Кракен

298 год от З.Э.       Тьма перед ним сгущалась, собираясь и рассыпаясь на части, воплощаясь в образы и принимая различные формы.       Он шёл сквозь эту тьму к какому-то жалкому лучу света, рвал руками плотный занавес ночи, но оставался на месте, продолжал тонуть в этой чёрной трясине, камнем падая на дно и задыхаясь.       Ему снился сон, но сон этот был дурным, и от сна этого кровь в жилах леденела.       Ему виделись всадники на чёрных, белых, гнедых конях, он видел кровь, которая достигала лошадям до бабок, попоны с засохшей, красно-бурой коркой.       Совсем свежие трупы на зелёной траве.       Лес колыхался, листва угрожающе шелестела. Чужой лес, который шепчет что-то своё на языке изумрудных листьев, таких лесов он ещё не видывал.       Конница шла вперёд, трепетали знамёна — белые, с бесстрашным лютоволком на ткани, Старковские знамёна.       Снился всадник, который гарцевал на чёрном коне, снился Улыбчивый с пылающей гривой, снился Винтерфелл.       На крепостных стенах болталось обугленное нечто.       В воздухе навязчиво клубился жуткий смрад горящей смолы и палёной плоти, столь отвратного смрада он ещё не ощущал.       Двор залит кровью, её много, ею насплошь пропитана земля, ею умыты стены, ею залит чертог.       Вокруг пылает, ревёт, разлетается на щепки и рушится.       Вокруг огонь.       Кровавые языки пламени ласкают стены, с жутким скрежетом пылает кровля.       Главный чертог рушится на глазах, с башни мейстера жутко крича, в небо взмывает стая воронов, перья на некоторых уже горят, и страшный крик превращается в ужасный, отчаянный вопль.       Конюшни горят, пылают страшным, всепоглощающим пламенем.       Оружейная горит, лошади горят заживо, Винтерфелл пылает — его пожирает огонь.Если бы он мог закричать — закричал бы, но губы намертво сцепились, отказываясь произнести хоть слово.       Пожар ревел, столпы огня — высокие и беспощадные, после них не оставалось ничего, лишь дым достигает затянутого тучами неба.       Винтерфелл горел, горел перед его глазами, сгорал вместе с ним.       Стена огня неумолимо приближалась, он чувствовал жар, так близко, возле лица, и всё, что он смог — лишь обречённо заслониться руками и провалиться, вновь провалиться в непроглядную темноту.       Какие-то голоса, какие-то звуки, так далеко, что их не узнать, но, кажется, лишь они держали на поверхности, не давая утонуть в этом вязком омуте.       Пекло.       Он и рад бы открыть глаза, прекратить этот бред, страшную бессмыслицу, но это было не в его власти, и тело это казалось ему чужим, напрочь отказывалось подчиняться.       — Проклятье, Грейджой, жеребец с ума сходит в стойле, а ты спишь, Иные бы тебя побрали, Теон, — сквозь окутывающую его тьму пробился свет, кто-то распахнул закрытые ставни и впустил в покои утренний воздух, пахнущий морозной свежестью и холодом ночи.       Какая невиданная щедрость и нежная забота.       Жар отступил первым, и сознание озарилось туманной ясностью, сквозь дымку рассеивающегося сна проявлялось смутное понимание.       Сон сменился явью, но сердце билось с бешеной скоростью, а перед глазами стоял замок, окутанный пламенем.       Всё это лишь бред, который тревожил его нередко, да и то, исключительно на пьяную голову.       — В пекло, Старк, ты хочешь моей смерти? — собственный голос показался ему больше похожим на невнятное мычание, а пересохшие губы почему-то жгло огнём.       — Позвать тебе мейстера? — язвительно хмыкнул Робб: Семь преисподних, когда он успел перенять все его мерзкие привычки.       К мейстеру не хотелось, хотелось умереть, прямо здесь, в этой постели и в этот же миг. Холодный сквозняк пронёсся через покои, и дышать стало легче.       Но если бы слева подле него сидела Кира, а с права уселась Бесса, авось, он и передумал бы прощаться с жизнью.       — Если за четверть часа не предстанешь перед отцом во всей красе, он запрёт тебя в комнате на неделю, — буркнул Робб, бросая ему в лицо дублет и чёрный плащ, добротно обшитый волчьим мехом. А после, ехидно улыбаясь, добавил: — При этом, полнейший целибат.       Глаза открылись с подозрительной лёгкостью, но голова бессовестно зудела, а три шкуры, которыми он сам себя укрыл вчера, казались непосильной ношей.       Увидев сквозь открытое настежь окно, солнце, которое медленно, будто привидение плыло по серому, утреннему небу, пробиваясь сквозь огромные, хмурые облака.       К нему с невероятной быстротой вернулась и память, а вместе с этим и резвость, с которой он вскочил с постели, поспешно справлясь с непокорными завязками бриджей.       Пуговицы дублета — чёрного с золотым, — он застёгивал, добротно сыпя ругательства и проклиная дрожащий после вчерашнего веселья пальцы.       — Воротник получше застегни, — небрежно бросил Робб, попутно вложив два опустошенных штофа в сундук и надёжно захлопнув дубовую крышку.       — А чем тебе не угодно? — вскипел Теон, а после расплылся в довольной ухмылке. — Ах, это? Это Кира, ты бы её видел: глаза — чёрные бусинки, губы — алые и мягкие, а дальше…       Дальше в памяти нахально всплывали кудрявая копна волос и худощавое, но по-девичьи красивое тело.       — Можешь не продолжать, — прервал Робб — непривычно строгий и серьёзный, в такие минуты, он был похож на лорда Эддарда как никогда, и глаза его — светло-голубые, временами были холоднее отцовских — серых.       — Зануда, — буркнул он, продолжая покорять ненавистные пуговицы,. — Я же знаю, куда вы с Сноу таскались на прошлой неделе.       — Брось, — рассмеялся Старк, чуть покраснел, но так и не зарделся пламенным румянцем.       Пусть и дальше притворяется при матушке набожным септоном.             — Найди мне вина, хоть глоток, в горле пересохло, — Теон набросил на плечи плащ, скрепил брошью в виде золотого кракена с длинными, витиеватыми щупальцами.       — Решил упиться до смерти? — недовольно бросил Старк, открывая и второе окно. Запах похмелья бил в нос, и глаза от этого нещадно слезились. –Вчерашнего оказалось достаточно, матушка видела тебя по возвращении и сетовала, что ты и на ногах-то не держался.       — Разумеется, мой добрый милорд, слушаюсь и повинуюсь: никак нельзя разочаровать мою милую воспитательницу.       Эту надменную ведьму с рыжими волосами.       Они шли пустынным коридором, минуя немногочисленных служанок, стюартов и кухонных девок, которые тотчас заливались откровенным румянцем при виде Теона, а он, лишь измученно ухмылялся в ответ — на большее сил не хватало.       Ему казалось, что его сварили, отжали, а после ещё и зажарили: ноги были ватные, мир перед глазами дрожал и искажался, двоился, временами троился, приобретал странные и непонятные очертания.       — Что в письме-то было? — вопросил Робб у очередного поворота, за которым пряталась крутая лестница, ведущая к главному входу.       — Что было в том письме? — хмыкнул Теон, собирая воспоминания воедино, во что-то цельное и хоть немного похожее на правду. Никак не получалось. — Поздравление с моими девятнадцатыми именинами.       К слову, опоздавшие на неделю и три дня.       А содержание этого краткого, несомненно преисполненного отцовской любви послания уместилось на жалком клочке пергамента, и содержание это он мог пересказать наизусть. «Искренние поздравления с именинами. Могу пожелать лишь быть послушным воспитанником и не посрамить лорда Эддарда в его доме. Лорд Пайка. Бейлон Грейджой.»       Быть хорошим воспитанником. Не посрамить лорда Эддарда.       В этот миг ему показалось, что вчера он выпил недостаточно, недостаточно, чтобы забыть этот проклятый день.       Возле конюшни непокорно гарцевал Улыбчивый, бил копытом землю и недовольно фыркал, пытаясь одхватить конюху, безуспешно пытавшемуся надеть на него седло несколько пальцев на правой руке.       Разве так сложно усвоить, что он не позволит оседлать себя никому, кроме него, Теона, разве так сложно усвоить, что это его собственный конь.       Точнее, очередная подачка Хранителя Севера.       Нет у него в этом замке ничего своего, и напоминать ему об этом не устанут.

***

      Небольшая крепость с двумя маленькими зданиями — прямо-таки игрушечными в сравнении с Винтерфелльскими башнями — возникла не больше, чем в миле пути, окутанная утренним туманом, одинокая и покинутая среди серой долины.       Тишина вязкая, прямо-таки не естественная, повисла в воздухе, в сто раз гуще седой дымки тумана. Молчали все, никто не говорил, из-под глубоко надвинутых капюшонов плащей клубами вырывался пар дыхания.       Их было больше дюжины.       Достаточно неплохая свита.       Знамёна Старков из Винтерфелла трепетали над колонной, серый лютоволк мчался по белоснежному полю…как и во сне.       Да в пекло: сны на то и сны, чтобы никогда не сбываться и пугать молоденьких девок. Все молчали, и каждый думал о своём.       В серой дымке тумана слышалась лишь смирная поступь и недовольное фырканье лошадей, противостоящее безмолвию всадников.       Ехали медленно, неспеша: спешить было некуда, скорость не в силах что-то изменить.       Травы, покрытые инеем, охотно хрустели под подковами.       Долина затянута полумраком, который ещё темнее, ещё мрачнее в утреннем, ещё скудном свете.       Небо застлано, земля укутана этой вязкой пеленой, которая неохотно рассеивалась, когда бледное, северное солнце поднималось всё выше и выше, придавая этим местам хоть немного жизни.       Человек у крепостной стены был связан по рукам и ногам, намертво скован, не в силах пошевелиться.       От него разило страхом: этот запах был резким и явным, а в перепуганных, влажно блестящих глазах не читалось ничего, кроме молчаливой мольбы, которая никогда бы не прозвучала вслух.       Он был стар, худ, ростом чуть выше Робба, а значит, на дюйм ниже Сноу, лишенный мочек ушей, а в придачу ещё и мизинца на руке; на плечах кое-как держался потрёпанный плащ с грязным, обветшалым от старости мехом.       Человек этот был Дозорным, никак не одичалым, пришедшим из-за стены, чтобы там не говорил Робб и не твердил Сноу.       Лорд Эддард спешился, снял кротовые перчатки и отдал их Джори Касселю.       Пара гвардейцев, облаченных в серые плащи и стальные латы, освободили дезертира от пут и потащили под руки, как мешок с зерном: идти тот был уже не в силах.       Его бросили в центр небольшой площади, уложили головой на твёрдую колонну железоствола, видавшую сотни, если не тысячи таких голов.       Лорд Старк подал знак, но Теон и так знал, что делать: эту несомненно полезную работу всегда приходилось делать ему, вот уж как три года, ровно с того дня, как ему сровнялось шестнадцать.       Он подал меч так, как делал десятки раз до этого. Придержал кожанные ножны, позволив двуручному клинку почувствовать свободу и вновь ощутить вкус свежей крови.       Лорд был мрачен и угрюм, впрочем, как и всегда, когда выносил смертные приговоры. Эддард Старк обхватил меч обеими руками, прозвучала наизусть заученная за годы речь, которую Грейджой считал бесмысленной: исход от этого всё ровно никогда не менялся.       — Именем Роберта из дома Баратеонов, короля андалов, ройнаров и первых людей, защитника государства, — сильный мужской голос разорвал в клочья утренюю тишину, зазвучал со всех сторон — Севера, Востока, Запада и Юга. — По слову Эддарда из дома Старков, лорда Винтерфелла и Хранителя Севера, я выношу тебе смертный приговор.       Конечно, другого и не ожидалось.       Столетние законы: они прощают воров, убийц, насильников, дают последний шанс, позволяя надеть чёрный плащ, который мгновенно очищает от всех грехов.       Но дезертиров не прощают, никто, нигде и никогда, предавший раз — предаст ещё раз.       Человек слаб и путей к его слабостям множество, а слабости его безграничны — твердит мейстер Лювин, заключая, что это давно известная истина доказана временами и войнами, а записана человеческой кровью.       Верно, этот старый, седой оборванец тоже был слаб, не выдержал и не сдержал обетов, данных Ночному Дозору, и клятв не сдержал.       Меч взметнулся вверх; матовая, валирийская сталь рассекла воздух, в сотни раз острее обычного клинка, в тысячу раз смертоноснее.       Миг — и острое лезвие опустится точно на шею: ни дюйма промаха.       Рука Хранителя Севера никогда не дрожит, вот бы и сегодня не дрогнула.       Теон затаил дыхание, всегда так делал в этот миг: этот миг был последним для этого оборванца и одним из многих для него, Теона из дома Грейджоев, последнего живого сына Бейлона Грейджоя.       Пекло, если бы они знали, сколько раз он представлял себя на этом же месте, свою голову на этой старой колоде железноствола, невозмутимое выражение лорда Старка и спокойное исчисление титулов совершенно недрогнувшим голосом.       Один меткий удар.       Хруст позвонков. Лёд беззвучно разделяет плоть, и голова отделяется от тела, катится по усеянной инеем земле, кровь багряными ручьями омывает площадь, будто жидкие рубины на этой серо-зеленой траве.       Сегодня это не его голова, а завтра — будет ли у него завтра?       Об этом Теон больше не думал: глушить внутренний страх глупыми ухмылками, охотой и девками было в сто раз легче.       Голова ударилась о его сапог, окровавленное, некое месиво. Он его пнул, что-то хмыкнув под нос, губы привычно сложились в улыбку.       Робб не отвёл глаза, Сноу решил проявить себя не хуже первенца лорда, а Бран — он смотрел на всё безжизненными, будто невидящими глазами — ничего, привыкнет.       Многое становится проще, когда привыкаешь.       Назад возвращались по полудню, солнце поднялось на середину небосклона, но дорога почему-то казалась длиннее, а воздух холоднее, хотя ветер утих и прекратил пробирать до костей, забираясь под плащ и дублет.       Робб со Сноу погнали лошадей во весь опор, его не позвали.       Да и в пекло их, пусть бесятся, всего лишь загонят лошадей, а ещё лучше, один из молодых, не до конца объезженных меринов сломает ногу, зацепится за корягу спрятанную под снегом и незаметную глазу.       — Чудо то, как ты вчера не свалился с лошади: ты и на ногах устоять не мог, — с хитрой улыбкой заговорил Джори Кассель, придержав гнедого жеребца бок о бок с Улыбчивым.       — Истинный талант и никакого мошенничества, — рассмеялся Теон, откровенно соврав: он и сам не помнил, как оказался в своих покоях.       Помнил только, как на прощанье оставил Кире серебряного оленя, а потом ещё три кружки эля и один штоф вина.       Сноу возник на гребне холма, будто из ниоткуда; взмыленная лошадь под ним мчалась стремглав под запыхавшимся всадником.       — Отец, Бран, быстрее, посмотрите, что нашел Робб, — выкрикнул он и резко развернул лошадь, не сбавляя темпа.       Ну, уж такую глупость даже Теон себе не позволил бы.       — Что-то случилось, милорд? — вопросил Кассель, тронув лошадь шпорами.       — Несомненно, — ответил лорд Эддард — заинтересованный и одновременно удивлённый, — он послал лошадь рысью.       — Да что они там нашли? — фыркнул Грейджой, набирая скорость. — Если это не Снарки, воюющие с Грамкинами, то я никуда не поеду.       — Старая Нэн не говорила тебе, что вместе с ними и Иные на ледяных пауках бродят, — расхохотался Джори Кассель, опережая его на добрых два фута.       — Говорила, — ответил Теон, прижавшись плотнее к шее Улыбчивого и доводя его до бешеного галопа, мол, всё равно обгоню, но Кассель никак не уступал. — А ещё говорила, что длинными холодными ночами Иные едят гвардейцев на ужин.       — Только тех, что не могут сдержать меч в руках, а лишь забавляются луком, — Джорри пришпорил жеребца, скрываясь за холмом, Улыбчивый недовольно фыркнул, но подался следом.       Ветер, скорость, свобода.       Возле моста свернули на север, Улыбчивый сбавил темп, перешел на тихую рысь, а после и вовсе пошел неуверенным шагом, выискивая твёрдую опору для ног.       — Ну что, Джори, только луком забавляться умею? — расхохотался он, опередив Касселя на несколько мгновений, — Что же, гвардейцы не умеют… — он умолк, не договорив.       Улыбчивый взвился на дыбы, и Теон вцепился в поводья, пытаясь хоть немного осадить эту взбаламошенную лошадь: казалось, вот, ещё миг, и он выбросит его с седла прямо в летний снег, и вовсе о содеянном не пожалеет.       — Тихо, тихо, — кричал он, натягивая поводья, и ощущал, как дико бьется собственное сердце. В летнем снегу, достигавшем четырех футов, лежала большая, нет, огромная туша, насквозь прошитая оленьим рогом.       — О боги… — прошептал Теон, опуская руку на рукоять меча.       Сталь Джори Касселя — отменно наточенная — уже блеснула, отражая солнечные лучи.       — Робб, отойди — воскликнул гвардеец, мгновенно спешиваясь; гнедой жеребец пятился и испуганно тряс гривой.       — Не бойся, Джори. Она мертва и вреда не причинит, — ухмыльнулся Робб, поднимая с земли серый, скулящий комок шерсти, внушительный, размером с годовалого щенка.       В воздухе летал запах падали, навязчивый и явный настолько, что несло им за десять футов от этого места.       — Что это за урод, клянусь всеми семью пеклами, — вопросил Теон, рассматривая ряды желтых, клиноподобных зубов; плоть уже вовсю точили черви, а снег вокруг, до этого белый и чистый, окрасился удивительно тёмной кровью.       — Это не урод, — вклинился Сноу, даже не спешиваясь с лошади. — Это лютоволк, — да уж, его познания в науке были действительно удивительны, без него можно было подумать, что это мамонт из-за стены.       — Уже две сотни лет лютоволков не видели за стеной, — заключил Теон, смеряя бастарда презрительным взглядом. — Но вот же, один из них прямо перед нами, — ухмыльнулся Джон, и ухмылка эта Грейджою не понравилась.       Весь Сноу целиком и полностью ему не нравился.       Он больше не слушал их разговоров, лишь рассматривал воистину огромного зверя, в глотке которого застрял олений рог.       — Их всё равно ждёт смерть — заключил Халлен, и Бран недовольно вздохнул.       — Тогда, чем скорее, тем лучше, — Теон извлёк из ножен меч и ухватил первого щенка за загривок.       Маленький, тёплый, с невидящими глазами и мягкой серой шерсткой.       Ну что ж, мир этот беспощаден и жесток и слабые здесь постоянно умирают.       — Убери-ка меч, Грейджой, — властно, не позволяя возразить, попросил Робб, нет, не попросил — приказал.       А он был вынужден подчиниться, в этом холодном, стальном голосе он услышал знакомые нотки, будто леди Кейтилин стояла перед ним и отчетливо твердила. «Ты не Старк»       Волчат было пятеро, Сноу с непривычной красноречивостью убедил лорда Эддарда, что это знак, посланный старыми, новыми богами, Снарками и Грамкинами, а ещё одним Иным известно чем.       Каждый из законнорождённых детей Хранителя Севера получил щенка.       Даже Сноу, белого с красными, пронзительными глазами, и хоть Теон искренне верил, что шавка издохнет ещё быстрее остальных, в душе всё ровно плескалась странная зависть.       Да что там, он же не часть семьи.       В тот вечер за ужином было непривычно тихо.       Леди Кейтилин сосредоточено сверлила глазами тарелку, так и не прикоснувшись к еде. Септа Мордейн не проявила желания к обыденным нравоучениям. Лорд Эддард был краток:       — Джон Аррен умер. Король едет в Винтерфелл. Зима близко.