Кракен

      Сначала воздух казался мягким и нежным, словно руки матери, вязким, будто смола из бочонка, сладким, как тот густой сахарный сироп на кухне Винтерфелла.       Воздух тот держал в себе вкус надежды — этот горький и одновременно терпкий привкус ожидания, разочарования и отчаянной веры в лучшее.       В первое мгновение, когда в конце скрытого в подземельях замка хода забрезжил яркий свет, он казался Теону прекрасным.       После пьянил, словно борское золотое.       А через миг дурманил, как самый отвратный эль.       Но он всё равно вдыхал этот воздух полной грудью, хватал его пересохшими губами, глотал его жадно и быстро, так будто никогда не делал этого прежде, или как будто делал это в последний раз.       Он был жив.       Тело ещё окутывала горячка боя, боль от ссадин и мелких порезов проходила медленно, растекалась по телу противной ноющей волной, в груди размеренно стучало сердце, отбивало приглушенный ритм, который эхом стоял в его ушах.       Он жив, а все остальные мертвы, два десятка суровых и гордых северян с острыми, словно бритвы, мечами, сложили головы у подножья башни десницы, остались в стенах Красного Замка — теперь уже навечно, — они больше не смогут смотреть на солнце, им больше не суждено встретить новый день.       «Дышать так легко», — думал Теон, сидя на серой гальке берега Черноводной. Дышать так хорошо, так чудно и прекрасно, вдыхать воздух, чувствовать его на кончике языка: каким же глупцом он был, думая, что самое прекрасное в мире — это вино и шлюхи.       Ведь когда в тело входит меч, поворачивается внутри, разрезая плоть — легко, как растопленное масло, и из открытой раны безудержно хлещет кровь, заливая собой весь мир, внезапно сузившийся до размеров зерна, вино кажется помоями, шлюхи видятся незаметными, меркнущими в одно мгновение тенями.       А все мысли занимает лишь вдох, тот единственный, последний вдох, который уже невозможно сделать полной грудью.       Теперь он дышал часто, беспокойно, чтобы надышаться на годы вперед, на целые столетия, ведь смерть может прийти за ним завтра, сегодня ночью или через два дня, кинжал могут всадить в спину или перерезать им горло, но исход будет одинаков: он умрёт.       Теон всегда бежал от смерти, всю жизнь старался обойти её стороной, все десять лет на холодной и мрачной пустоши под названием Север, он думал лишь о том, как лорд Эддард лишит его головы одним коротким и точным взмахом острого меча.       Теперь же смерть была в сотню раз ближе, её ледяное дыхание чувствовалось на затылке, она шагала по его следам, по их следам.       Перед ним река, позади высокий утёс и место, которое грозило стать ему могилой, замок из красного камня виднеется отсюда множеством высоких, словно пики, башен и узких бойниц крепостных стен.       Они сидят на узкой полоске берега, вода гудит, предательское течение мчится вперед, волны бурлят, пенятся, словно кипящие котлы в преисподней.       Темнеет.       Солнце рябью отражается в густо синих водах, прячется за чистым пурпуром облаков, позже и вовсе исчезает, оставив после себя полыхающее алое зарево.       Кровавый закат раскинулся над водами Черноводной, его видели все: Серсея Ланнистер из своих роскошных покоев; лорд Варис из единственного оконца в своей маленькой, крохотной башне; видел ли этот закат мейстер Лювин на Севере? Понял ли он, что случилось что-то неладное, или принял за знак, сулящий лишь метель.       Серая галька остывала, холодный ветер дул от реки, забирался под дублет, приятной свежестью окутывал уставшее, укрытое десятками синеющих отметин, тело.       — Мы должны вернутся, там отец, там Санса! И Сирио тоже остался там! Теон, пожалуйста, пошли, их нужно спасать, — в сотый раз повторила она, опускаясь подле него и заглядывая в глаза разочарованным, отчаянным и полным безрассудства взором.       На рукаве её бледной, потрепанной блузки запеклась бурая россыпь кровавых пятен, по худеньким плечами рассыпались волосы — каштановые, вовсе лишенные блеска, совершенно непослушные.       Последние лучи исчезающего солнца скользили по её лицу, освещали отчётливые скулы и тонкие, побледневшие, сжатые в плотную линию губы.       В тот миг она была похожа на леди Кейтелин в гневе, похожа в сто раз больше, чем когда-либо Санса и Робб, но то было лишь одно краткое мгновение, после он вновь увидел перед собой лишь мрачное выражение лорда Эддарда.       «Поклянись», — послышалось ему издалека. — «Поклянись».       Теон не знал зачем тогда поклялся.       Ведь один он мог уйти гораздо быстрее, гораздо тише и намного безопаснее, но не оставлять же её тут — тонкую, худющую, совершенно одинокую.       Теон знал, что делают с такими отребье грязных улиц, знал, что таких — одиноких и беззащитных — после находят в забытых людьми переулках.       — Нам нужно спасать свои шкуры, Арья, и чем быстрее тем лучше, могу поставить свой лук на то, что нас уже ищут, — собственный голос показался ему каменным, ужасно чужым, и ужасно безжизненным, он не знал, что сковало его больше: безысходность или страх, который подходил к горлу.       Арья рассерженно пнула сапогом серую гальку — камни разлетелись в стороны, упали в воду, поднимая дюжину брызг.       — Но лука у тебя нет, — вскрикнула она. — А значит ставить тебе тоже нечего! Ты трус, ты жалкий трус и предатель! Если бы здесь был Джон или Джорри, они бы не медлили! Испугался? Да? Тогда, — Арья замешкалась лишь на одно короткое мгновение. — Я пойду сама.       Теон усмехнулся, то ли её дерзости, то ли собственному бессилию и равнодушию.       Теон знал лишь одно: он больше туда не вернется, ни за сотни, ни за тысячи золотых драконов, его не сможет заставить никто и ничто, потому что Теон Грейджой не хочет быть мёртвым телом.       Солнце уже вовсе исчезло, не оставив и единого следа на затянутом ночью небосклоне.       — Стой! — он схватил её за руку, притянул к себе, сжал, намного сильнее чем то требовалось — на тонких запьястьях медленно проступали багровые следы. — Скажи мне, где сейчас твой Сноу? — сумерки укутали небо, спустились на землю; он больше не видел её лица, слышал лишь быстрое, раздраженное дыхание; она молчала, нагло и непоколебимо, терпение его натянулось, будто тетива. — На Стене, Арья, бастард твоего отца на Стене. Где Джорри Кассель? Убит. Их тут нет, но есть я и ты, и мы оба знаем, что вернуться туда — самоубийство.       Арья притихла. Он чувствовал, что в ней закралось сомнение — тихое, почти незаметное.        — Но мы можем пройти через тоннель, а после спрятаться в тени крепостных стен и коридоров. — Надо спасти отца, слышишь? — она не приказывала, как леди Кейтелин, не велела так, как делал Робб — она просила, нет, даже умоляла, умоляла сына мятежного лорда спасти своего отца.       Не знала же Арья из дома Старков, что Теон Грейджой когда-то, давным-давно, будучи ещё маленьким мальчишкой, в одной из комнат Винтерфелла клялся сам себе уничтожить лорда Эддарда, испепелить Винтерфелл и не оставить на том месте и камня на камне.       — Ты знаешь золотое правило? — спросил он, ослабляя хватку и мысленно готовясь поймать её, если осмелится побежать.       — Нет, — фыркнула она, хотя голос дрожал: в нём плескалась обида.       — Повезти в этой жизни может всего лишь три раза. Понимаешь?       — Отца могут убить, Сансу тоже, твой долг им помочь, — Арья выкрикнула ему это прямо в лицо, надеялась задеть его чувства, надавить на жалость: не вышло.       Долг.       Вся его жизнь была равна долгу и он чувствовал, что ужасно от этого устал.       Ему надоело ходить по ровной ниточке, уготовленной ему лордом Эддардом и леди Кейтелин, теперь над ним не властен никто, он сам себе хозяин, он сам борется за свою жизнь.       — Замолчи! Я никуда не пойду и ты не пойдешь тоже, нужно выбираться из этой помойной ямы, и из этого города тоже, — он вскочил на ноги резко и быстро, глянул налево, направо, вперёд и назад.       Это походило на силки для зверя: впереди река с предательским течением, позади — утёс с замком, по обе стороны от него — неизвестность, трясина, в которую стоит вступить, чтобы выжить.       — Куда ты отправишься? — спросила она, полностью освобождая руку. — Робб убьет тебя, если узнает, что ты сбежал.       — Пусть посадит в темницу на год, если он такой же дурак, как и ты, а в тот замок я больше не вернусь. Куда я отправлюсь? Мы отправимся, ты пойдешь со мной, в Винтерфелл, может, мы с тобой последние, кто видел ту бойню своими глазами, — решение это казалось безумным и пришло внезапно, такие решения всегда кажутся самыми правильными, лишь в первые мгновения, когда сомнения ещё не терзают со всех сторон.       Он вернётся в Винтерфелл, с дочерью Эддарда Старка, с леди Арьей, жизнь которой стоит в три раза дороже, чем его собственная. Но совершит Теон этот вовсе не из добрых побуждений. Робб выплатит ему за это большую цену, обьязан выплатить, и отправить его домой на собственном корабле — превосходной галее с чудесными чёрными парусами, на них будет вышит гордый кракен, его щупальца будут трепетать на ткани золотой вереницей.       Для этого нужно немного, всего лишь преодолеть сотни долгих лиг.       — Ты ничего не сделал, — её голос вырвал его из сладкого плена мечтаний; луна поднялась высоко, в водах Черноводной отражались звезды. — Пока другие бились, ты прятался.       Взбаламошенная девчонка, да она будет похлеще Джона Сноу — такая же до тошноты справедливая и честная.       — Я убил двоих ланнистеров и ранил в два раза больше, но седьмая преисподняя, я не сложил свою голову на поле битвы, теперь слава труса будет ходить за мной по пятам, — прошипел он, снимая с плечей свой плащ, золотая брошь глухо упала на землю, добротная чёрная ткань с спрятанным под запекшейся бурой коркой кракеном, скользнула следом.       — Прости, — тихо прошептала она, поджав острые колени к подбородку, замолчала: он слышал лишь сдавленные всхлипы, но ничего не спросил, сейчас было не то время, не то место, и он был не тем человеком, который способен утешить в беде.       От реки дул холодный ветер, не слишком прохладный, ведь ночи на Юге никогда не бывают по-настоящему холодны, но он набросил на неё свой плащ, она лишь бросила на него взгляд обиженного ребёнка.       В пекло, пусть поберут всё Иные, она и есть ребёнок, девчонка девяти лет отроду, другая на её месте давно бы принялась рыдать.       — Не бойся, — прошептал Теон, садясь рядом, стараясь, чтобы его голос звучал беззаботным, по-дурацкому весёлым, но почему-то как на зло не получалось. — Вас, Старков, трудно убить.       Тишина.       Тяжёлая, угнетающая, лишь шум реки и сдавленные рыдания Арьи, замирающие где-то в груди.       — Хватит, — выдохнул он. — Плачь, если тебе охота, молись богам, если ты в них веришь, смотри на эти волны, на эту дурацкую реку, по которой нам не уплыть, но слушайся меня, иначе мы погибнем, оба.       Но Арья не заплакала, подняла влажные глаза к застланному россыпью звезд небу, улыбнулась, вымученно, так, как временами улыбался лорд Эддард. — Есть только один бог, — голос её был тихим. — И имя его смерть, а смерти мы говорим одно: «Не сегодня».       Теон посмотрел на неё оценивающим взглядом: не спятила ли, не потеряла ли рассудок.       — Где ты нахваталась этого, юная леди? — раздраженно хмыкнул он, доставая кинжал из-за голенища.       Звёзды на небе горели ярко, будто тысячи фонарей.       Голубой глаз созвездия Дракона неизменно указывал верный путь на Север.       — Меня научил этому мой учитель танцев, — ответила она, сильнее кутаясь в плащ Теона. — Его тоже убили, он был очень хорошим.       — Хорошых людей всегда убивают, — нахально ухмыльнулся Теон, зная: возможно, лишь поэтому он и остался жив, потому, что никогда не был хорошим, не помогал слабым, не уважал старших.       Красный замок стоял на утёсе огромной, черной тенью.       Теон смотрел на него украдкой, вспоминая, как въехал сюда в первый раз — гордо, смело, величественно, вовсе не так, как должен вьезжать заложник и сын мятежного лорда.       Он помнил всё: надменный взгляд королевы, вечно пьяного короля, служанок на кухне, готовых угождать молодому лорду из Пайка.       Тогда Грейджой, наверное, и был по-настоящему счастлив, когда лорд Эддард был занят делами и забывал о его существовании в стенах дворца, а бордели на шелковой улице принимали его весело и радушно.       Теперь же он бежит из этого места поджав хвост, бежит и часто оглядывается, предвкушая погоню, которая уже пустилась за ними.       Арья не сомкнула глаз в ту ночь, молчаливо смотрела, как он срезает с своего дублета десять серебряных пуговиц и надежно прячет в лишь ему известном тайном кармане в внутренней части сапога. Потом долго точит кинжал о прибрежный камень, приглушенно ругается, проклиная всё, на чём стоит этот мир, а после состригает свои чёрные волосы, спадающие ниже ушей.       Так его точно никто не узнает, он смешается с разномастной толпой Королевской Гавани.       Он тоже сказал смерти: «Не сегодня»