропуская мимо большую часть, но потом постепенно начал ловить каждое ее слово, потому что они по одному, понемногу прогоняли темноту обратно в те уголки души, из которых он позволил ей выползти. Саран действовала на него лучше кого-либо другого, лучше солнца, отражение которого, похоже, было внутри нее самой, и его лучи и яркие искры проскальзывали в ее добром взгляде. Сегодня она стала для Чонгука спасением от него самого, и чем больше она говорила, тем сильнее он проникался нежностью и благодарностью к ней.       — Да, а потом еще, кстати, заходили опять те девчонки, — говорила она, поглядывая на друга на ходу, и то и дело поправляла волосы, которые ветер бросал ей на лицо тем чаще, чем ближе они подходили к морю, откуда он дул. — Ну, помнишь, может, пару дней назад, когда тебе еще плохо стало и я отправила тебя отдыхать?       — К нам столько девушек заходит каждый день, разве всех запомнишь? — ответил Чонгук и спокойно усмехнулся, думая, понимает ли подруга, что девушки его совершенно не интересуют.       — Нет, ну это-то конечно, особенно с тех пор, как ты у нас работаешь, и если бы заметил, — она состроила в шутку недовольную мину и закатила глаза, — то понял, что очень многие приходят регулярно, и, между прочим, у многих действительно по-другому светятся глаза, когда заказ у них принимаешь именно ты.       — Не преувеличивай, я же не супер-красавчик и не айдол какой-нибудь, чтобы ради меня… — он пытался не краснеть, пока говорил это, но Саран все равно его перебила:       — Да причем тут это, Чонгук-а, — она легко ударила его в плечо, — поверь мне, достаточно быть просто милым, чтобы девушки искали мимолетных встреч с тобой, а ты очень милый и красивый, особенно когда вот так краснеешь.       Она не могла не заметить этот румянец смущения у него на щеках, и это показалось ей таким забавным, что она чуть не засмеялась, но вовремя сдержалась, чтобы не смущать друга еще сильнее и не обижать.       — Жарко просто, вот и…       — Не оправдывайся, все нормально, — тихо, почти шепотом, сказала она ему и подмигнула, удерживая широкую улыбку. — Кстати, по-моему, наоборот стало прохладнее, вчера днем пекло дай бог, да и сегодня сначала тоже, но сейчас что-то ветер поднимается.       Саран сказала это так просто, для нее это всего лишь очередное, обыкновенное изменение погоды, как и для всех, но у Чонгука по спине прошла стая мурашек, и он неосознанно с тревогой посмотрел на небо. Оно мало изменилось с утра, все такое же ясное, виднеется за листвой тополей, под которыми они сейчас шли, где-то кучками разбросало пушистые белые облака. Ничего необычного, все нормально, но уже от того, что подруга заметила изменение и высказала его вслух, Чонгук почувствовал, что грядет плохое.       — Так вот, о чем я говорила-то? — нахмурилась Саран, возвращаясь к прежней теме, пока совсем не потеряла мысль, как это обычно бывает. — Те девушки сегодня после обеда приходили, и одна из них так расстроилась, что тебя не было!       — Не ври, прямо так и расстроилась? — ответил он, не веря и показывая свое насмешливое недоверие движением бровей.       — Честное слово! — рассмеялась подруга, снова поднимая на него свой блестящий взгляд, тут же забывая смотреть под ноги. — Она даже спросила, почему тебя нет и все ли у тебя в порядке. Я ей сказала, что у тебя, как и у всех нормальных людей, есть выходные и ты отдыхаешь дома.       — Ну спросила и спросила, что в этом такого? — сказал Чонгук, притягивая Саран к себе, чтобы она не врезалась в прохожего, пока смотрела на него и словно пыталась отыскать что-то в его взгляде. Он был насмешливо-безразличным и совершенно спокойным, как и большую часть времени, но ее это совершенно не расстроило, она лишь еще раз убедилась, что его сердце уже занято.       — Ах, Гук-и, ничего ты не понимаешь в девушках, — вздохнула она притворно устало, отводя взгляд вперед, туда, где за домами, машинами и низкими деревьями виднелось море. Ветер приносил его запах, и она, глубоко вдохнув, сощурилась, как довольная кошка.       — Хотя, пусть мы и любим по-разному, сама любовь горит в у нас в глазах совершенно одинаково.       — К чему это? — Чонгук хмуро посмотрел на нее, боясь угадать, зачем она сказала эти последние слова.       Саран все также вглядывалась в даль, не замечая ничего вокруг и под своими же ногами, и Чонгуку, следившему за окружающим миром наоборот чересчур внимательно, пришлось присматривать за ней. Им нужно было перейти улицу на переходе со светофором, и он мягко остановил ее, придерживая за плечо.       — Только не говори, что у меня в глазах что-то видишь, — сказал он, потому что подруга молчала, задумавшись сильнее, чем хотела.       — Так и есть, — ответила она в тот самый момент, когда загорелся зеленый свет.       Вместе с еще тремя пешеходами они ступили на дорогу, и теперь оба не замечали того, что окружало их, как например иномарку, едва успевшую затормозить совсем рядом с ними. Саран все еще смотрела прямо перед собой, в душе до оцепенения боясь причинить другу боль разговором и своими словами; Чонгук же смотрел на нее, хмуря брови и сжимая руки в карманах шорт в кулаки, и боялся сказать в пылу не то и обидеть ее.       — Тогда ты ошибаешься, — тихо, но твердо ответил он, стараясь не подпускать близко раздражение, бывшее утром.       — Почему же? Я ведь вижу, понимаешь? Чувствую…       — Потому что она догорает.       Друзья перешли дорогу и свернули направо, на другую улицу, с которой открывался более широкий вид на море. Только теперь Саран подняла на друга задумчивый и уже не веселый взгляд. Эти слова удивили ее, и она хотела узнать все, чтобы понять Чонгука, помочь ему, чем сможет, но теперь уже он не смотрел на нее, давая понять, что не хочет рассказывать. Но раз уж разговор зашел так далеко, они оба понимали, что пути обратно нет и надо поговорить об этом.       — Не понимаю, почему это догорает? — вдруг возмутилась Саран, и ветер, ударив в лицо, отбросил ее пышные волосы назад, разметав и перепутав их. — Ты же любишь его? И я не поверю, что ты приехал сюда только, чтобы забыть его.       Одна только возможность, что именно это и есть цель ее друга, оскорбляла, но тут Саран увидела искреннее удивление на лице Чонгука, и это неприятное чувство сразу исчезло. Он смотрел на нее и сам возмущался в мыслях, откуда она взяла такую глупость?!       — Чтобы забыть? Нет, господи, причем тут это? — ответил он, в негодовании заметавшись взглядом по округе, словно где-то в кустах или вывесках была спрятана подсказка.       — Так расскажи мне, Чонгук-а, — сказала тогда Саран с чувством, и его сердце дрогнуло от звука ее голоса, дрогнувшего от сильной эмоции, которую она хотела сдержать. — Ведь ты мне дорог, и я имею право знать, что тревожит твое сердце!       — Разве ты уже не знаешь все от Чимина? — притворно холодно произнес он, опуская взгляд под ноги и не решаясь посмотреть в глаза подруги, потому что прекрасно знает, что не выдержит.       — Знаю кое-что, но не все, это уж точно. Конечно, Чимин не мог у тебя за спиной рассказать мне абсолютно все, и тем более он явно не знает, в каком ты состоянии сейчас.       — И в каком же я состоянии? Откуда тебе знать? — воскликнул Чонгук, чувствуя, как эмоции закипают в его душе, и оттого уже смело и с вызовом бросая взгляд на Саран.       — Чонгук, ну я же не слепая и мне не все равно на тебя! — она тоже в ответ начинала неосознанно злиться, и на ее щеках выступил румянец, который уже не мог скрыть ее легкий макияж. — Я вижу, что ты от чего-то убегаешь, особенно в самые первые и последние дни. Что-то происходит, почему ты боишься поделиться этим с кем-то?       — Я не боюсь, просто какой от этого толк?       Они оба все еще сдерживали своих собак на привязи, не позволяя голосам повышаться больше допустимого, но даже не заметили, как вместе сначала ускорили шаг, а потом вдруг снова сбавили, когда Чонгук высказал это сомнение.       — А такой толк, что тебе могут помочь, понимаешь? Не надо пытаться справиться со всем в одиночку, даже если и получится, это будет гораздо легче, если кто-то поможет тебе.       У Саран разрывалось сердце. Она видела и слышала в его голосе, как он балансирует на грани упрямого отрицания и признания проблем, с которыми не может разобраться сам, и боялась, что он выберет неправильную сторону. Какое-то время Чонгук молчал, смотря вперед, на приближающееся море, и думал, что подруга права во всем и спорить с ней нет никакого смысла. «Да и какая разница теперь, если весь мир погибнет?» — пронеслось в голове, и вдруг только сейчас он осознал, что и она умрет, и все, кого он знает, все вокруг! Дыхание перехватило, стоило лишь на секунду представить масштаб этой чертовой трагедии, которой виной — он сам. Чонгук посмотрел на Саран и чуть не расплакался как ребенок, еле-еле сдержался, чтобы не напугать ее, сжал с силой переносицу пальцами, загоняя слезы обратно, а потом запустил ладонь в волосы, сжимая их и напоминая себе, что пока еще все они живы.       Друзья остановились, и Саран осторожно взяла его за руку и прошептала дрожащим голосом:       — Гук-и, расскажи мне все… — она увидела на лице друга это ужасное отчаяние, и сердце ее так больно сжалось. — Тебе станет легче, правда.       — Ты мне не поверишь, если я расскажу, — вдруг усмехнулся Чонгук и, улыбаясь, посмотрел на подругу.       Нервы натянулись настолько, что в какой-то момент грядущая трагедия и конец света, и бог знает что еще, стали для него жутко смешными. Но в то же время что-то отпустило, когда он все-таки решился рассказать, ничего не скрывая и не утаивая. Саран не понимала этой внезапной его перемены в настроении и застыла в недоумении. Поэтому, почувствовав себя чуть смелее, Чонгук сжал ее маленькую ручку в своей широкой ладони и медленно повел вперед, к морю, куда они и держали путь. Отчего-то теперь ему намного больше, чем когда-либо, захотелось оказаться на берегу у самых волн, и оставалось пройти совсем немного. Этого времени как раз ровно хватило, чтобы обо всем рассказать: о том, как он встретил Тэхена, как полюбил его, как они вопреки самой природе стали соулмейтами, и что из этого вышло, — однако, про свои опасения насчет уже самого ближайшего будущего Чонгук пока не стал говорить, но только напомнил, в какой день родился, и что это значит для всех окружающих и его близких людей. Ему было страшно говорить обо всем сразу, ведь это могло сломать подругу также, как и его, это осознание того, как все сложилось в такой ужас.       Но и без Чонгука Саран сложила все сказанные слова в единую картину и увидела ее незамутненным, в отличие от его, взглядом. И она была в ужасе. Хоть поверить в это и было трудно, не верить оказалось бы слишком глупо, тем более, когда он говорил так. Она слышала, что все — правда, как бы им обоим не хотелось, чтобы все это оказалось какой-нибудь глупой ошибкой.       Они уже стояли на берегу, на пустеющем пляже, когда Чонгук закончил свой рассказ и с сожалением посмотрел на подругу. Они молчали еще очень долго, пока море с шумом обрушивало свои пенящиеся волны на ровный мокрый песок у их ног, а ветер с соленым запахом путался в волосах. Саран обдумывала сотни вещей и чувств прямо сейчас, а у Чонгука впервые с тех пор, как все это началось, в голове стало почти совсем пусто. Он все еще держал девушку за руку, и ему было очень жаль, что все так вышло. Когда же она наконец отмерла и вздохнула, приготовившись говорить, он вздрогнул и сжал ее руку сильнее.       — Чонгук-а, мне так жаль… — прошептала Саран, закрывая глаза, чтобы сдержать слезы, но они все равно быстро скатились по ее щекам и, задержавшись на подбородке, упали на горячий песок. — Это так несправедливо…       Вдруг она словно взорвалась и закричала, хватаясь за голову:       — Какого черта так несправедливо?!       Саран едва не разрыдалась, снова представив, как больно должно быть соулам, которых жизнь буквально вынудила расстаться ради всех других людей. Чонгук не знал, как успокоить ее, и лишь обнял, поглаживая по спине.       — Да… несправедливо, — тихо произнес он надтреснутым голосом и, смотря на взволнованное море, почувствовал, что тоже хочет заплакать, но не может. — Но раз уж так случилось, у нас не было выбора, иначе люди продолжили бы гибнуть из-за нас.       — Нет, Чонгук-а! — воскликнула Саран и вдруг отстранилась, отпустив руку и посмотрев на него большими заплаканными глазами, но глазами, в которых была надежда. — Такого не может быть! Понимаешь? Не может. Судьба жестока, но не настолько, а то, что случилось с вами — просто бессмыслица, — тут Чонгук хотел возразить, что такое случается, но она не позволила ему, останавливая жестом. — Послушай, ну зачем ей сводить вас, зачем вообще так произошло, что вы стали соулмейтами? Чтобы из-за этого природа сходила с ума и мир рушился?       — Саран, не надо… — Чонгук все-таки пытался остановить ее мысль, зная, куда она ведет, но подруга его совсем не слышала, не желала слышать.       — Это же глупо. Поэтому… поэтому должно быть что-то еще. Должно быть решение.       Она уже была совершенно уверена, что можно сделать что-то и все будет хорошо, они смогут быть счастливы и вместе, и никто от этого не умрет. Чонгук не верил, боялся хоть на минуту понадеяться на что-то подобное, с него достаточно одного чуда, из-за которого они так полюбили друг друга. Но он смотрел на Саран и видел в ней Тэхена, чувствуя, что тот думает точно так же, как она, и именно это имел ввиду Чимин, когда сказал «он что-то задумал… что-то ищет».       — Да… — вздохнул Чонгук, вновь убирая руки в карманы шорт и обращаясь грустным взглядом к морю, синеющему вдали. Солнце садилось за домами и своими последними лучами окрашивало облака над ним в пурпурно-оранжевый. — Думается мне, Тэхен тоже так считает.       — Вот видишь! — поспешила обрадоваться Саран, чуть подскочив на месте, но друг совсем не разделял ее энтузиазма. — Значит…       — Это значит, что он собирается приехать сюда, ко мне. Тогда-то все и начнется, — он сказал это так холодно и равнодушно, что удивился сам себе, ведь еще сегодня днем опасность пугала его до смерти, а теперь… теперь он понял и принял, что ничего не исправить, что остается только смириться и ждать.       — Начнется? — голос Саран дрогнул, как только она вспомнила о всех тех погодных аномалиях в начале лета.       — Да. Я бы сказал тебе уезжать подальше отсюда, но не думаю, что ты бы послушалась, к тому же, ничего не поможет, если это коснется всего мира.       — Нет, конечно, я никуда не поеду. Но не только поэтому, Чонгук-а, а еще потому что я верю, что выход есть. И раз ты говоришь, что Тэхен приедет, значит он его найдет. Или уже нашел.       Словно в подтверждение ее слов мимо них низко над водой пролетела чайка и громко вскрикнула, а море ударило волной по берегу сильнее прежнего. Подруга приблизилась и прижалась к его сильной руке, робко улыбаясь. Она верила в него и в его соула, верила в мудрость и честность судьбы, и поэтому первый страх оставил ее сердце. А Чонгук не верил уже ни во что.       — Ты правильно заметила, что погода меняется, — произнес он устало и отвернулся от моря. Смотреть на его красоту ему стало невыносимо. — Пойдем обратно?       — Да, пойдем, — Саран кивнула и отпустила его руку.       Они развернулись и направились прочь от пляжа, но уже совсем не по тому пути, по которому к нему пришли.       — Наверное, завтра начнется дождь, — продолжил Чонгук свою мысль, недоверчиво оглядывая округу и прохожих, пытаясь понять, к чему именно ему готовиться.       — Так скоро?       — Да, я чувствую. Скорее всего, Тэхен приедет к первому числу, так что… ты ведь будешь осторожна?       — Конечно, Гук-а, — она ободряюще улыбнулась ему, но он даже не заметил. — Но все-таки, давай не будем думать о конце света и все такое? Я верю, что все закончится хорошо. И ты тоже должен поверить.       Чонгук только хмыкнул, вроде бы соглашаясь. Ему не хотелось расстраивать подругу своим, на самом деле, неверием, не хотелось портить ее наладившееся настроение. Поэтому, пораздумав, он с улыбкой предложил угостить ее мороженым, пока они будут возвращаться домой. Саран с радостью согласилась.       Весь остаток дня в итоге прошел гораздо легче, чем все то время до встречи с подругой, в которое Чонгук только и делал, что метался по городу и мыслями в голове от одного чувства к другому. Теперь же, после разговора с ней, все встало на свои места, и он пришел к одному единственно верному чувству: принятию. Хотя он все еще размышлял об очень многом, представлял, планировал, на самом деле, чтобы только занять себя и не сорваться снова в пропасть паники и отчаяния.       Когда они купили мороженое в небольшом магазинчике на полпути к дому Саран, он подумал, что, вероятно, Тэхену нужно его разрешение, чтобы приехать, и за тем Чимин писал сегодня и рассказывал о нем так подробно. «Что ж мне… написать ему самому или передать через Чимина? — спросил он себя, откусывая подтаявший фруктовый лед. — Но раз уж все решено, надо самому, наверное, незачем вмешивать кого-то еще». Но тут, конечно, в мысли влезли сомнения и волнение перед тем, чтобы поговорить с ним самому, ведь они давно никак не контактировали. Не так давно, чтобы забыть это приятное тепло, проявляющееся в душе от слов Тэхена, но достаточно, чтобы отвыкнуть от этого и заполучить легкую дрожь при мысли о возвращении такого ощущения. Чонгук попытался представить, что напишет ему, но идей пока не приходило, хотя желание увидеть и обнять любимого уже заметно вскружило голову, потому что, совершенно незаметно для него, некоторые из опасений и почти все аргументы «против» бесследно исчезли, а сердце забилось чуть быстрее.       Наблюдая за едва заметными изменениями в выражении его задумчивого лица, Саран молча ела свой пломбир в вафельном рожке, тихо шла рядом и ждала, когда сможет отвлечь друга и вернуть в заглохший разговор. Солнце уже зашло и забрало с собой свое тепло и краски, оставив облака догорать и тлеть. Постепенно они серели и растягивались на все небо, закрывая едва появившиеся на нем звезды и острый растущий месяц. Ветер переменил свое направление, задув в сторону моря, и теперь не приносил его соленых запахов, но стал к тому же неестественно холоднее, от него шли мурашки по коже и хотелось надеть что-нибудь поверх легких футболок. Вечерело.       Поговорить еще о многом, о чем хотелось сначала, так и не удалось, но Саран совсем не расстроилась. Ей было приятно прогуляться с Чонгуком даже в полном молчании, потому что до этого они более чем хорошо поговорили до и на пляже, и она чувствовала себя наконец-то спокойной за друга, который, судя по его взгляду, уже думал о будущей встрече со своим соулом. Для Саран это было очень личным делом, так что она с радостью попрощалась с ним, как только они подошли к ее дому, и оставила его наедине с мыслями, пожелав удачи и приободрив напоследок. Стоя на крыльце, она смотрела, как он уходит, и улыбалась. Но вдруг в носу у нее защипало, а на глаза навернулись слезы. Тени быстро сгущались от наступавших сумерек, и фигура друга медленно растворялась в них. Саран не могла и не стала сдерживать себя. Она заплакала, не отрывая глаз от того места, где друг только что свернул за угол чужого дома. Слезы крупными каплями падали ей на белую футболку.       Подходя уже к своему дому под потемневшим небом и тусклым уличным фонарем, заливающим тротуар желтым светом, Чонгук достал телефон и написал сообщение Тэхену:       «Я не знаю, что ты задумал, но знаю, что это неизбежно. Приезжай. Я жду тебя».       На безлюдной улице не было слышно ни звука.       Это было 28 августа.