Зеркало Венеры

Я вчера не заметила, как провалилась в сон. Несмотря на то, что мне ничего не снилось, он все равно оказался тревожным и поверхностным, я то и дело просыпалась и засыпала опять. Только под утро мне удалось проспать пару часов подряд, пока Мэри не пришла меня будить. Наверное, она не нашла меня в той спальне, где я оставалась последние дни, и решила, что я здесь. Сквозь сон я слышала, как она подвязывает балдахин к стойкам. Я поерзала, пытаясь спрятаться под одеялом. Вставать отчаянно не хотелось. Но потом раздался ее голос, призывающий к пробуждению, и тогда мне пришлось встать. Глаза были воспалены и болели, в них будто песка насыпали. Я никак не могла открыть их так, чтобы увидеть комнату. У Мэри было нечитаемое выражение на лице. Я встала и пригладила волосы, вспомнив, что они теперь очень короткие. Визит в церковь был назначен на одиннадцать утра. Я взглянула на часы, которые показывали только восемь, и ушла в ванную комнату, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Было хорошо видно, что я прорыдала всю ночь: темно-красные круги под глазами, вздутые сосуды в уголках. Волосы торчали во все стороны и отказывались приглаживаться расческой и водой. Я была в таком состоянии, что уже это разозлило меня и расстроило, и я позвала гестию. Пришла Мия, и под ее руками мои волосы каким-то чудесным образом легли, как надо. Она зачесала их назад и закрепила гелем. Если бы не мое заплаканное лицо, я бы с такой прической выглядела моложе. Наверное. За завтраком ничего не лезло в горло. Я заставила себя проглотить омлет, который показался мне совершенно безвкусным. Мне казалось, меня вырвет. Когда было уже девять утра, мне пришлось идти одеваться. Одежду для похорон я подготовила заранее и сейчас, достав ее из шкафа, смотрела на нее так, будто она способна броситься на меня и задушить: длинное черное вельветовое платье, в котором едва-едва, лишь на свету, проглядывал зеленый оттенок. Я надевала его же на похороны своих матерей, потом запрятала в кладовку и понадеялась, что никогда больше не увижу его. Я думала, оно больше не понадобится мне. Но понадобилось. Я переоделась. Платье в пол было мне непривычно. Я почти не носила такие вещи, предпочитая брючные костюмы, которые все венеры носили на официальные мероприятия. Вне официальной обстановки многие женщины носили платья, но я не любила. Может, потому что ассоциировались они у меня именно с похоронами. Я взглянула в ростовое зеркало. Как-то мы были в Галерее Полиса, где были собраны все уцелевшие предметы живописи с довоенных времен, и там было достаточно много картин, изображавших скорбевших женщин. Я была похожа на печальную вдову с одной из таких. Те картины всегда наводили на меня тоску, и вот теперь такую можно писать с меня. Платье мне хотелось содрать и выбросить. Я вышла в коридор к Мэри. Та посмотрела на меня со странной тоской. Взгляд неприятно запал в память, и я постаралась не обращать на него внимания. Экипаж был уже готов. Церковь располагалась далеко от оживленных улиц Полиса и была просто крошечной. Я выбрала ее, потому что не хотела никаких любопытных глаз вокруг. Главные храмы всегда были переполнены. Будь сейчас лето, я бы предпочла вовсе провести похороны в имении, но ехать туда слишком долго, к тому же оттуда потом пришлось бы несколько часов возвращаться к городскому кладбищу. Я села в карету, чувствуя себя совершенно разбитой. Теплая рука Мэри поддержала меня, чтобы я не упала со ступеньки, потом она села следом и закрыла дверцу. Погода сегодня была спокойной. Свинцовые тучи накрывали небо, но не было ни ветра, ни дождей. Только ноябрьский холод. Из окошка я уныло смотрела на Полис. Богатые кварталы сменялись бедными домами рабочих, потом в застройке стали появляться пробелы, засаженные деревьями, а потом и вовсе началась лесополоса. Это были священные рощицы Геи, вырубать их было категорически запрещено, и гулять в них тоже было нежелательно. Они окружали Полис большим кольцом и были высажены еще основательницами. Когда мы начали подъезжать, я закрыла глаза. Так я только чувствовала мерное покачивание кареты и слышала стук лошадиных копыт по дороге. Колеса постукивали по камушкам мощеной дороги. Я, кажется, даже задремала под этот мерный звук и открыла глаза, только когда карета съехала на гравий. Звук изменился, под копытами и колесами захрустело. — Миз, мы приехали, — сказала Мэри. Я кивнула. Она вышла первая и по обыкновению подала мне руку. Я едва не забыла придержать длинный подол платья, когда спускалась из кареты на гравийную дорожку, ведущую к церкви. У входа я увидела стоящую черную повозку, запряженную такими же черными лошадьми. В ней привезли гроб. Поодаль от нее стояла светлая карета. Карета миз Вайль. Меня снова затошнило. Я не хотела их видеть. — Миз, если вам плохо… — Я в порядке, — соврала я, не особо пряча того, что это ложь. Церквушка была небольшой. Она представляла собой одноэтажное здание треугольной формы, внутри которого было несколько рядов скамей, точно таких же, как в Зале Советов, и алтарь точно напротив входа. Вокруг церкви Геи матери-земли были высажены березки, сейчас полностью голые. Летом вокруг пышно росли цветы. Мойры очень ценили свои прицерковные садики, они считались священными, и даже топтать траву считалось грехом. Но сейчас ничего не росло. Однолетние растения отцвели, многолетние — пожухли, дожидаясь тепла. С тревогой я взглянула на большие двустворчатые двери и помялась, прежде чем войти. Я низко опустила голову, чтобы не видеть гроба. Было тихо. Царил полумрак. Я присела на первую попавшуюся скамью, самую дальнюю, потому что ноги не держали, и только тогда подняла голову. Гроб из быстро разлагающихся материалов стоял у алтаря. Крышка была поднята. Я дрожаще вздохнула С моего ракурса тела не было видно, я и не хотела его видеть. Мне было страшно. В первом ряду я увидела миз Вайль. Они тоже были облачены в черные платья, как и я. Они пока что не заметили меня, и у меня было время, чтобы подготовиться к тому, чтобы говорить с ними. Нужно перетерпеть, переждать. После я уеду домой и разрыдаюсь опять. Снова. И снова. И еще раз. Пока кровь не потечет. Миз Люсия повернулась назад, охнула, увидев меня, и мне пришлось встать, чтобы подойти ближе. Я упорно не смотрела в сторону гроба, но, благо, с этого ракурса тела и не было видно. Я присела возле миз Вайль. Те сразу же поймали мои руки в свои, и мне пришлось выслушивать их жалостливое бормотание и тревоги. Они заикнулись про нашу не родившуюся дочь, и мне пришлось сдержать раздражение и резкие высказывания. Они тоже скорбят и тоже горюют, и это была бы их внучка, но… Неужели они не видели, что мне плохо тоже? Неужели не проще было замолчать? Я услышала скоро, как дверь открылась снова. Я уже понадеялась, что это Ева, но оказалось, что это подруги Беллы, еще со студенчества (Ева всегда опаздывала, сколько мы были с ней знакомы). Я торопливо встала под предлогом поприветствовать гостий. Говорить с ними не хотелось тоже, но их короткие выражения соболезнования не били по нервам так сильно, как миз Вайль, так что я позволила себе задержаться с ними и переброситься несколькими фразами, лишь бы не возвращаться к первому ряду. Может, мое поведение было неуважением к Белле, но… Я не могла, родная, не могла посмотреть на тебя, на твое мертвое лицо. Все это было выше моих сил. Я не справлялась, и надеялась, что ты простишь меня за это. Поймешь. Пусть не поймут все остальные. Когда вышла мойра — пожилая женщина в черном одеянии (для нее это был не цвет скорби, а цвет плодородия), то я вернулась к матерям Беллы, но села от них на некотором расстоянии, чтобы они не имели возможности схватить меня за руки. Мойра уже почти начала, как я вновь услышала открывающуюся дверь и быстро повернула голову: Ева прошмыгнула внутрь, за ней вошла ее афина паллада, которая остановилась возле Мэри, а Ева села прямо позади меня, кивнув приветственно. — Мы собрались здесь, чтобы почтить память миз Беллы Аделар, — сказала мойра, встав перед гробом. Я закрыла глаза, не чувствуя ни капли умиротворения. Только горечь. Только пекущую в груди боль. Я почти не слушала ее слова, слишком погруженная в свои мысли. Я и так знала, о чем мойра будет говорить, на похоронах я уже в своей жизни бывала. О круговороте. О том, что жизнь никогда на самом деле не заканчивается. Может, это было действительно так. Но легче мне не становилось. Когда настал черед проститься с Беллой перед тем, как закроют крышку гроба, ее матери встали первые, а я застыла в ужасе. Меня заколотило. Я не смогу подойти к ней! Я беспомощно взглянула на мойру, но та стояла сбоку и не смотрела на меня. Ее взгляд блуждал по алтарю, такой спокойный и умиротворенный, что меня это даже разозлило. Я повернулась немного боком, прижимая ладонь к лицу, крепко зажмурившись. Сразу же я ощутила прикосновение к плечу. Это была рука Евы, ее ладонь крепко сжалась на плече, как будто удерживала, но посмотреть я на нее не смогла. Пожалуйста, можно я просто посижу здесь? Пожалуйста? Миз Вайль отошли. Я встала не сразу, и мойра взглянула на меня. Взгляд ее был спокойным. Она не торопила. Мне же казалось, что чем больше я медлила, тем больше осуждения было в глазах миз Вайль. Как только я заставила себя встать, со мной встала Ева. Я увидела это краем глаза. Мойра не стала возражать, и Ева подошла к гробу вместе со мной, оставшись на пару шагов позади. Каждое движение давалось мне так, будто на ногах были кандалы. С каждым новым вдохом в груди взрывалось шрапнелью. Я зажмурилась, поднявшись по ступенькам, как можно дольше оттягивая момент, когда придется поднять веки и посмотреть на Беллу. Я глубоко вдохнула, взяла себя в руки и моргнула. И сразу же зажмурилась опять, едва взглянув на ее лицо. Не глядя, я поцеловала ее в лоб. Губы коснулись чего-то холодного. Ее кожу под своими прикосновениями я помнила совсем не такой. Я выпрямилась. Меня сразу же качнуло. Руки Евы моментально оказались рядом, поддержали под локоть, сжали так, что стало больно. Я зажмурилась, отворачиваясь. Она помогла мне спуститься со ступеней, ведших к алтарю и гробу, и отвела меня к скамье, сев после рядом. Я совершенно не чувствовала силы в ногах. Ладонь Евы легла мне между лопаток, поглаживая, но я почти не ощущала этого, чувствуя себя на грани истерики. Из ниоткуда появились еще две мойры, моложе и крепче. Они опустили крышку на гроб. Я не смотрела, только слушала. После из неприметной дверцы за алтарем появилось два гефеста. Они вынесли гроб из церкви, и меня затрясло сильнее, и Ева приобняла меня, будто пытаясь спрятать.  — Мария, милая, нам пора идти, — сказала миз Люсия. — Мы сейчас подойдем, — сказала Ева за меня. Когда в церкви остались только мы вдвоем (и наши афины паллады), я прошептала: — Я не могу. Я не смогу смотреть, как ее опускают в землю. Не смогу. — Это займет очень мало времени, — сказала Ева. Она была растеряна, явно не знала, как помочь мне и как поддержать. Но все же она была здесь, рядом, и я была бесконечно ей за это благодарна. — Идем, милая, это нужно сделать. И скоро все закончится. Да… Все закончится. Моя Белла уйдет навсегда, ее опустят в землю, и она станет частью круговорота и… и все. Ничто не исчезает бесследно, лишь приобретает иные формы, но… разве было от этого легче? Хоть кому-нибудь, кто теряла? Я встала. Ева стала вместе со мной, взяв под руку, и вместе мы вышли из церкви. Гроб уже погрузили на катафалк. Старая мойра сидела возле возницы, это был мужчина, уже очень пожилой, по возрасту уже геронт. Мужчины становились геронтами после пятидесяти, их больше не принимали на большинство работ по возрасту, а если и принимали, то закономерно платили очень мало. Но не церковь, она принимала всех, они работали в обмен на приют и еду. Городское кладбище для венер находилось южнее. Туда по обыкновению шли пешком, и только гроб везли на катафалке. Мы выстроились в небольшую процессию за ним, и мы с Евой встали самыми последними, хотя вообще-то мне полагалось идти перед всеми, точно за гробом. Я не могла. За нами встали еще только наши афины паллады. Гравий шуршал под ботинками, я то и дело забывала придерживать платье, и подол немного запачкался ноябрьской грязью, повлажнел. Мне хотелось домой, в горячую ванную… утопиться. Ева держала меня крепко. Наверняка она выразит желание поехать после вместе со мной ко мне, и я не откажу ей. Я знала, что миз Вайль организовали маленький прощальный ужин, но я откажусь от него, сославшись на отвратительное самочувствие. Я не совру. Меня пошатывало, тошнило, болела голова, я замерзла, и взгляды всех знакомых и родственник не принесут мне никакого успокоения. Мне не хотелось ничего. Дорога шла через поле. Летом, я знала, трава здесь такая высокая, что поднимается выше голов. Траву отсюда собирали, сушили, а потом из нее делали бумагу. Не только ее, конечно, но большая часть материала уходила на книги и газеты. Мне казалось, шли мы очень долго. Когда показались кладбищенские березы, меня очень замутило, и Ева сжала мою руку чуть крепче, не давая оступиться. — Совсем немного, — напомнила она, голос ее прозвучал даже нежно. Я видела фотографии и рисунки довоенных кладбищ. Они представляли собой аккуратные голые участки земли, испещренные черными или серыми надгробными камнями. Сегодня вместо памятников с указанием имен и дат мы высаживаем березы. Кладбище, поросшее черно-белыми деревьями, наводило на меня тоску. Листва давно опала, она лежала под ногами, давно уже перестав быть золотом, втоптанная в грязь. Мы прошли дальше, через все кладбище, и остановились на южном его краю, где кладбищенская рощица заканчивалась. Здесь уже было подготовлено место. Катафалк остановился, гефесты сошли первые и помогли спуститься мойре. Мы все остановились возле выкопанной для гроба ямы. Я совсем продрогла к тому моменту. Мы столпились по одну сторону от ямы для гроба, мойра встала напротив нас. Гефесты взяли гроб, чтобы опустить его в землю. Я предпочла бы, чтобы здесь было побольше афин, которые могли бы сделать это, но я даже не подумала об этом заранее, чтобы подготовить такое. Поэтому сейчас пришлось смолчать. К тому же, со своей работой гефесты справились с большой осторожностью, какая свойственна редким мужчинам. После они отошли к катафалку, и возница откатил его подальше, чтобы не мешать нам. Мойра снова заговорила про круговорот. После она прочитала какую-то молитву на древнем довоенном языке. Нам дали немного времени, чтобы постоять и еще раз проститься, но у меня совершенно не было никаких мыслей, в голове была пустота. Я только смотрела на крышку, боясь лишний раз дышать. После соблюдения всех формальностей гефесты снова подошли, уже с лопатами и саженцем березы. Я отвернулась. Никто не окликнула меня, и я отошла, чтобы не смотреть, как Беллу будут закапывать. Куда хватало глаз, простирался грязный желто-коричневый луг, и вдалеке его окаймлял хвойный лес. Отсюда не видно было дороги, но она пересекала весь этот лесной массив и, петляя, уходила дальше на юг, где начинались самые богатые и плодородные помещичьи владения. Наше же… мое имение стояло на восточной дороге. Я услышала шаги позади. Сначала мне подумалось, что это Ева, но на плечи мне опустили красный плащ. Мэри встала рядом со мной и тоже глядела на луг. Афину палладу Беллы я отослала сразу же после убийства. Я была так зла на нее, что она не справилась со своей главной и единственной работой: защищать венеру. Из-за такого провала ее наказали переводом в Колонию в качестве обыкновенной рядовой охранницы каких-нибудь грязных айдосов. Ее судьбой я больше не интересовалась. Когда-нибудь, через столетия, весь этот луг порастет кладбищенскими березами. — Миз, — сказала Мэри. — Они закончили. Я обернулась, придержав плащ. Крохотный саженец березки рос из свежей могилы. Я часто заморгала. По лицу потекли горячие слезы. Неторопливо мы вернулись обратно к церкви. Теперь я шла под руку с Мэри, Ева только шагала рядом. Мэри была выше и сильнее нас обеих, так что она точно смогла бы придержать меня, если я начну падать, а я чувствовала себя так, будто была на грани обморока. Ноги дрожали, и рукой я едва могла придерживать подол платья, то и дело забывая о нем и пачкая ткань. Тучи начинали расходиться, но холодный ветер никак не унимался. Я вернула плащ Мэри, когда мы вернулись к каретам, и подошла к миз Вайль, которые говорили о чем-то с подругами Беллы. Они все были такими бледными и разбитыми, что я чувствовала себя последней негодяйкой, преступницей, но и мне самой было бесконечно плохо. — Миз Вайль, — позвала я, голос мой был сухим, хриплым и надломленным. — Я не поеду с вами на прощальный ужин. — Как это так? — сразу же возмутилась миз Мэй. — Это ведь твоя жена, ты не можешь… О богиня, я знаю, что это была моя жена! — Мне слишком плохо, чтобы присутствовать, — ответила я, физически чувствуя, как кровь отливает от лица и головы. Я сделалась совсем бледной, и губы посерели. Мэри стояла сзади почти вплотную, чтобы поймать меня, если потребуется. — Но Мария, нельзя ведь, — снова начала миз Мэй. Миз Люсия только смотрела. Они обе глядели на меня, как глядят на самую страшную предательницу, и от их взглядов мне стало только хуже. Хватит меня мучить! — Прошу, поймите, мне нужно… отдохнуть, — пролепетала я, понимая, что нет никакого смысла пытаться реабилитироваться в их глазах. Поэтому я торопливо отвернулась и пошла к Еве, которая ждала у кареты. — Поехали со мной? — попросила я разбито. Она внимательно окинула меня взглядом и кивнула. Своей вознице она приказала отправиться домой, а сама она селя в мою карету вслед за мной. Наши афины паллады сели напротив. Я же прислонилась к Еве и опустила шторку, чтобы не видеть пейзажа за окном. Ева приобняла меня. Позволила почти лечь сверху. Ее холодная ладонь коснулась моего лба, и она пробормотала: — Да ты вся горишь. Всю дорогу до дома я не запомнила, проведя ее в лихорадочной полудреме. И снова Белла не приснилась мне. Мне виделся только крохотный саженец березы. Когда мы подъехали к дому, меня разбудила Ева, и Мэри помогли мне выйти из кареты. — Подожди меня в гостиной, — попросила я, — я хочу переодеться. На ходу я распорядилась, чтобы Еве подали чай, а сама ушла в свою спальню, чтобы сбросить ненавистное черное платье. Я сразу же позвала гестию и велела ей выбросить его. Сама же я переоделась в легкий домашний костюм и вернулась к Еве. Чай уже подали. Я присела возле подруги, только теперь начав согреваться. Она молчала. Я молчала тоже и думала про круговорот. Дома мысли казались легче, чем на кладбище. Только сейчас я вдруг с досадой вспомнила, что хотела положить в гроб какую-то ее вещицу, но совершенно забыла об этом, перед тем как поехать в церковь. Но вспомнив об этом, я не расстроилась. В конце концов… Белле уже все равно. Когда она забеременела, то стала очень много читать, по несколько книг за раз. В трех или четырех лежали еще закладки в разных местах, ее закладки. Мне казалось, я никогда не смогу их убрать. — Завтра суд, — сказала я разбито, вспомнив еще и об этом. Вот эта мысль выбила меня из колеи совсем. — Я не смогу… я позвоню миз Уайт и скажу, что не смогу присутствовать. Да, я так хотела услышать оправдания этого ублюдка эрота, но у меня не было сил. Я подумала о том, что мне придется сидеть там, выслушивать все, что будет сказано. Суд был однозначен и предсказуем, я и так уже прекрасно знала, что эрота безоговорочно признают виновным. Все доказательства были налицо. Такой вопиющий случай. — Ты можешь сходить туда? — спросила я Еву устало. — Я и так собиралась идти, — ответила она. Я кивнула. Лучше я потом выспрошу у нее, что происходило на суде, чем появлюсь там сама. Мы пили чай в тишине. — Я думаю уехать в имение, — сказала я, нарушив молчание через некоторое время. — После суда. — Сейчас ведь ноябрь. — Я знаю. Пока снег не выпал, по дорогам проехать можно. Поживу там. Мне нужно… время и место, чтобы успокоиться. Отойти. — Ты уверена, что так для тебя будет лучше? — спросила Ева. Я кивнула, однако, на самом деле, испытывала сомнения. Я просто не хотела никого видеть и не хотела участвовать в общественной жизни. Но… может, для меня было бы лучше видеться с людьми как можно чаще, чтобы забыться? Я не знала. И думать мне не хотелось. — Ну… хорошо тогда, пожалуй. Снег вряд ли выпадет до конца ноября, так что ты успеешь. Вечером, уже когда стемнело, Ева уехала. Тогда я и взялась позвонить миз Уайт. Добившись личного разговора, я очень разволновалась, но заставила себя говорить спокойно. — Добрый вечер, миз Уайт, простите за беспокойство. Это Мария Аделар, я звоню по поводу… завтрашнего слушания. — Добрый вечер, миз Аделар, — ответила миз Уайт, голос у нее был сухой и спокойный. — Что вы хотели? — Я… — я замялась, не зная, как сказать. — Не поймите меня неправильно, но я бы хотела предупредить о том, что не смогу участвовать в завтрашнем слушании, — миз Уайт молчала, и продолжила: — Мне… мне очень плохо. Я не смогу там появиться, поймите меня… — Конечно, миз Аделар, — ответила миз Уайт после недолгого молчания. — Однако нужна ваша представительница… — Моя адвокатесса будет там. — Хорошо. Я поняла вас, миз Аделар. Да будет Гея, мать всего живого, милостива к вам. — Аминь, — ответила я и положила трубку. После перезвонила миз Брайт, моей адвокатессе. Она выслушала меня, и мы условились созвониться сразу же после слушания, чтобы она передала мне приговор, вынесенный для эрота. С чистой душой я легла спать и проснулась только к полудню, когда слушание уже давно шло. Я лежала, смотря на часы, считала тревожно минуты и представляла, что происходит в зале суда. Несколько раз я успела пожалеть, что не пошла, но потом меняла свое мнение, вспоминая крошечный саженец березы у Беллы на могиле. В конце концов, я решила, что не должна уезжать так скоро. Сначала я обязана посетить пару заседаний агоры, во время которых будет решаться вопрос об изменениях в законодательстве. Я обязана там быть. Ох, что они могли решать там так долго? Когда раздался заветный звонок, я подскочила с постели и торопливо взяла трубку. Это была миз Брайт. — Слушание только что закончилось, — сказала она. Голос ее был по-деловому спокоен. — Школу обязали выплатить вам компенсацию деньгами, а также передать вам два десятка гектаров земли во владение. Что же касается эрота, было поставлено, что он пройдет процедуру кастрации, а затем после трех лет Колонии в качестве шахтера будет забит камнями. Если наказание вас не устраивает, вы можете подать апелляцию в течение недели. — Нет, все в порядке, — ответила я. Мне казалось, что ни одно наказание, которое эроту назначат, достаточным не будет. Так что я не стала мучить себя, пытаясь придумать что-то из ряда вон выходящее. — Нужна будет ваша подпись на нескольких документах. Когда вам будет удобнее встретиться? Я взглянула на календарь. — Через пару дней будет заседание агоры, я позвоню вам. — Хорошо. До свидания, миз Аделар. Я вздохнула и повесила трубку. Меня слегка трясло. Потом приехала Ева. Я так и лежала в постели, даже не имея сил встать, чтобы поприветствовать ее в надлежащем виде, поэтому я просто велела гестии пропустить ее ко мне в спальню. Ева была облачена в зеленые брюки и белую рубашку, пиджак она, наверное, сняла в прихожей. Ее длинные волосы были аккуратно убраны назад, заплетенные в сложную косу. Она прикрыла дверь за собой, вздохнула и присела возле меня на неубранную постель. Встречать так гостий было просто верхом неприличия, но она наверняка понимала. Впрочем, похоже, Ева даже не обратила на это внимания. — Я узнала кое-что, — сказала она. — Он объяснился… ну, «объяснился», — она показала пальцами кавычки, — почему сделал это. Ты… хочешь услышать? Я дрогнула, привстала на постели и кивнула. — Конечно! Что он наплел?! — Ты помнишь довольно громкий случай, произошедший за дня три или четыре до… до ее убийства? Об этом не писали в газетах, но слухи очень быстро разошлись. Я нахмурилась и села прямо, пытаясь припомнить. Мир до смерти Беллы совершенно выпал из моей памяти. Ева поняла и напомнила, понизив голос: — Эрота миз Райс уличили в гействе, — она произнесла последнее слово почти одними губами, как будто самое грязное ругательство. Я неуютно повела плечами. — Его поймали на связи с гелиосом семьи, в которой он был. Ты можешь себе представить? Богиня, что с ними не так? Ну так вот. Его казнили, другие эроты забили его камнями. — Да, я слышала об этом. Теперь вспомнила. — Оказалось, что тот эрот состоял в связи и с Беллиным. И это убийство было его местью. Я закрыла глаза. Моя Белла погибла из-за какого-то отродья! Недомужчины! — О приговоре ты уже слышала? Я кивнула, не открывая глаз. Сил не было. Только белая злоба. — Постой-постой, — опомнилась я. Миз Райс! Это ведь та женщина, что всегда сидит справа от меня на собраниях Зала Совета. Жанна. — Но ведь сыну миз Райс всего пять лет? — Ах нет, я имела в виду не это, — сказала Ева торопливо. Недопонимание смутило ее. Хотя, учитывая все происходившее за последнее время, можно было бы и не удивиться эроту-педофилу. — У нее ведь есть младший брат, ему тридцать или около того. — А, точно, — раз я была у миз Жанны и ее семьи в гостях в имении. Я тогда видела и ее брата, он показался мне совершенно нормальным мужчиной, очень хорошо воспитанным, настоящим образцом для других гелиосов. — На мистера Райса никогда бы не подумала, что он… такой. — Я бы тоже не подумала, — согласилась Ева. — Но в тихом омуте… Она помолчала. — Ты говорила, что хочешь уехать? — Я уеду. Но сначала… мне нужно подписать какие-то бумаги, так сказала миз Брайт. И я решила посетить пару заседаний агоры. На ближайшей неделе будут обсуждать, как не допустить… повторения моего… инцидента. Я должна быть там. Должна настоять на некоторых вещах. Ты ведь поддержишь меня? Ева кивнула. — Хорошо, — я длинно вздохнула. — Спасибо. Она побыла со мной еще немного. Потом напомнила мне, что заседание агоры будет послезавтра, в десять утра, и я кивнула, пообещав себе не проспать. После Ева ушла, оставив меня одну, и я весь день лежала в постели, пропустив и завтрак, и обед. К ужину ко мне пришла Мэри, очень взволнованная тем, что я снова ничего не ем, и мне пришлось встать, привести себя в порядок, одеться и выйти в столовую, где для меня уже было накрыто. Ранее я приказала ничего мне не готовить, но, видимо, Мэри распорядилась иначе. Я вздохнула, села за стол и попросила ее сесть со мной. Мы поужинали в тишине. Я сказала, что послезавтра к десяти нам нужно быть в агоре, так что нужно подготовить экипаж заранее, а завтра я планировала засесть в своем кабинете и поработать над текстом предложений касательно эротов. Я считала, что условия их отбора и обучения нужно ужесточить. Ввести больше часов религиозных предметов. На следующий день я даже не пропустила ни один прием пищи. Мэри не пришлось уговаривать меня поесть, и она, похоже, была очень этому рада. Ее волнение сошло на нет, и она не мешала мне работать. Я засела в своем кабинете с ворохом документов. Внимательно перечитав действующее законодательство касательно эротов, я принялась делать выписки и менять многие вещи в сторону ужесточения. Как бы этот ужасающий случай (а эроты присутствовали на слушании) не стал вдохновением для потенциальных айдосов. Судя по довоенной истории, от мужчин можно ожидать, чего угодно. Просто так это оставлять нельзя. Вечером я приказала гестиям начать собирать вещи. Они были растеряны, видно было, что им явно не хочется переезжать в деревенскую глушь посреди холодов, но мне не было до этого дела, никто не посмела возразить. Я им плачу, в конце концов, и немало. Спать я легла очень поздно, а в агору на следующий день выехала, даже не позавтракав. Есть не хотелось, меня немного мутило. Сначала я думала надеть обычный зеленый костюм, но в последний момент переоделась в свой траурный темно-зеленый. В коридорах было шумно. Еще я столкнулась с обеими миз Вайль, которые приехали вновь непонятно зачем. Я сразу же ощутила раздражение. Мне не хотелось их видеть. Не хотелось с ними говорить. Я вежливо поздоровалась с ними и сбежала от них торопливо под предлогом того, что заседание скоро начнется, и у меня просто нет времени на разговоры. Они отпустили меня. Агора обыденно началась с приветствия. После небольшого вступления мне сразу же было дано слово. Я встала, чтобы высказаться: — Я считаю, что нужно ужесточить содержание эротов в Школах, а также выявлять антисоциальные элементы в процессе обучения и отсеивать их. Геи, эроты с маскулистскими настроениями, буйные и так далее должны быть отсеяны из Школ и не должны допускаться до назначений. В программу их обучения нужно добавить больше часов, касающихся религиозных предметов и сократить часы светских, которые представлены в Школах «для общего развития». Эротам они не нужны. Кроме того, для безопасности будущих матерей должны быть пересмотрены условия Ритуала… На этих словах зашумели религиозницы. Миз Уайт подняла руку, чтобы призвать их к молчанию и дать им договорить. — Я считаю, что вторая супруга должна присутствовать во время Ритуала. Возмущений больше не последовало. То ли они так прислушались к миз Уайт, то ли мои слова показались им дельными. Я подавила желание оглянуться на них. — Кроме того, будущей матери будет куда спокойнее и комфортнее, если ее супруга будет с ней во время Ритуала. Все же многие женщины, особенно молодые, которые готовы стать матерями, часто тревожатся из-за Ритуала, что может негативно сказаться на их здоровье, психическом и физическом. Кроме того, помимо мойры, по желанию будущей роженицы, к Ритуалу должна быть допущена акесо… И еще кое-что: если зачатие прошло успешно, то нет никакого смысла оставлять эрота в доме у венер. Будет лучше сразу же отсылать их обратно в Школу. Прикладываю к своим словам небольшой вариант программы для эротов и более подробные пункты. Я передала тонкую папку со своими наработками миз Уайт и села, надеясь, что поправки действительно будут приняты. Иначе ситуация будет слишком плачевной. Последующие обсуждения дополняли то, о чем говорила уже я. Мои мысли пришлись по нраву и радикалкам, и религиозницам. Либералки же осторожно прислушивались, но потом и с их стороны я услышала поддержку. В конце концов, предложенные мной меры были оправданы, и они это понимали. Выдвигались еще предложения. В конечном итоге, было решено создать комиссию, которая более подробно рассмотрит все наработки и выработает общий план. Я отказалась от участия в ней сразу же. Мне хотелось уехать, как можно скорее, пока не выпал снег. Настаивать на моем участии не стали. Я была спокойна, потому что Ева в комиссию вошла. Когда заседание окончилось, меня вновь подловили миз Вайль. Я вкратце рассказала им о том, что происходило на агоре, а после коротко предупредила, что уеду. Не став больше тратить время на разговоры и уйдя от их расспросов, я торопливо вернулась в карету и поехала домой. Мэри, сидевшая напротив меня, смотрела с некоторой досадой. Ей тоже не хотелось уезжать из Полиса.