30 дней

Оливер занёс в дом пакеты с продуктами и красками. Он жил не один, а с Кристофом Шнайдером, любовником, который был болен шизофренией. Нет, он не бил посуду, он не вытворял что-то из ряда вон выходящее. Он просто сам с собой разговаривал, озвучивая своих же собеседников, и рисовал картины. Ужасно красивые картины в чёрных тонах. — Кристоф, дорогой, я привёз тебе новые краски, — Ридель зашёл в одну из самых больших комнат в доме и увидел: мужчина сидит сгорбившись на табурете, и постоянно заправляя волосы за ухо, делает аккуратные мазки, — что это у тебя? — А? О, это ты Олли… да это Олли… отстаньте, мой любимый пришёл… да какой там любимый, Кристоф, нас ты любишь больше… Олли, не слушай его, иди ко мне. Я так давно тебя не видел… его не было два часа… не мешайте мне, Олли я вот твой портрет написал, — Шнайдер слез с табурета и этим открыл вид на картину. — Кристоф, это так красиво… спасибо тебе, — Ридель медленно подошёл к мужчине, дабы не спугнуть его, и обнял, — ты написал это пока меня не было? — Оливер поцеловал висок. — Нет, это мы стали рисовать еще когда ты забрал нас к себе, — Шнайдер улыбнулся и тут же с его лица сошли все чувства, — отпусти меня! — его перемена настроения вела за собой плохой конец, и Ридель знал это не понаслышке, — пусти, я ненавижу тебя, вас всех ненавижу. Зачем, зачем ты взял меня к себе? — он сорвался, прошел в самый угол комнаты и сел туда, попутно раздирая кожу на руках. — Кристоф, пожалуйста, давай ты примешь таблетки, — Оливер достал из кармана пузырек, который обитал там теперь на постоянной основе, — солнце мое, давай ты примешь их, и я уйду… — Он не будет это пить… но Олли сказал надо… да что он понимает, вот я говорю тебе… нет! Замолчи! Не хочу слышать! — по щекам Кристофа стали стекать слезы, — Оливер… Оливер, пожалуйста, — тут он опустил руки по которым стекала кровь, — Оливер, я не хочу жить… — Кристоф, — Ридель присел рядом с ним на колени. Теперь ему некуда бежать, — я люблю тебя, и поэтому ты здесь, — он аккуратно поднес руку к щеке мужчины, и удостоверившись, что тот его не боится, схватил за шею- потерпи дорогой, потерпи, — Оливер насильно запихал пилюли в рот, чувствуя как тело в его руке обмякает, — вот так, поспи… Ридель отнес Кристофа в его спальную, где положил на жесткую белоснежную кровать. Он снял рубашку и штаны, после чего медленно провел по лодыжке, вверх к бедрам, по груди к шее. Большая и сильная рука сжала горло, а после достала с пола застежки, которые крепились кожаными ремнями к ножкам. Окровавленные запястья оказались тут же в наручниках, как и молочные щиколотки. Выходя, мужчина посмотрел на полуголого, свернувшегося в позу эмбриона, любовника. Дверь защелкнулась. Теперь надо было убираться в главном зале, чтобы Кристоф мог начать с чистого листа. Опять. Сверху послышался душераздирающий крик, смешанный с плачем. Оливер к этому уже привык, и продолжал собирать краски и мольберт. Картину он убрал в отдельную комнату. — Когда-нибудь они меня примут, и тогда я заполучу его полностью, тогда я сорву с него все и сделаю только своим. *** Кто из этих двоих был более безумным никто так и не смог понять. Бросив все предрассудки, Оливер все же получил долгожданное тело. Так они прожили еще лет пять, пока Шнайдера не забрали в ближайшую психбольницу после неудачной попытки самоубийства. Да, Ридель навещал его, но это был уже не его Кристоф. Несмотря на это все он продолжал любить его. Каждый вечер Олли сидел в главном зале, увешанном картинами любовника, и сам потихоньку сходил с ума.