Кракен

      Шаги приглушенной дробью раздавались по узкому проулку.       Путь освещали луна, звёзды и ещё свеча в каком-то чужом окне, её забыли потушить, и вот она оплывает, рыдая горячим воском, её огонька хватит на час, а после и она погаснет, оставив после себя лишь застывшую лужицу причудливой формы. Тогда останется лишь полная, будто фарфоровое блюдце луна, бледная, бесстрастная, равнодушная и звёзды — мелкие, яркие, меркнущие, когда на востоке виднеется тень будущего рассвета.       Левый сапог угодил в лужу — вязкую, липкую, отвратную, каких было тысячи среди помойной ямы под названием Королевская Гавань, вот только раньше он их не замечал: трудно заметить их с седла лошади или из борделей на шелковой улице.       Теон повернул направо, тихо, осторожно, словно вор, старающийся унести с собой побольше добычи и при этом остаться незамеченным.       Низкие дома с прохудившимися крышами сменялись хижинами, с каждым шагом брусчатка улиц пропадала, её сменяла грязь, так навязчиво прилипающая к сапогам.       Если у каждого города есть сердце, то Блошиный конец заменял Королевской Гавани задницу: здесь и собиралось всё великолепие низких лачуг, сирот, безпризорников, воров и блох, и блохам тем уж точно жилось лучше всех остальных, они же и были королями узких, насквозь пропитанных вонью улиц и проулков.       Это место было бездонной и безразмерной воронкой, круговоротом, где рождались, жили и умирали, а на их место сразу приходили другие, те, кто был готов вновь бороться против смерти за право на жизнь и так, кажется, было всегда.       Он завернул в один из множества закоулков, туда, куда не пробивался даже свет луны и всё в округе пряталось под тяжёлым занавесом тьмы, которая казалась невыносимо удушающей.       Стояла духота, вонь и ночь.       Глаза тяжело привыкали к сумеркам, в конце концов смогли разглядеть силуэты и смутные образы, тройку мальчишек, укрытых изодранным одеялом, потерявшую рассудок женщину с сбитыми в колтун волосами, кошку возле стены.       — Арья, — тихо шепнул он, стараясь найти её глазами, но не мог: темнота смывала всё, растворяла в себе тени и очертания. — Арья, пекло седьмое.       Кошка жалобно мяукнула, сверкнув зелеными глазами.       «Её нашли», — стрелой пронеслось в голове; её нашли Золотые плащи и отправили к королеве, и он остался один, за ним прийдут.       А ведь они искали.       Шарили по всем углам, словно верные хозяину псы, вышколенные годами дрессировок, шавки, выученные лишь одной единственной команде и не способные исполнять другую. Их плащи, рассшитые фальшивой позолотой, переливались десятком оттенков желтого, кирпичного, золотого. Они шли по улицам спокойным, ровным строем, медленно, не спеша и не торопясь. Их шаги отзывались грохотом по каменной брусчатке улиц, они появлялись, когда солнце скрывалось за низкими лачугами Блошиного конца, они бродили улицами с мечами на перевес и кольчугами из холодной стали.       — Я здесь, — послышалось из-за спины, и Теон резким, нервным жестом развернулся на пятках.       Желание дать ей подзатыльник боролось с желанием обнять — до чего же дурацкие мысли теперь посещали его голову.       Она жива, стоит перед ним, на поясе нелепо болтается тонкий меч, рукав рубашки изодран в клочья, рука пестреет парой новых синяков, на колене зияет дырка, сквозь неё едва ли виднеется разбитое колено.       Тихая, словно тень.       Грейджой вдохнул воздух.       Неприятный, пропитанный смрадом улиц и вонью каналов, и на миг подумал, что рад, если бы её поймали в чужом городе: было бы слишком одиноко, среди насплошь чужых людей и вовсе незнакомых кварталов.       — Пекло седьмое, что ты делала? — удивленно протянул он, ещё глубже заходя в сумерки, смеряя её насмешливым и проницательным взглядом.       — Я ловила голубей, — беззаботным шепотом ответила она, потирая разбитое колено. — Они очень жирные возле харчевни, поймать их легко, а потом выменять на похлебку. Хочешь завтра вместе пойдем? Так и поймаем больше.       — Похлебку ту варят из собак и крыс, — раздосадовано прошипел он, опускаясь на остатки собственного плаща возле одной из стен. — Из щенят, таких, как были в псарнях Винтерфелла. Видела ли ты на улицах гавани хоть одну собаку? В том и дело.       Теон видел, как она поморщилась, нахмурилась, скривилась, задумалась, после с одним из самых несчастных выражений на лице присела подле него, заглянула в глаза и спросила:       — Правда? Ты не лжешь?       Он лгал, поэтому и расхохотался — громко, безудержно и слишком уж весело. Арья глядела на него с недоумением, кошка тихо мяукнула и скрылась за углом.       — Ты гадкий, гадкий врун, — фыркнула она, толкнув его в плечо и почти незаметно улыбнулась. — Ты осел, Джон так и говорил, а Джон всегда говорит правду.       Бастард всегда был слишком правильным, слишком честным, чересчур благородным и предельно гордым, такой, как он, уж точно не сбежал бы, без сомнений сложил голову под сводами Красного Замка, но отступить бы не смог.       У Теона же получилось.       Уже несколько дней он, словно последний попрошайка, ночевал на улицах Блошиного конца, жрал чёрствый хлеб, запивал пресной водой с отвратным вкусом.       И если бы ещё несколько лун назад кто-то сказал ему подобную дрянь, Грейджой послал бы его к Иным, Грамкинам и Снаркам.       Теперь же это превратилось в его страшную явь.       Временами ему снился чертог Винтерфелла, богато накрытый стол, жареные каплуны и куропатки, Борское золотое в кубках и сладкое Дорнийское в кувшинах, а после он открывал глаза, и тот миг пробуждения казался самым страшным.       — Узнал что-то? — не умолкала Арья. — Они говорили про отца? Что стряслось тогда в замке? Где Санса? А Сирио? Никто не вспоминал о Сирио Фореле, это мой учитель танцев.       Слишком много вопросов, на которые он не знал ответ, совсем не знал, и эта неизвестность его раздражала.

***

      Тяжело скрипнули старые петли двери.       Протяжно, с неприятным визгом отворялась старая древесина, за ней скрывалась низкая комнатушка, заполненная людьми.       Их было много, настолько много, что никто и не обернулся, когда он вошел, и ютились они, словно селедки в заполненной бочке.       Деревянные столы на козлах, длинные скамьи, лица пьяные, налитые багряным, неестественным румянцем, и кружки с густым, чёрным элем.       Многие из них пахли солью и морем — уж этот запах Теон не спутал бы ни с чем, — так пахли все Железные Острова, каждый камень, каждая соринка на скалистом берегу.       Грейджой присел где-то с краю, тщательно порылся в карманах и, нащупав хоть что-то, быстро поднял вверх медяка и хозяин — тучный, седой мужчина — тотчас притащил ему тёмное, густое пойло в деревянной кружке.       Стоял гам — громкий, неразборчивый: кто-то громко стучал по столу, доказывая свою правоту, другие говорили о портах, судах, рыбе.       По правую руку от него сидел паренек, моложе его на три года, а то и больше, рыжеволосый, синеглазый, чем-то напоминающий Робба и одновременно вовсе на него не похожий.       В профиле его было мало благородство, в рыжих, кудрявых волосах — много блох, а лицо изрыто глубокими следами оспы.       — Что делается сейчас, что делается, — первым начал Теон, будто невзначай задев юнца рукой. — Король умер, а новый ещё совсем мальчик — гадкий, остервенелый и брызжущий ненавистью, словно змея ядом, но этого матросу лучше не знать, одни боги знают, что может быть в его голове и кому он служит.       — И вправду, делается черти что, — горькая улыбка залегла на укрытом веснушками лице, и Теон заметил, что в улыбке той не хватает три зуба. — Королева регентом, говорят, будет, но ложь это, я так думаю.       — А Старк? — Грейджой чувствовал, как ступает по тонкому льду, как тот крошится под ногами, рассыпается, грозясь треснуть и отправить его в самую бездну, выбраться из которой будет уже не под силу.       — А что Старк? Дикарь Северный, предал Короля — это же он убил его на охоте, всадил нож в спину, представляешь? Так и сделал! — завопил кто-то с другой части стола, громко саданув кружкой и выплеснув остатки эля.       — Не Старк! — воспротивился хозяин харчевни, выпрыгивая из-за стойки. — Говорят, король пьяный был, вот на собственный меч и напоролся!       — Врешь, падальщик, — выкрикнул гладко выбритый мужчина с копной чёрных волос. — Ренли короля убил, собственного брата из лука на охоте, так оно и было, клянусь, потому что видел, как короля в замок потом тащили.       — Тащили-то с разодранным брюхом, — короткоостриженная девка в мужской одежде вскочила на стол громко, стукунув сапогом. — И неправду говорите все, потому что короля нашего болезнь невиданная поразила, и он лопнул! Прямо там, на охоте!       Весь зал разразился хохотом.       На стол вскочили ещё несколько в стельку пьяных матросов, отбили дробь каблуками, принялись плясать, шатаясь и едва ли не падая на пол от выпитого.       Король убил себя сам, короля убил лорд Эддард, Ренли выпустил стрелу в родного брата — бред, бред и дурь, хуже которой он ещё не слышал: все они слишком пьяны, чтобы сказать хоть что-то, он зря притащился сюда, лучше уж было спросить у шлюх в борделе — проку от этого было б больше, а вот денег, наоборот, меньше.       Теон медленно отодвинулся в сторону, ещё дальше, вот-так, ещё два фута, и он незамеченным исчезнет отсюда, пока дело не дошло до драки, и в харчевню не ввалились Золотые плащи. Тогда ему уж точно не поздоровится.       Сырые темницы Красного Замка, злые, словно бешеные псы, тюремщики, а потом Ночной Дозор, снег по пояс и вечные морозы, от которых сводит ноги.       Он поднялся, тихо, медленно, чтобы не вызвать излишних подозрений, и не платить за эль — тот медяк был последним, что он сумел найти в своем кармане. — Знаешь, парень, — от кислого духа харчевни кружилась голова, и в первый миг он подумал, что ему послышалось. — Я уже видел тебя где-то, вот так, а ну, иди ближе, рассмотрю, что перепуганый такой, а? — дыхание мгновенно сбилось, утратило прежнее спокойствие, ухмылка на лице искривилась, стала кислой, словно прогоркшее молоко, давно прогоркшее молоко.       Его звали из-за маленького, отдельного столика возле стены, единственного, подле которого стояло три стула.       Человек сидящий там смело мог занять все три, и даже этого могло показаться мало. Грузные щеки, рыхлое тело, богатые одежды, немногим богаче тех, что когда-то были у Теона.       — Что вы, милорд, наверно ошиблись, — пробормотал он, пряча взгляд под внезапно отяжелевшими веками: нужно изображать покорность, играть спокойствие, невозмутимость, иначе заметят — глаза у этого человека были хитрыми.       — Милорд? — мужчина расхохотался, содрагаясь и дрожа всем своим необьятным телом. — Ой, как складно песенку выводишь, не могу, но я тебя всё равно уже запомнил, видел в порту с каким-то тощим мальчишкой. Память у меня, слава Многоликому, хорошая, особенно на такие смазливые рожи, ты не здешний, верно?       Грейджой чувствовал, как по спине летит целая стая холодных мурашек, они впиваются в тело вдоль позвоночника, вместе с ними появляется страх.       — Выговор другой, и тебе, кажется, в этих местах не рады.       «Он торговец», — понял Теон. Жирные пальцы унизанны перстнями, пахнет от него шафраном и гвоздикой, корицей и нардом.        — Ненавижу тянуть кота за причинное место, ближе к делу, юнец, пьешь? — ему указали на соседний стул, сесть - значит подчиниться, сбежать - значит вызвать подозрение. — Хотя нет, молчи, я и так вижу, что пьешь, правда, не так часто, как мог бы и хотел бы, — боров задумчиво описал незамысловатым кубком круг. — Кислолистом тоже не увлекаешься, иначе со рта бы текла эта противная розовая, скверно смердящая слюна, а глаза были затуманены и блестели, — масные губы расплылись в довольной улыбке. — Теперь присядь тут подле меня, не шарь глазами по полу и не строй из себя невинную девицу.       Он осторожно сел, оглядываясь настороженным взглядом, ожидая, что к горлу вот-вот подставят нож и холодное лезвие полоснет кожу.       Чужие взгляды прожигали спину - острые, пронзительные.       — Что вам надо? — пальцы нашарили кинжал на поясе, крепко ухватили костяную рукоять, чтобы извлечь сталь нужно лишь одно, единственное и такое короткое мгновение, чтобы вспороть брюхо этому жирному толстяку, нужно столько же и ещё один миг для побега, который не увенчается успехом, потому что таверна забита людьми. Ради каких Иных он сюда притащился.       Нужно смотреть в глаза — знал Теон, это ведь тоже поединок, выиграть который непросто, особенно, когда страх, будто удавка чувствуется на горле.       Губы пересохли, стали сухими, словно пергамент, намертво сцепились, не в силах произнести ещё хоть слово.       Миг, пока торговец, молчал казался невыносимо длинным - миг лихорадочного ожидания и сотни мысленных проклятий.       — Я буду краток, потому что говорить долго ненавижу - это меня страх, как утомляет, — обрубки пальцев на левой руке задумчиво почесали гладко выбритые щеки с ярко рыжей щетиной. — Когда-то и я был босяком, отребьем этих вонючих и мерзких улочек, матушка моя была прачкой, отец пьянствующим наёмником, который выбрал не того лорда и сгинул в битве, не оставив после себя ничего, кроме ржавой кольчуги и шлема. Я так же, как и ты шатался в поисках крова и жалкой краюхи хлеба, находил не всегда, чаще засыпал голодным на сырой земле, но однажды и мне посчастливилось, — глаза мужчины улыбались, то ли зеленые, то ли грязно-голубые, в тусклом свете свечей и среди копоти оседавшей на низких стенах, он казался многим старше своих лет, все руки его были исполосованы длинными, рваными шрамами, такая же отметина виделась пониже затылка, на левой щеке - россыпь следов от ожога, правая запачкана большым родимым пятном.       — Двадцать лет назад в этой же таверне, за этим же столиком, такой же жирный купец усадил меня подле себя, правда, не на этот стул, прошлый был намного твёрже и жёстче. Тот торговец из далёкого Эсосса открыл мне новый путь, научил многому, тому, что должен уметь человек,— Грейджой чувствовал, как неслушающиеся пальцы медленно извлекают кинжал, но тяжёлые взгляды двоих высоких наемников заставили его вернуть клинок обратно. — Я тоже хочу сделать что-то хорошее в этой краткой и чересчур стремительной жизни, как видишь, её благами мне уже удалось насладиться, теперь пора приниматься за дело, настоящее дело, — камень размером с голубиное яйцо чудно сверкал на одном из перстней, приковывая к себе взгляд, поддельный, но блестел превосходно. — В порту стоят три галлеи под алыми праусами, на их строительство я потратил кучу денег, почти всё заработанное за долгие годы состояние, но разве может корабль плыть без команды, скорее нет, чем да. Сейчас этим я и занимаюсь, согласись, что молодые щенята, которых я выкормлю собственными руками будут тявкать гораздо преданне, чем старые, видавшие жизнь псы, да и едят они, соответственно меньше, — сдавленный смешок вырвался из горла купца, пальцы Теона невольно соскользнули с рукояти клинка, опустились на край стола, безвольные, одеревеневшие. — Не знаю, известно ли тебе такое слово, но это экономия, выгода, прибыль. Что за скучающий вид, парень, не похоже, что ты не в себе от радости, мы отплываем в Эссос через неделю, а мне всё ещё не достает десять человек в команде, совсем негодный экипаж, ведь Узкое море не лужа.Ты подходишь мне - поджарый, жилистый, высокий и в меру тощий, таким не сложно удержатся на палубе, такие не блюют за борт от морского ветра. Я жду тебя через три дня, на пристани, ты сразу узнаешь мои галлеи, спросишь у любого дорогу к каюте Китобоя, и больше никогда не будешь знать голода: бордели Лисса, пряности Пентоса, вина Браавоса, видел ли ты когда-то такое великолепие?       — Нет, — ответил он, поднявшись без разрешения, за кого его здесь держат, за раба? За гребца на каких-то захудалых галлеях?       На столе перед торговцем стояла целая тарель с зажаренным на вертеле кроликом, от одного его вида под ложечкой засосало, желудок свело, а рот наполнился слюной.       Но Теон лишь гордо вздёрнул подбородок       Хотелось выкрикнуть прямо в лицо этому жирному, еле вмещающемуся в собственную кожу борову, с кем он смеет говорить.       Теон Грейджой — наследник Пайка и единственный сын Бейлона Грейджоя, не матрос на каком-то корабле.       Торговец добродушно усмехался, постукивая по столу обрубками пальцев.       Теон сглотнул, слюна теперь казалась липкой и горькой.       Послать бы его в пекло или ещё дальше того.       Но Грязные ворота на замке, Божьи охраняют два десятка стражников, Западные заперты на три засова, а Драконьи открывают лишь по документу с королевской печаткой.       Выбраться из города невозможно, а боги дают ему шанс, вдруг сейчас ему и улыбнется удача?