Противоположности. Болезнь цветов.

* * * Убить его хочется до рассудка потери, чтобы тот в ногах как раб жалкий ползал, молил о пощаде, которой не будет, а потом утопал в слезах своих сладких и крови такой же.

° ° ° — Чонгук, где вы пропадали? Мы уже подумали, что вы никогда не вернётесь, — с неким беспокойством начал Чимин, осматривая Чонгука с ног до головы, проверяя не поранился ли молодой принц. — Гук-и, с тобой всё хорошо, нигде не поранился? — Чимин, будь так любезен, оставить меня, ты же знаешь, я не переношу твоей и чей-либо заботы. Свободен, — прорычал Чонгук, похрамывая, удаляясь с общества ненавистного хранителя. Если не уйдёт, то убьёт точно, никого не пожалеет. — О-о-о, Ваше Высочество, вы уже вернулись? — принца остановил от побега, подоспевший Джин, который радостно хлопал в ладоши от появления друзей. — Стоп, а где Джун? — Тоже хотел это спросить. Где он? — переспросил Пак. Чонгук их полностью проигнорировал, скрываясь за дверными ширмами своих покоев, захлопывая их прямо перед носами надоедливых хранителей. Нет бы оставить его в покое, зная, что Чон не железный, и нервы его и так в некуда стремятся. День выдался ужасным всё «от» и «до», хотелось стереть его с памяти, а самому уничтожить пол королевства, просто так, чтобы хоть на чём-нибудь отыграться. Спокойствие принца рушилось с неземной скоростью, в голове кровопролития создавались, и руки безумно чесались от желания меч в руки взять, чтобы потом смотреть долго на кровь рубиновую и кости, зверем обглоданные. От мыслей таких безрассудных зубы в наслаждение скрипят и глаза огнём адским горят, прожигая каждого пламенем смертельным. Только в покоях никого нет — пустота, а если бы были, то давно о пощаде просили и слёзы порочные изливали. Чонгук никогда слабины не давал, меч в его руке дрожать никогда не смел, а сердцу болеть и сжиматься в комок вообще запрещалось в жизни его. Однако вечер сегодняшний стал роковым, когда рассудок помутнел; первый раз в жизни очарован был кровью внутри и слезами на алых щеках хрустальными. Принц почти разрывает на себе чёрные одеяния, плащ красный у ног оставив, и с звериным рыком льва, на боль наплевав, розы со стола любимые вместе с вазоном на пол швыряет. Вдребезги рассыпалась ваза, цветы опустили лепестки кровавые свои, и Чонгук сам не заметил, как с руки его струйка алая бежит. Божественно красиво, ничего не сравниться, даже та роза с леса, что была так похожа на них — на розы любимые его. Пусть жизнь потеряет, как эти цветы, в клочья от ног чужих превратится и кровью собственной омоется, или чужой. Ненавидит он его, ненавидит цвет чая из гибискуса, ненавидит душу в жалких чувствах трепещущую. Душа желает одним разом избавиться от ненависти всей, убрать ненужное с пути его лунного, только как? Как это сделать, если рука и сердце не поднимутся? Чон будет думать, что это ночной кошмар, а он ещё спит, даже если в эти сказки не верил никогда, сейчас поверит, ради того, чтобы с сердца тягу эту убрать. Во дворце наследного принца всегда холод гулял, и не единого солнечного луча сквозь щели не проходило, люди даже думали, что Солнце отворачивается от этого места, боится. Слуг было всегда мало в этом дворце, ведь Его Высочество ненавидел толпу противных людей и всячески избегал с ними столкновения, а если кто-то и попадётся на глаза, не говоря уже и о том, что заденет его кто-нибудь нечаянно, то от призрения и наказания от СокДжина невозможно укрыться. Жестокое это место с морозом круглый год, с ароматом роз и свежей крови — всё то, что так любит Чон Чонгук. Чонгук на простыни того же красного цвета спиной укладывается, тыльной стороной руки глаза прикрывая, и желает в вечный сон войти. Дыхание у принца горячее очень, что странно для него, воют у него псы дворовые в груди, а в сердце танцы устроили. Два противостояния: сердца и души лунной — Чонгук не желает подчиняться никому из них, свободу найти пытается. Но не найдёт, не дозволено судьбу свою выбирать, жить так и приходится, скрываясь под масками души. Боль в ноге от падения злосчастного лишь немного утихает, режет то тупой болью, то при движениях, будто кинжал в плоть вонзают, из-за чего Чон приглушённо шипел, в агонии ярости бился. Это всё он. Это произошло из-за этого юноши солнцем укрытом в проклятой бамбуковой шляпе, что завороженно ввысь смотрел, словно ответы судьбы ждал, в пение её посланников вслушивался. Избить хотя бы душа велит, чтобы боль точно такую же физическую чувствовал, в конвульсиях метался, как умалишённый, а потом душевную подавить, от чего душу потеряет, и сам исчезнет. Но это ещё майские цветы по сравнению с громадными ненавистными желаниями принца. Убить его хочется до рассудка потери, чтобы тот в ногах как раб жалкий ползал, молил о пощаде, которой не будет, а потом утопал в слезах своих сладких и крови такой же. Испортил его единственную жизнь свободную, где он совсем другой человек: без имени, статуса и обязанностей людских. В грязь на землю бросил и растоптал его жизнь ночную, что на сказку похожа была, где вино лучшее самое, женщины и юноши красивее цветов, песни шальные и танцы чарующие, где люди на равных всех, желающие хоть какой-то свободы, как он сам. Его маленькая тайна известна не многим, что часть неотъемлемой жизни стала, без которой жизнь — не жизнь вовсе. Вечер, почти каждый, когда солнце на сон ночной небосклон покидает, птицы, всё видящие, в гнёзда свои устраиваются. Нет того, кто способен фигуру тёмную словить. Его Высочество как раз к отбою готовится, в ванне с паром нежится и фрукты на ужин сладкие поедает, когда единственный видящий НамДжун рядом ошивается, ждёт пока принц соизволит лечь спать. А когда свечи потухают, и ветер проскальзывает через приоткрытые окна, Его Высочество в обычной одежде цвета ночи, даже не в шелках и без камней драгоценных, ждёт мучительно долго хранителя своего, что тоже спешит за ним. Стража рядом с дворцом принца меняется примерно в это время и незамеченным пройти шансы во много увеличиваются. Но даже если бы охрана оставалась на своих местах, Чонгуку не составила бы труда проскользнуть словно тень, а затем также возвратиться. Чон ребёнок луны, которому подвластны ночь и звёзды, что скрывают его в зелени летней или в снегах зимних — ничего не имеет значения для принца. С давних времён Его Высочество стал сбегать со дворца по ночам, наверное молодому наследнику не было и двенадцати лет. Ребёнок хотел познать мир, красивое на земле отыскать, а ему это никогда не удавалось из-за телохранителей королевских, что за каждым шагом следили, дабы молодой принц жизнь свою не подверг опасности. Когда-то ему удалось отстать от людей отца своего, найти то самое место и влюбиться с первого взгляда, даже на кровь лунную внимания не обращая. Так что же это было за место, заинтересовавшее само Его Высочество наследного принца? Ему приглянулась одна лавка просторная в городе, где вино самое лучшее в королевстве, музыканты знавшие любую песню и свобода бесконечная, где нет ни правил, ни долга перед всеми. Каждую ночь туда приходят люди всех иерархией от раба жалкого до его самого — наследного принца, в этом месте нет ни законов, ни ограничений, даже человек королевских кровей может повздорить с рабом. Каждый оценивается на одном уровне, все равны. В этой лавке всю ночь играет заводящая и игривая музыка, большинство людей приходят туда, чтобы выпить вина или порезвится с местными женщинами и мальчиками из борделя. Но меньшее количество людей посещают лавку «Ночь в сентябре» ради песен и танцев, любой может голос свой показать, песню которую сам желает спеть и с музыкой слиться, в танце кружась. Это дурманит голову, особенно когда на языке капелька вина терпкого осталась, и внимание всё обращено только на тебя. И скрытность та, что никто даже представить не может, что любимец девушек здешних, король будущий их королевства, а мужчин этот взгляд, что пугает их даже сейчас, когда наследнику всего лишь шестнадцать будет, дрожать заставляет. Чонгук в этой лавке, точнее Джей Кей — его второе имя в этом месте, скрывающее его настоящую личность, частый гость и довольно почётный. Каждый постоянный посетитель знает этого мальчишку, ждёт его невероятных представлений, душу затаив, но в то же время боится его и взгляда холодного и руки жестокой. Пьянит телом своим резким, движениями чёткими и пугающими под ритм глухих ударных инструментов, повороты и волны телом удаются ему на ура. А самое интересное и привлекающее внимания, это песни лирические, болью пропитанные и поэмы в песни преобразованы про жизнь несправедливую и цветы опасные. Трогал его голос волшебный даже сердца ледяные, к жизни людей возвращал и смысл жить дальше давал. Принц сам не подозревал о своём редком таланте, пока здесь не оказался и под трель флейты тихой губы приоткрыл, печальные вдохи о свободе пел. Все были околдованы, как чем-то прекрасным, дыхание приостанавливая и за сердца хватались. Но теперь свобода стеной не проходимой преграждена: путь к желанному закрыт, и боль эта ядовитая в ноге говорит, что даже с постели будет трудно встать. Сломал наверное. Осознавая это, под землю хочется провалиться и собой дикого зверька забрать, чтобы больше никогда солнечный свет не увидал, задохнулся в звериных лапах. Чонгук в бешеной ярости, но и усталость, и боль тупая в ноге душит, мышцы непроизвольно расслабляя. Он даже не заметил, как в лёгкую дрёму стал проваливаться обо всём позабыв. Но райской жизни не бывает, как и спокойствия и тишины нужной. В комнату стучатся, после чего входят медленно и не спеша к постели принца подбираются, приподнимая шёлковую ткань над кроватью. — Ваше Высочество, почему ты не сообщил мне, что собираешься меня покинуть? Я ведь беспокоился, что с тобой может что-то случиться, — оказывается с прогулки вернулся НамДжун, наверное, долго искавший принца, что находился под его надсмотром. — Пожалуйста, Чонгук, в следующий раз предупреждай меня за ранее, — он не выглядел обеспокоенным, ведь наверняка знал, что рядом с собой он не удержит этого мальчишку и тот обязательно скроется из виду в любой подходящий момент. НамДжун улыбнулся уголками губ и потянулся к растрёпанным волосам Чона, дабы показать, что он правда волновался за него. Чонгук лишь отвернулся, грубо руку чужую от себя оттолкнув. Холодный слишком и отречённый, ненавидит прикосновения таких людей и людей в общем. Противно от прикосновений чужих, от их рук грубых и лживых, которые только к нему и тянутся, надеясь кусок себе отхватить, совсем не подозревая, что руки лишиться могут. Слишком много чести для них, принца касаться, ласки ища взамен. Никогда не найдут, даже девушки из гарема взгляду не бывают достойны, так каких нежностей с его рук мозолистых они хотят получить? Однако есть одно исключение, как хранитель его, что с детства с ним бок о бок жил, постель одну делил и был самым родным существом. Возможно даже светлый СокДжин касался его невзначай, и не было на это обращено внимания, он тёплый, но не такой, какой мог бы быть. Они теплее, чем люди, но холоднее чем цветы. Не существует этого баланса между людьми и цветами ароматными, нет идеала для наследного принца. Чонгук не помнит, как сорвался на НамДжуне, как чуть не убил. Ему всё равно, он уже не помнит. Бушует пламя у него внутри, внутренности наизнанку выворачивая, не понятно только от чего. Возможно это из-за того, что сегодня он останется дома, когда уже время приближается к смене стражи, а солнце уже давно скрылось за горизонт, а может это тот странный раб из леса, что всё больше заставляет задуматься о нём и его чарах. Юноша еле ворочается в кровати на бок, устремляя задумчивый взгляд в широкое окно, на тишину ночи. Не знает как уснуть в столь ранний час. Никогда ещё ему не приходилось ложиться в постель в такое время ночи, когда только его жизнь свободная начинается. И в голову в придачу мысли лезут паршивые о юноши из леса. Перед глазами стоят неподвижно глаза его смолистые, глубокие словно бусины драгоценные, с мокрыми от слёз ресницами и щеками алыми, как персиковые цветы. Чонгук понимает, что рассудка лишился, силы потерял, не соображая разумно, что творит в этот момент. Жалость грызет, до самой кости добираясь. Ужасное чувство. Сострадание к людям таким — добрым, и в то же время загадки свои имеющие в жизни их несправедливой, а может и счастливой в груди ненависть к себе рождает. Смотря как тот, словно потерянный зверёк, смотрел на него своими глазами большими и человечными, спасения искал или защиты, сочувствие жалкой полукровки приходит в сердце чонгуковское. Жалость — единственный признак, от которого принц хотел бы избавиться. Несмотря на то, что он ребёнок «Луны», и не самый слабый, он не чистокровный, с частичками полукровки в душе. И это, следовательно, жалость к другим: будь это цветок умирающий или человек несчастный. Если по существу, скорее всего, рука не поднялась из-за этой глупой жалости к мальчишке и его существованию незаметному. И неужели это яркое сердце настолько ранимое и хрупкое, что испугом и кровью обливается только от одного его взгляда и слов бесстрастных, довольно грубых? Он схож на листик ивы плакучей, тонкий и гладкий, словно водой выточенный, слёзы вечно льющий. А мать его природа — ива сама, держит его у себя, оберегает, как нефрит драгоценный и в обиду никому не давая, она ведь прекрасно знает, что сгинет в пучине лжи и ненависти людской. Чонгук здесь оказался на месте злодея алчного, что на безобидный листик накинулся, как зверь разъярённый, с корнем дерево желая вырвать, творение природы загубив. Чон не собирается себя винить за что-то, он не причём, всё это душа его луны. Сердце проигрывает вечно. Однако всё же, тот юноша, с цветком сравнимый испортил ему всю последующую неделю, если не больше, и ненависти, конечно же, он питает к нему намного больше, чем может показаться. От его мыслей глубоких глаза полумесяцы отвлекают, что смотрят пристально, не моргая, и из-под одеяла выглядывают. Любопытный настолько, что даже под горячую руку полезет, заберётся в комнату, думая, что незаметно в постели скрылся. — Если думаешь, что я не заметил тебя, когда ты два раза сумел упасть и задеть горшок, после чего с мерзкими ворчаниями забрался сюда, то ты глубоко ошибаешься, — Чонгук говорил безмятежно, словно отчитывал маленького ребёнка в очередной раз, уже давно привыкнув к таким оплошностям. Хранитель в своём истинном обличии, крылышки к плечам прижал, спрятавшись под одеяло с приглушённым «Ой», и понял, что снова не был таким, каким бы хотелось быть. Никак не может привыкнуть, что его человек, слышит каждый шелест цветка за окном, каждый стрекот цикад на берегу реки и каждое дыхание тревожное. Ему никогда не научиться тому, что способен сделать Чон. Поэтому медленно, боясь разозлить, он высунул нос и шмыгнул им. Его многое интересовало в этот момент. — Чонгук-а, о ком ты думаешь так долго? — сведя тонкие брови к переносице, задал вопрос Чимин, ожидая ответа, ведь эту занимательную историю он бы желал услышать. Они связаны друг с другом и борьбу между тёплыми чувствами и холодными он явно читает, как книгу открытую, а это с его человеком впервой. — Твоё сердце говорит за тебя. Ты жалеешь о чём-то, скорбь тобою овладела, а ты не знаешь, что для тебя это равно смерти. Чонгук задумывается, слова феечки на мгновения мимо ушей пропуская. Совсем позабыл, что сплетены их души, как одна единая, делят всё они на двоих и боль, и радости, а такое чувство таинственное, Пак, наверное, перво-наперво сумел вычислить. Не получится увернуться, в себе тайну страшную храня. — Душит меня ветка тугая ивы плакучей, сердце кровью омывает, и в душе тайну глубокую до конца дней своих я в земле сохраню, — снова его бесстрастный тон, будто свет его вовсе не интересует, страх даже безобидными словами вселяет. — Наш день настал, нам остаётся сидеть и ждать, пока я приду в норму, и только тогда мы сможем уходить из дворца. Принц пальцем тычет в хранителя, после спать на другой бок разворачивается, намекая на то, что тот как и он будет сидеть дома и страдать вместе с ним. Чимин трусливый, как заяц и неповоротлив, как медведь, даже в своём обличии человека, выйти со дворца не заметным ему никогда не удастся. Скучные дни придётся пережить, лучше умереть, чем в покоях всё время сидеть. Чонгук засыпает, когда Чимин в мыслях своих витает, зная, что, кажется, время пришло. ° ° ° Его Высочеству приходилось ходить более недели с повязкой ниже колена, с травами в ней целебными и снимать пару раз, чтобы лекарь лучший в королевстве осмотрел и мазью в кожу втерел, чтобы вывех сильный убрать. Принц утверждал каждому, кто спросить решался, что с ногой уже давно всё в порядке; и НамДжун с хранителем своим чересчур опекают его. Даже порывался перерезать бинты все едкие, чтобы свободу почувствовать, но вечно рядом феечка, как мать родная тёрся. И «принцессу» не так уже легко обмануть, тот обман сразу же видит, несмотря на то, что туп, может сказать: плохо чувствует себя наследник или в полном здравии находится. Поэтому Чонгуку приходилось тщательно избегать СокДжина, который везде его преследовал, гнева принца не страшась. Тот долгожданный день настал, когда королевский лекарь объявил, что Его Высочество здоров и ноге больше ничего не вредит. В этот день у юноши не вулканы извергались в душе, а даже какие-то бабочки предвкушения порхали. Внутри всё сжималось от чувства свободы вечной и похода ночного в лавку родную, где танец свой завораживающий снова под удары глухие заведёт. Но к великому сожалению, лекарь прервал преждевременное одушевление Чонгука, сказав, что ногу в первое время лучше не напрягать, иначе состояние может ухудшиться, и тогда точно ничего не спасёт принца. Возможно его просто запугали, а может и в самом деле Чон встать больше не сможет. Но кого молодой принц собрался слушать? Жаждет наконец истинной свободы от всего, жизни своей умиротворённой. Никто даже риск жизни своей не удержит его в цепях железных. В день этот же пасмурно было, дождь мелкий с утра на листья ивы в саду капал, холодком обдавая. Чонгук день весь у окна сидел, капли дождя кончиками пальцев ловил, на языке чувствовал и на пергаменте стих про дождь свободы писал, в тушеницу кисть макая. К вечеру только о своих цепях разломанных вспомнил, Чимина предупредив, чтобы готовый был. После ужина лёгкого, ванны тёплой, и как только НамДжун покинул покои принца, не забывая пожелать спокойной ночи, Чонгук понял — пора. Он уже стоял у окна всё того же открытого, мантию чёрную с плеч поправлял, в даль на горы лазурные смотря, что лёгким туманом ночным покрыты были. Солнце наверняка уже ушло на сон свой, небо сестре уступив, что за тучами свинцом залитыми пряталась. Чонгук вниз смотрит на тропу камнем уложенную и на кусты розовые внизу. Никого. Чимин глубоко вздохнул, расправил свои крылышки и на плечо человека своего уселся, в шею вцепился. Чон лишь ещё раз осмотрелся и в два прыжка на земле очутился, мантией своей в вечернем сумраке мелькнув. Легко и просто, что даже хранитель моргнуть не успел, как оказался внизу. Ловкости не занимать молодому юноше. На тропе оказавшись, Чонгук по кустам сада пошёл, мимо деревьев цитрусовых и фруктовых, кустов цветочных и клеток с птицами волшебными, что ко сну свои перья цветные чистили. Подойдя к иве развесистой, которая кустами роз алых окружена была, он ногой об ствол опёрся и прыжком лёгким на ветке широкой очутился, быстро на стену высокую запрыгивая, после чего по ту сторону спустя секунды спустился. Тень ночи, без следа и шороха, что даже стража мимо проходящая и стену вдоль сада патрулирующая подозрения не нашла. Победная ухмылка всю дорогу до города не спадала с лица этого ребёнка, чему Чимин незаметно радовался. Хоть что-то может порадовать сердце иглами ледяными пронизанное. Местное заведение, Лавка «Ночь в сентябре» для провождения свободного времени и веселья (Вроде кафе, клуба современным языком) В лавке до самого рассвета музыкальные инструменты музыку по зданию разливали, как вино пьющие люди на пол, бесстыдницы крутились возле мужчин, на верхние этажи в комнаты пальчиком зазывали, кто-то в углу устроил очередную драку — всё как обычно, даже Лей-Лей на своём привычном месте к людям у столиков выпивку и закуски носит. «Ничего не меняется» — проскользнула мысль в голове юноши, когда он аромат пряностей и вина ноздрями затягивает, сам с трубки опийной дурманящую химию в лёгкие втягивает, жизни честь отдавая. Чимин в толпе скрывается, за вино сладкое хватаясь, и к друзьям своим, точно таким же феечкам, за занавески уходит. Всё так, как должно быть. Жизнь одна, в ней нужно делать то, что нужно, а не то, что якобы надо. ° ° ° Деревня при поместье. Дом Тэхёна, его матери и их хранителей. — Тэхён-а, ты сегодня позднее обычного, — женщина с кожей такой же песочной и волосами густыми к сыну своему разворачивается, с метлой в руке и улыбку искреннею растягивает. — Я волновалась. — Матушка, прости сына своего. Просто сегодня с хёном мы ходили на восточную гору, писать дикую яблоню, — Тэхён подошёл к своей матери и обнял крепко за талию, с шеи родной запах пыли вдыхая и фруктов сушенных. Успокаивает, вселяет надежду на что-то хорошее. — Зато ты бы видела какая яблоня красивая, а вокруг столько ромашек… — юноша начал красочно рассказывать о их приключениях на сегодня, в объятиях теплоту необходимую получая. СуИн внимательно слушала своего сына, поглаживая по волосам русым, и улыбалась беззаботно, благодаря природу о таком светлом мальчике у неё под боком. На сердце было так тепло, от одной мысли, что именно ей выпала удача растить такого ребёнка, только она не знает, сможет ли она его сберечь таким, какой он сейчас? — Ты у меня такой хороший. Я рада, что тебе светом озарился сегодняшний день. Только я бы хотела у тебя кое-что попросить… — женщина поглядела по сторонам, как-будто что-то ища, или кого-то, с надеждой в глаза сына на всё готовое посмотрела. — Юнги-я сегодня целый день мешал крошке Джису и мне. Ему без тебя очень скучно, — СуИн умоляющи посмотрела на Тэхёна, за плечи его придерживая. А Киму настолько стало стыдно за своего хранителя, что уши краской залились и лицо парень ладошками прикрыл, к извинениям готовясь. Его хранитель никогда не меняется, ему должно быть стыдно за поведение своё и с миром обращение, но каждый раз стыдно только человеку и поделать с этим он ничего не может. Тэхёну обязательно нужно поговорить с ним, иначе снова что-нибудь натворит из вон выходящих, а ему краснеть, как роза майская придётся. Юноша по сторонам огляделся, губу закусив от стыда к своей матери и её хранителя, и в одной из корзинок, стоявших у окна, он заметил комочек, который развалился в пряже и укрылся платком хлопчатобумажным. СуИн вздохнула и направилась в сторону окна к хранителю ленивому и грубому, которого даже гонги звонкие не разбудят, она осторожно взяла его на руки и поднесла поближе к сыну. Ким не смог сдержать губы рвущиеся в улыбке милой от вида спящей феечки, который носик маленький морщил, тепла искал и в позу эмбриона скручивался. — Он за целый день ничего не сделал кроме того, что мешал моей девочке в уборке, они так громко бранились, да такими словами, что даже я не знаю, мне так стыдно стало, — она смотрит на спящего хранителя и вспоминает, как ей было неловко перед одной из служанок. — Может ты с ним поговоришь? А лучше всего, если вы вместе пойдёте к ДонХёну, может он и его чему-то научит, — отводит взгляд от Юнги, — Хотя это вряд ли… — Пожалуйста, извини меня, больше он тебя и Джису-нуну не побеспокоит, я за это возьмусь, только ради матушки Природы, прости меня и его! — он руки в умоляющем жесте перед лицом своим выставил, голову низко опуская. Стыдно то как. СуИн только хихикает и треплет сынишку по волосам, после чего кашляет в кулак, отворачиваясь, от сразу же озадаченного юноши, который за плечи схватился материнские. Тэхён тревожно мать свою внимательно осматривает за её глазами припухшими, лицом бледным и руками трясущимися, которые он сразу не заметил. Это не лучшее за сегодня. — Матушка, с тобой всё хорошо? Ты случаем не приболела? Твой вид не внушает хорошего… — Возможно чуть-чуть, но это пустяки, — она немного пошатнулась и направилась к жёсткой кровати, стоявшей в углу. Тэхён отмер от своего места и спешно подошёл к своей матери, прикладывая руку к её лбу и губу закусил от нервов натянутых. Страшно за маму, страшнее чем что-либо. — Я не верю… М-мама, у тебя жар? — юноша отдёрнул руку и выпучил глаза, руку к груди прикладывая. Больно в душе, что ком к горлу с невероятной силой подступает, душит за горло словно рука стальная. А это похуже любой смерти. — Пожалуйста, тебе нужно отдохнуть, возможно это от переутомления. Я сбегаю за ДонХёном, он тебе точно поможет. — Ким хотел бежать уже через лес во время тёмное к хёну, но рука тонкая перехватила его, такую же хрупкую и худую руку, остановиться просит. Глаза СуИн большие и ясные, как солнца луч в отражении воды — бесконечный, — просят остаться с ней, не принимать чрезвычайных мер. По её мнению это уже не так и серьёзно, как может показаться. — Тэхён-а, я послушаю тебя и отдохну немного, недолго, мне же нужно обратно в дом… — она остановилась невнятно и задумалась на несколько секунд и тут же вскочила с кровати, растерянно бегая глазами по небольшой комнатушке. — Постой же! Ах, дура старая, моя головушка уже ничего не держит! Я должна была забрать ткань у До Кёнсу с лавки для младшей госпожи, — она взялась за голову и оттянула волосы, на боль головную наплевав. Это будет огромная ошибка и смерти точно будет не миновать. Несмотря на то, что младшей госпоже было всего десять, она была очень капризным ребёнком, и поэтому ткань для её платьев должна быть у неё с рассвета следующего дня, иначе она поднимет весь дом на уши и будет искать виновных. Ужасная девчонка. — Я обязана идти в город, — она собиралась выбежать за дверь, споткнувшись об порог, но Тэхён перехватил её, глазами полных слёз посмотрел. Он всеми фибрами души опасается за свою мать во всех случаях, а особенно когда она больна. Очень трудно переносит заболевания, впрочем, как и он сам. — Ты никуда не пойдёшь, а если ты в обморок упадёшь или вообще умрёшь?! Я же этого не переживу! — взмолился Ким, рукой слёзы с глаз смахивает и руку ледяную держит. Лучше удержать, чем отпустить, дабы потом всю жизнь в скорби пребывать. — Ляг. А я пойду место тебя к Кёнсу-сомбэ и принесу всё, что надо. — Тэхён руку женскую нежно поглаживал, успокаивая своим ласковым голосом. — Но, Тэхён-а, на дворе ночь, а вдруг ты потеряешься, а если на тебя кто-нибудь нападёт, а… — СуИн прервал Ким, что головой замотал быстро и весело, былую жизнерадостность к себе вернув. — Всё будет хорошо, будь уверена. Твой сын слабый, но я возьму с собой Юнги, он защитит меня, если что. Копошения где-то послышались, потом бормотания смазанные, а вскоре недовольное лицо появилось, глазки недовольно хмуря: — А ты спросил у своего хранителя? Скорее всего я не собираюсь идти с тобой куда-то, тем более на улицу, где темень непроглядная и холод зверский, — оказывается проснулся Юнги и сразу же, как только глаза открыл, мир этот проклинать начал и всех в нём живущих. — Прости, Юнги-я, ты пойдёшь со мной? — Тэхён сам понимает, что неуважение высказал хранителю, и даже можно считать, решил за него, поэтому стоило уточнить. — Ты же не хочешь, чтобы твой человек пострадал, и ты понёс кару матушки Природы? — Ладно, человек ты мой неблагодарный, — вякнул Мин, оглядев злобным взглядом своего человека и на его лицо милое только грубо кидая слова. — Наглец! — Вот и славненько! Матушка, мы скоро вернёмся, только не вставай и позови нуну, чтобы присмотрела за тобой, — парень помахал рукой своей матушке и выбежал на улицу, не позабыв на плече маленького, но очень злого Юнги. После дождя, шедшего весь день, каждая травинка сохранила влагу и теплоту летнюю, что даже ночь спокойная не преграда им жить и не засыпать. Стрекот цикад так и не прекращался, только к ним добавились лягушки громкие и птицы ночные, которые в один оркестр сливались, тишину ночи нарушали. Красные, белые и жёлтые фонари висели на домах неподвижно, к себе мотыльков привлекали, что танец перед ними плясали. Деревня остаётся позади, и вместо тусклых фонарей перед глазами предстаёт только глушь сумеречная, дорога широкая, усеянная по бокам клёнами вековыми, и столица впереди с тысячами ярких фонарей. Идти не так долго, как кажется, но и свежестью озона и тоской вечерней можно насладиться сполна. Ветерок с юга волосы мальчишки в разные стороны раскидывает, улыбку на его полных устах вызывает, но феечке на плече его худом, это совсем не в радость. Тот ёжится, к шее тёплой ближе прижимается и шипит себе под нос, как змея ядовитая. — Нет бы дома сидеть и чай пить. Так ему же приспичило куда-то тащиться и мою Светлость с собой взять! — бурчит феечка, но ближе прижимается, приходиться терпеть и ждать чего-то. Тэхён хихикает, но не отвечает. Он знает, что это самый искренний Мин, без масок и правил. Такой, какой он есть, и это греет душу, даже если больно иногда делает. Они переступают чертоги столицы широкой, что на мили растягивается и всех своими праздниками и шествиями зазывает. Она яркая, словно солнце здесь никогда не спит и ночью пиры устраивает. Народу всегда было много, и сейчас от толпы зевак отбоя нет. Тэхён не привык к таким местам, но ему хватает трёх секунд, чтобы влюбляться снова и снова в эти яркие и приветливые лавочки, в людей хоть и холодных, но интересных, в представления уличные, с артистами талантливыми. Это часть его жизни, и оставить он это никогда не сможет, пусть даже попытается. Юнги барахтает ногами и почти с каждым здоровается саркастически, в своём обычном тоне, будто весь город знает, своего человека смущением давиться вынуждает. И всё же, город прекрасное место, и до лавки «Шёлковой реки До Кёнсу» они добрались не скоро, пока Мин успел повздорить с одним знакомым хранителем, пока Тэхён любовался на танцовщиц в шелках цвета лотоса, движения их запоминая, и пока они арахис с пакетика дожёвывали, между прочем украденным Юнги, чего Тэхён даже не подозревал, они наконец добрались до места назначения. Вдалеке показалась обширная со стенами расписанными и тканями с окон открытых видневшимися лавка, в которой ткани качества высокого раскупались со скоростью света. Владелец хоть и был молод и унаследовал дело семьи в раннем возрасте, он не отличался превосходством своей матери и отца, также дружно ладя с нитями тонкими. И по счастливым обстоятельствам Тэхёну приходилось пару раз встречаться с этим человеком, хоть он и был человеком не очень хорошим и вредным отчасти, был снисходителен и щедрым, и за работу Кима, за стены с журавлями и цветами узорчатыми кистью расписанные отблагодарил тканями хорошими и кистью из меха богатого. Тогда, можно предложить, он стал, как-никак, другом. А особенно был мил его хранитель, что также помогал, только в уборке и перевозке заказов — Бен Бекхён. Очень хорошее сочетание этих двоих, баланс всегда будет уравновешен и не опасен для жизни. На улице уже луна была почти на середине небосклона, но свет от свечей в окне ещё до сих пор тлел. Это означало, что хозяин возможно ещё не приступил ко сну. Приблизившись к дверям с деревом тушью написанным, Ким тихонько постучал в дверь, улыбаясь своей давнейшей красоте. Однако спустя пару минут так и никто не открыл и даже не отозвался. Пришлось повторить «тук», но ответа не последовало снова. Краем глаза юноша увидел, как уши его хранителя вспыхнули злостью и тот накинулся на дверь, всеми конечностями долбясь об дерево, намереваясь пробить всё насквозь. Тэхён от испуга ойкнул и отошёл немного назад, боясь, что и его случайно заденет. А лезть под удар ярости, Ким никогда не решался. Уж слишком внушительно выглядит Мин в приступах раздражения, что даже взглянуть на него липкий страх побуждает. — Кёнсу, мать твою, я знаю, что ты дома. Открывай! Иначе ты будешь ответственным за мой недостаток сна! — конкретно кричал Мин, людей поблизости отпугивая, который раз за день жаром стыда Тэхёна принуждает завладеть. Юноша даже подойти боялся, но слушать такие ругательства, не в его силах, поэтому к его ушам были плотно прижаты ладошки. — Кто там? — голос нежный и сонный за дверью доносится, после чего дверь отворяется, являя обзору хранителя в рубашке ночной цвета молочного. Такой нежный и бархатный, словно цветок светящийся в ночи. — Сука, Бэк, мы тут уже пол часа долбимся, — в дом влетает Мин, а за ним весь красный от стыда Тэхён, что губами продолжает вторить: «Прости, прости, прости». — Привет, Бекхён-хён, где Кёнсу-сомбэ? Моя матушка должна была забрать шелка для госпожи, я пришёл место неё. — Тэхён улыбку обнажил, напротив хранителя садясь за столик небольшой, где чай медленно остывал и паром пряным их окружал. — К великому сожалению, он мне не отчитывается, куда по ночам ходит. Уложил спать — бежит, только пятки мелькают, — почесал обидчево кучерявый затылок хранитель, губу прямо в чашку с зелёным чаем дует. Его человек вечно исчезает, как жёлтый журавль в небе и является только с рассветом, заказы доделывает. И как только он успевает поспать? — Ух, я даже не знал, — Тэхён на чай дует, смотря, как забавно кружится вокруг него пар, улыбается. — А ты знаешь, где наш заказ? — Конечно, уже всё готово, — подмигнул Бен, а потом резко развернулся, будто что-то вспомнил. — Точно! Тэхён-а, сегодня Кёнсу говорил о какой-то лавке «Ночь в сентябре». Правда он не мне говорил, но я подслушал. Сегодня днём к нему пришла молодая госпожа и что-то спросила про лавку, на что он ответил, что сегодня он точно будет и споёт её любимую балладу. — Петь? — как только слегка оттопыренные ушки Тэхёна зацепили слово «петь», глаза его ярче неба дневного заблестели, а в руках чай чуть ли на пол не разлился. Нельзя упускать такого шанса. — Он поёт? Я хочу это услышать, где это находить? — Как я знаю, недалеко я видел что-то похожее. Заверни на право от нашей лавки, на той улице, кажется, — Бекхён как раз готовил ткани, заворачивая их в другие. — Спасибо большое. Бекхён-а самый лучший на свете! — только Бекхён развернулся и хотел что-то спросить, как от этих двоих и след простыл, даже заказ не забрали. Вот же удальцы! Феечка посмотрел в окно и увидел отдаляющую фигуру Тэхёна, и медленно идущего в образе человека Юнги. Бекхён вздохнул и уселся обратно за чай. Снова его тревожат не в подходящий момент, и даже чашечку чая никто пить с ним не хочет. Жизнь тяжёлая штука и такая несправедливая. Не допитый чай Тэхёна, так и остался тлеть на столе. Тэхён на всех парах бежал, глазами ища знакомые иероглифы и в агонии страсти бился, настолько ему захотелось услышать хоть чьё-то пение, спустя столько лет. Воспоминания о отце пропавшем никогда не исчезнут и силуэт его слабый, но духом сильным перед глазами маячит и пение в ушах звенит. Желание, той нежности голоса услышать превыше всего, и ноги сами несут на звон трели струн и глухих барабанов. Оно. То, что он искал, то, что на сердце точно отпечаток оставит. Голоса шумные рядом с лавкой в этажей несколько, смех язвительный на ступеньках широких, но Тэхёна не остановить. Он идёт, не боясь, взгляды на себе незнакомые чувствует, слышит в его сторону слова, но они словно через толщ воды — пустые и прозрачные. Забывает обо всём, даже о поручении матушки, и что она ждёт его дома, волнуется. Ничего в голове нет. Только место таинственное, с запахами странными и людьми такими же. Тэхён даже не подозревает, что это мания, тяга безумная к чему-то, что сердце в конвульсиях скачет. Новое и необыкновенное чувство, будто водой огненной нутро всё опалили. Страшно, но так хочется, руки дрожат и губы в улыбке ломаются. Лишился рассудка, потерялся, это явный природный инстинкт, давно забытый природой. Она забыла, но теперь пришли воспоминания. Время пришло бояться природе. Сила стала крепче мальчика этого. Опасности теперь точно не миновать.

To be continued…