30 дней

К тридцатипятилетнему художнику Оливеру Риделю каждый год приезжал его племянник на летние каникулы. Так как у мужчины был загородный дом, то места для четырнадцатилетнего парнишки родители лучше и не придумали. Свежий воздух, бассейн, небольшой сад для медитаций. Ну, разве не прелесть? Только есть одно но. Самому Кристофу это не нравилось. Он хотел остаться в этом году со своей девушкой, но мама убедила его отправиться за город, оправдываясь тем, что им будет тяжело оставлять сына одного в квартире. Сам Ларс не очень-то и проявлял к родственнику чувств, и не уделял внимания, рисуя свой дивный сад. Но не в этом году. — Дядя, а можно будет посмотреть вашу галерею? — Шнайдер повернулся к мужчине и посмотрел своими добрыми голубыми глазами. Отросшие кудряшки весело развивались от ветра. — Если будешь хорошо себя вести, то возможно разрешу даже попробовать написать картину, — Ридель сначала холодно смотрел на дорогу, но позже ответил такой же приветливой улыбкой как и племянник. — Правда? Но я думаю, что лишь испорчу вам холст и вы зря потратите свои краски, — юноша задумчиво посмотрел вдаль, — мама говорит, что у меня есть талант только к двум вещам: бить по барабанам и причинять несчастья. — Дорогой мой племянник, не будь твоя мать моей сестрой, я бы в жизни не поверил, что у нее родился такой прекрасный сын, — мужчина аккуратно свернул налево и специально снизил скорость, проезжая по аллее и рассматривая цветущие поздние яблони, — она хоть и дура дурой, но воспитала тебя хорошо. — Я не скажу о ваших словах маме, обещаю. — Я знаю, потому что сам не упускаю возможности напомнить ей об этом, — Оливер остановил машину прямо перед небольшим фонтаном, — иди в дом, а я пока загоню машину в гараж. — А можно с вами? — Кристоф заглянул прямо в глаза мужчины, — я еще ни разу не был в гараже. — Тебе туда и не надо, — настроение Риделя испортилось, — так что просто зайди в дом, а потом я покажу тебе комнату. — Хорошо, дядя. В доме Оливера было просторно. Посередине находилась большая комната, которая была проходной между коридором, кухней и лестницей на второй этаж. В сад вели большие стеклянные раздвижные двери, которые содержались в идеальном состоянии. Вообще весь дом содержался в порядке. Второй этаж представлял собой широкий коридор и несколько комнат. Две гостевые, ванная и туалет раздельные, и спальня самого хозяина. Вдоль стен всего дома висело много картин, начиная от Рембрандта заканчивая Климтом. На кухне висело немало картин самого Риделя, и все- пейзажи. Женщины у него не было, что очень радовало сестру, ведь ничего здесь не могло навредить психике подростка. Ридель порой был против этой затеи, но женщина твердо стояла на своем. Ларс тогда чуть не поругался с ней, но увидел на пороге маленького мальчика с большим плюшевым медвежонком в руках и чудными кудряшками, которые спадали на лоб, и ему так и хотелось поправить непослушные локоны. «Я поеду к дяде Олли, мама?» — спросил он, протирая глаз маленьким кулачком, и сердце Ларса растаяло. — Кристоф, как у тебя с учебой, как год закончил? — спросил за столом Ридель, — подруга есть? — Год хорошо закончил, правда, с историей искусств были проблемы, но я все разлулил, — юноша откусил не большой кусочек мяса, и тут по его губе потекла подлива, но он быстро это заметил и вытер рот салфеткой, — девушка есть, но она мне как сестра. Да, мы целуемся, но я делаю это без чувств, и она понимает это. — Дай угадаю. Твоя мать приложила к этому руку? — Да, а как вы догадались? — Я слишком хорошо знаю свою консервативную сестру, и прекрасно понимаю что она хочет выгодной свадьбы для своего сына, — мужчина отпил немного воды и встал из-за стола, — пожалуйста, положи все в посудомоечную машину и включи ее. Завтра я буду учить тебя писать пейзажи, если хочешь. — Правда? Спасибо большое вам! — Пожалуйста, не выкай. Раздражает, правда. Несколько недель они считай, не выбирались из сада. Оливер объяснил племяннику, что такое перспектива, как лучше сохранить пропорции, как правильно подобрать цвета для смешения. Кристофу очень понравилось, и он втянулся в это дело. И, правда, у него неплохо получалось. Сам Ридель сидел сзади юноши и писал его портрет. Он допустил одну большую ошибку. Самый дорогой в его жизни портрет, который стоит теперь перед его глазами. Когда картина была закончена, мужчина решил наградить Шнайдера стаканом светлого чешского пива. Это был вечер, и они сидели на мягком махровом ковре красного цвета. — Дядя, а почему у тебя нет девушки? — юноша посмотрел на мужчину, и увидел как на его руках проступили вены- извини, если спросил что-то не то… — Никогда не проси у меня прощения, никогда, — Ларс поставил пиво на кафель и придвинулся к собеседнику, протягивая руку к его макушке, — просто если бы у меня была девушка, то твоя мать не могла бы отправлять тебя сюда, — он потрепал Кристофа по голове. — Ну, раз так, то понятно, хотя я думаю, что есть еще что-то, но это уже не мое дело. — Ты гораздо умнее ее. — Вы мне льстите, — Кристоф улыбнулся, но поймал недобрый взгляд, — я опять что-то не так сказал? — Просил же не выкать. Ты хотел увидеть гараж? Завтра я тебе его покажу, но сначала спать, — его рука потянулась к стакану племянника. — Спасибо тебе, что веришь в меня, — неожиданно Шнайдер обнял мужчину. Он чувствовал его сбившееся дыхание и быстрый темп сердца, — мама никогда не хвалила меня за что-то подобное. Я всегда чувствовал себя не таким, как хочет она. — В этом вся твоя мать, — Ларс похлопал его по спине, — давай спать. Всю ночь Ридель не мог уснуть. Он хотел дотронуться до Кристофа, хотел поцеловать его, хотел овладеть этим маленьким кусочком счастья. Простынь смялась под мужчиной, неприятно давя на бока, лоб покрылся испариной, дыхание не могло прийти в норму. Кристоф почувствовал на себе чужие руки. Они блуждали по его бедру, иногда задирая футболку. Чужое дыхание было прямо на его шее. Юношу пробила мелкая дрожь, и ему было откровенно страшно. Волоски на руках встали дыбом, по телу пробежали мурашки, когда мочки уха дотронулись чужие губы. — Дядя, что ты делаешь, — сказал Шнайдер почти не слышно, — прекрати, пожалуйста, — он попытался убрать руку мужчины, — что я не так сделал? -Ты прекрасен, — Ридель ведет носом по виску племянника, — твое тело такое молодое и невинное, — рука скользит по солнечному сплетению, — твое видение мира не тронуто взрослыми проблемами. Ты еще такой ребенок. Маленький и беззащитный, — он поворачивает юношу лицом к себе и смотрит в эти бездонные голубые глаза, которые сейчас полны страха, но так красивы. — Дядя! Я не хочу, не хочу слушать это от близкого мне человека в контексте того, что сейчас происходит! — мальчишка отдернул руки. — я не верю! Я не верю, что вы ТАКОЙ! — он толкнул мужчину и выбежал в коридор. Кристоф быстро спустился по лестнице, даже не замечая, преследуют ли его. Он резко заворачивает к гаражной двери. Дядя не сможет найти его в месте, куда ему запрещено заходить. Сейчас юноше это казалось гениальным решением. Он рывком открыл дверь и нырнул внутрь. Нащупав какой-то шкаф, от которого почему-то пахло масляными красками, он завернул за него и присел, обхватывая колени руками. Шнайдер пытался успокоиться и дышать ровнее. В ушах стоял шум, и он не услышал, как открылась дверь. Резкий свет ударил в глаза, и лишь тогда Кристоф понял, какую ничтожную позицию для пряток он выбрал. Шкаф не скрывал его, и считай перед носом стояла машина, в которой было видно отражение юноши. Поток света кто-то перегородил, и не сложно догадаться, кто. Массивная рука схватила тонкое запястье, и мужчина потянул Кристофа на себя. Лишь тогда Шнайдеру открылся вид на комнату, которая была обвешана портретами. Это был он сам, только в разные периоды жизни. Оказывается, дядя был не только пейзажистом. — Дядя, пожалуйста, не надо, — худое тело дрожало словно осиновый лист, а по щекам текли слезы, — я не хочу этого! — Нет! Нет, ничего не говори! Я сделаю то, что считаю нужным, то, что я хочу. Я слишком долго ждал этого. Оливер завалил племянника на капот машины, заводя руки вверх и придерживая. После он связал их ремнем. Молодое тело то и делало, что извивалось, а колени больно били по ногам, поэтому их тоже зажали. Вот только истошный крик Оливер не хотел прекращать. Ему нравились мольбы о свободе, ему нравилась отдача, ему нравился бунтарский дух. Он спустился лицом к шее и больно ее укусил, слыша еще один вскрик. Еще и еще. Ему это нравится. Ридель берет ремень и тянет тело за собой, доставая с полки бечевку. Сначала он обвязывает ее вокруг левого запястья, потом вокруг правого. Ремень немного ослабевает, и веревка тянется к боковому зеркалу автомобиля. Теперь ремень откинут в сторону, а перед мужчиной лежит такое молодое и желанное тело. Он разрывает футболку и кусает нежную кожу. Не целует, не ставит засосы, а кусает. Иногда даже до крови прокусывает. Шнайдер давится слезами, отводя взгляд от дяди. Он понимает, что чужие руки спускаются к штанам и пытается как можно сильнее зажать бедра, просто сжаться, но руки натирает веревка и он сдавленно стонет от боли. Слышится треск разорванной одежды, и теперь он перед Оливером абсолютно голый. Ларс спускается руками к бедрам, пытаясь их разжать, но не очень-то получается. Ему приходится применить силу, и племянник вновь вскрикивает, а на коже остаются следы, от чужих рук. Мужчина возбужден до предела, и не скрывает этого. Он хочет оказаться внутри, почувствовать тесноту девственного тела. И делает это, не подготавливая Кристофа. Он двигается быстро, тяжело дыша, и кусая живот юноши. Вскоре смазкой послужила кровь, которая делала фрикции более быстрыми. Оливер не думал о чувствах человека, который сейчас лежал под ним, и всхлипывал. Он толкался, думая о том, что когда он кончит, то его семя останется в племяннике. В нем будет часть самого мужчины. Толчки становились сильнее и резче, приближая мужчину к оргазму. Последнее движение и Ридель громко стонет и кладет голову на грудь Кристофа. — Прости, прости меня, но я не смог. Я сорвался. — Отнесите меня в комнату. — Хорошо. Прошло три дня, но Шнайдер и носа за дверь не высовывал. Сбежать он не мог. Во-первых: дом довольно высокий, а под его окном растут розы. Во-вторых: ему некуда бежать. Оливер сидел над дверью, прислушиваясь к каждому шагу, но ничего не слышал. Вдруг он испугался, что Кристоф сделал с собой что-то. Тут уже не было никакой двери и шпингалета изнутри. Несколькими толчками мужчина выбил ее и увидел, как на него смотрит испуганный подросток, на глазах которого наворачиваются слезы. Он подошел к кровати и сел на край, в то время как племянник забился в угол и обернулся одеялом. — Я не хочу и не хотел причинить тебе вреда, — он протянул руку к чужой щеке и вытер слезу, — если тебе интересно почему я это сделал, то я готов рассказать, но если нет, то я молча буду сидеть в твоей комнате, вон там, — рука указала в сторону пустого угла, где давно стояла ваза, — выбор за тобой, но знай, я к тебе больше не притронусь. — Дядя, — с хрипотой и очень тихо произнес Шнайдер, — расскажи. Расскажи, как рассказывал мне сказки на ночь когда-то давно, — он еле сдерживал слезы, но это хреново получалось. — Твоя мама не родная сестра для меня. Она появилась у нас в доме, когда мне было уже шестнадцать, а ей, как и тебе сейчас, четырнадцать. Она была очень красивой, и очень застенчивой, постоянно думая, что она тут лишняя, — Оливер смотрел в окно, а глаза были налиты грустью, — я хотел сказать ей, что это не так. Что она такой же член семьи, как и я. Я несу эту тайну уже много лет. Я был влюблен в твою мать, и она, конечно же, это знала. Она понимала, почему я так долго на нее смотрю, почему провожаю ее до речки и слежу, что бы кто-нибудь ее не обидел. Но ей мои чувства встали костью в горле, ведь это неправильно. Вскоре она вышла замуж. Именно я провожал ее до алтаря. Через несколько лет родился ты, а я возненавидел новоиспеченного племянника. Ты похож на нее, — рука потянулась к кудряшкам, и медленно потрепала их, — но когда ты вышел в этой ночнушке с маленькими утятами и медвежонком, я понял, что ты мое солнце. Первый твой портрет я написал, когда тебе исполнилось семь. Да и ты, наверное, помнишь, потому что тогда на месте усидеть не мог. Его я, конечно, отдал сестре, но предварительно отсканировал и хранил у себя. Ты был частичкой сестры, которую я не мог упустить. Однажды мы сидели поздней ночью за столом, и она поинтересовалась, куда тебя можно отправить на каникулы. Вот так ты и стал ездить ко мне. — Так я нравлюсь тебе, потому что напоминаю мою маму? — Шнайдер вопросительно вскинул бровь, немного пододвинувшись. — Ты очень умный и красивый. Ты не похож на отца, но и на мать не слишком. Ты есть ты. — Значит, я все же нравлюсь тебе, не как воспоминание о прошлой любви, а как человек. Как обычный человек. — Я уже много раз говорил, что ты довольно смышленый. — Ты бы мог просто сказать, а не прятать вот это все, и поступать со мной так. Я тоже человек, и я тоже имею чувства. — Ты бы не понял, ты просто бы отрекся от моих слов, даже не став слушать, — мужчина отвел взгляд, как на его щеку легла теплая ладонь и повернула голову. — А если бы нет. Но ты одним поступком разорвал между нами все. Я никогда тебя не прощу, как бы ты не молил об этом, но и не скажу не кому, потому что в отличие от тебя уважаю чужие чувства, — подушечка большого пальца стирает слезы собеседника, — завтра мы как обычно позавтракаем, а потом пойдем рисовать в сад, как будто ничего и не было. — Как скажешь, Кристоф. — А потом, я подумаю. Может тебе еще удастся увидеть мое тело без одежды, или даже коснуться его, — юноша пододвинулся, — а сейчас просто поцелуй меня и пожелай спокойной ночи, как делал это раньше, но сейчас мне нужна вся твоя боль. — Спокойной ночи, — Оливер наклонился к чужим губам и поцеловал их нежно и осторожно, как только мог.