* * * Этот голос сладкий, как спелая ягода клубники, чистый, как серебряный родник, сказочный и волшебный, как в поэмах в книгах дома у дядюшки ДонХёна.
° ° ° Лавка «Ночь в сентябре» — Ва-а-а-а, Юнги-я, здесь так необычно! — восторженно оглядывался Тэхён, каждую деталь замечая и человека любого. Девушки красивые, в платьях открытых и ярких кружились в танцах развратных, то плечи оголяли, то ноги стройные. Завораживали… Где-то с другой стороны голоса нежные тех же див заиграли, запели, из-за чего сердце дрогнуло. Мужчины и женщины и их хранители молодые и с возрастом, в одеждах самых разнообразных: богатых и не очень, даже были совсем не схожее с типичными одеяниями их королевства, кто-то был в масках на половину лица, таинственность им придавая. Однако большинство здешних были либо в прилежных и довольно дорогих мантиях и сапогах, либо это были дорогие платья на женщинах и на прекрасных мужчинах. На самом деле Тэхён в своей изношенной рубахе и тонком верхнем одеянии из самого дешёвого материала не сильно выделялся, ведь пару человек, включая его хранителя, выглядели точно так же. Но даже эта непримечательность не избавила юношу от бесконечных похотливых или завистливых взглядов. Хотя чему тут завидовать? Внешности его небесной, возможно, или очарованию природному. В этом Ким первый на земле, даже если сам этого не знает. Он глаза время от времени ресницами прикрывает, сам не замечая, что всех вокруг соблазняет. Его невинная чистота привлекает, манит прикоснуться и кусок себе захватить от тела притягательного. Пугают такие взгляды, пожирающие, хочется спрятаться за своего хранителя и сидеть тихо у него под боком. Только нет его рядом, растворился, как вечерней сумрак. Мин Юнги, как оказалось, сразу же исчез после того, как они перешагнули порог этого заведения, что осталось без внимания Тэхёна. Сперва он жутко перепугался, оглядывался и пытался найти его среди толпы хранителей, затем он более-менее успокоился и смирился, что это не впервые, и переучить своего хранителя он никогда не сможет. Тэхён мялся у входа, не зная куда ему податься, и даже оставаясь на месте, обязательно с кем-нибудь да сталкивался. Однако если кто-то посмотрит на своё препятствие на пути, в роде Тэхёна, у него сразу отпадёт желание повышать голос и устраивать стычку ни с чего. Тэхёну, возможно, повезло, ведь люди здесь, как всем известно, не милосердные и не озаряющие добром каждый цветок, они жестокие и корыстные, готовые за любой пустяк руку поднять и место кому надо показать. Страшные люди. Тэхён их боится, трясётся при их взгляде, поэтому даже не пытается на них глаза свои яркие поднять. Пусть отругают, побьют, но Ким не станет смотреть в их заблудшие души, от них холодом веет и отрешённостью. Конечно же хочется осилить их глаза на себе, но они ломают, душу в прах превращают и по воздуху рассеивают. Убивают и этим живут. Лавка была на вид самая обычная, как множество других, но всё же, у каждой были свои особенности. Пол, на удивление, был идеально чистый, без царапин и изъянов, словно мрамор гладкий и совсем новый. Столики поставили у стен, окна большие были прикрыты тканями толстыми, а за другими, более лёгкими занавесками скрывались тайные местечки, как подумал Тэхён, для больших гостей, что предпочитают уединение. На столиках стояли кувшины с вином и закуски к нему, а за ними сидели несколько статных мужчин с головными уборами ажурными и рукавами длинными. Между их губ и пальцев изящных трубки расписные были, откуда сладкий и в то же время едкий пар тянулся к самой крыше, менуэты выкручивая. Рядом с ними девушки кружились совсем молоденькие, будто дети с поселения Кима. Они улыбались ярко, как дети солнца, но Тэхён заметил, что сломлено и опущено их красные губы кривились. Против воли, в тайне от матушки родной, чтобы как-то выжить в этом мире. Страшная участь тело своё осквернять, клеймом на всю жизни на себя ставить. Но они ведь этого не хотели? Конечно нет. Они желали жизни обычной, как у всех, даже не в роскоши, но хотя бы с хлебом куском и пиалкой риса, с мужем заботливым и детьми озорными. Но судьба уничтожила детские мечты, посмеявшись напоследок, даже их Природе не дав до цвести. Все повелеваются ей, приказам её невыполнимым подчиняются. Тэхёну страшно об этом думать, он кривит небольшой носик, быстро взгляд отводя. Он бы точно расплакался и не смог бы даже взора похотливого вытерпеть этих бесчувственных животных. Они тела глазами пожирают, в молочную кожу клыками впиваются и кровью цветочной лакомятся. Тэхён обязан выкинуть это с головы и больше не сметь об этом думать, а то это обязательно пойдёт против него. Здесь пахло душистым виноградом, будто только-только собрали с полей, вымыли и поклали эти ароматные грозди в хрупкую посуду. Лёгкая кислинка смешивалась со сладостью, порождая самый сильный дурман, а алкоголь пьянил рассудок, туманил. Закрыв глаза, можно больше не открыть — настолько невероятное чувство оседало на языке. Родное чувствовалось, а может это просто маленькая частичка чего-то, что так тянет сюда, зазывает своим неземным и смутным ароматом, желая захватить сердце чьё-то. Только сердце трудно поймать, особенно если оно жизнью горит и потухать никогда не собиралось. Это будет сложно, однако разум куда слабее этого сердца, и одурманить слабый рассудок не так уже и сложно. А подчинить ещё легче. В глаза бросался молодой мужчина, что также придерживался «рабочей» улыбки, столы протирал и заказы разносил, при этом он успевал вести беседу с гостями, делая вид, что ему очень интересно. Стены были расписаны деревьями сакуры, а женщины красотой неописуемой пленили, их позы соблазняли и говорили, что ты попал в самый настоящий бордель. От этого Тэхён сглотнул и намеривался выскочить за парадные двери, но внезапно его кто-то задел плечом, и тем самым протолкнул в глубь толпы, что стояла посреди зала. Ким зажмурился и за свои плечи схватился, пока в кого-то врезался, но, видимо, его так и никто не заметил, от чего он облегчённо вздохнул и пришёл в равновесие. Он продолжил оглядываться по сторонам, надеясь найти Юнги, но глаза цепляются на те же стены расписанные, где уже холсты с картинами начались. Цветы яркие на бумагах были, горы с водопадами и птицами, и были юноши прекрасные с телами нежными и губами пухлыми. Каждая деталь была прорисована, тела их без изъянов, каждый волосок на их голове и ресницы пушистые. Они были настолько красивы, их внешность небесная не уступала даже женщинам, что были недалеко. Но они были достойны большего внимания, что даже Тэхён не мог отвести глаз, с улыбкой восхищения любуясь. Он бы сам хотел иметь такие чарующие черты, быть схожим на цветок, распускающийся с утра. А его тело худое, даже слишком, что рёбра наружу просятся, глаза вечно опухшие от недавно пролитых слёз, и одежда никуда не годится. Он обычный, как все, и будет таким всегда. Даже при поиске второй половинки, он думает, что никогда не найдёт любящего и доброго человека, ведь только сердцем он пригоден, а так безделушка с рынка. Всё-таки фэн-шуй местного борделя был весьма впечатлительный, от чего хотелось снова и снова глазеть на стены расписные и ткани, медленно колыхающиеся. Всё идеально сочеталось друг с другом, не было лишнего или нехватки чего-то. У Тэхёна крутились на языке возгласы восхищения, так и хотелось завыть. Как здесь изумительно и необычно, такую обстановку не везде повстречаешь. Тэхён стоял и хлопал ресницами, разглядывая каждую мелочь, чтобы запомнить надолго это местечко, хоть сначала он и хотел сбежать, то сейчас уже некуда. Он бредёт, как под гипнозом, заглядываясь то тут, то там. Но подойдя к тому, что больше всего здесь привлекало всех, он увидал небольшую возвышенность, свечами красными окружённую и шторами такими же алыми. За ними девушка с клинками острыми танцевала, свою еле прикрывающую тело вуаль развевала, от чего тени загадочные тоже танцевали под дрейф пламени свечей. Её движения были отточены, плавными и нежными, словно журавль парит над землёй, слегка подрагивая на ветру. От её движений и выпадов серебряной сабли голова кружилась, и только сейчас Тэхён понял, что музыка, играющая откуда-то с боку, разум пьянит даже без вина. Хотелось под ритм глухих ударных двигаться, кружится в пьянящей страсти и красоту свою демонстрировать. Только Тэхёну нечего показывать, только если его тощее тело, но этого он никогда не сделает. Его матушка никогда не простит, будет говорить, что семья опорочена таким, как он. А он должен уважать свою мать, слушать её указания и род свой беречь, чтобы ничего не случилось. Ему суждено всегда стоять в стороне и из-под ресниц густых выглядывать, и, желательно, внимания никакого не привлекать. Тэхён, выкинув из головы мысли о завораживающем танце девушки, намерился наконец отыскать своего хранителя. Обхаживал вокруг платформы со свечами, иногда заглядываясь на деву за занавесами, в глаза не попадался потерявшийся. На самом деле он боялся: не случилось ли чего-нибудь с ним? Юнги непредсказуемый и опасный, его взаправду страшно оставлять наедине с солнечными людьми, ведь кроме своего человека он не щадит никого своим едким языком. Даже Тэхёна время от времени выставляет за дурака и стыдиться заставляет постоянно, особенно, когда его рот несёт всякие непристойности в его сторону. Бывает восхваляет его нежность сексуальную, тело или румянец соблазнительный, от которого, по мнению хранителя-шалуна, не каждый на ногах сможет устоять. Юнги правда самый прямолинейный и грубый извращенец с лицом, как у убийцы молодых девствениц. Поглядев по сторонам, Тэхёну так и не удалось отыскать своего хранителя, поэтому он нашёл хорошее место в сторонке рядом с платформой, где звук нежных струн был самый звонкий. Правда, ему пришлось преодолеть большой путь через большое количество людей, умудряясь при этом навалиться на пару человек, со стыдом на щеках боясь поднять глаз. Юноша извинялся за свою неуклюжесть и нелепость каждому человеку, на которого он натыкался или чуть ли не влетал в объятия. В таком многолюдном месте он был впервые и, привыкнув к простору, он не мог сразу приспособиться к такой тесной обстановке. Но неожиданно, когда он уже стоял у стеночки, как загнанный в угол котёнок, он увидал своего хранителя за одним столиком, что неторопливо попивал вино из чаши и разговаривал с мужчиной. Как оказалось Юнги вёл занимательную и плачевную беседу с Лей-Леем. С тем, кто может поддержать и похлопать по плечу в трудную минуту, дабы поддержать любого страдальца. Известно, что этому молодому человеку принадлежит данная лавка, перешедшая ему по наследству. Отец его — купец обычный, с самого детства мечтал открыть нечто этакое для развлечения и отдыха, где вино лучшее и женщины самые красивые в их королевстве. Он сумел накопить достаточно денег, по миру путешествуя, и, собрав всё нужное и семьёй в то время обзаведясь, исполнил свою мечту. Лей-Лею было уже шестнадцать, и он всё же мало, что понимал в этом, но помогать родителем мальчишка был готов всегда. Но отец Лея, так и не смог до конца прочувствовать вкус этой жизни, оставив всё за своим старшим сыном. Оказалось, отец мальчика был тяжело болен, каждую ночь его кашель усиливался, пока из горла не начала течь болезненная кровь. Тогда все поняли, что его время близко. Перед вздохом последним завещал он всё этому юноше, и опорой в семье быть, младших защищать и мать свою, и мечту его на ногах держать. Получилось, что теперь всё, что принадлежало его отцу, теперь принадлежит ему. Хотя мальчуган совсем не следит за состоянием лавки, у него всё идёт гладко и даже слишком хорошо. Младшие дети в семье тоже помогают с работой, а люди сами стремятся сюда. Так что, в жизни Лей-Лей точно победил. Мин развалился на столе, пьяно бубня под нос, возможно, он уже был пьян до того, как они сюда пришли, поскольку в горле этой феечки никогда не бывает сухо, а к запаху неприятному Тэхён давно привык. Лей сидел рядом, отдыхая от вечных просьб, и лишь кивает на слова хранителя, изредка кидая короткие ответы, в основном какая жизнь дерьмовая. Тэхёну пришлось обратно топать к своему хранителю, также опасливо опуская голову к ногам, как покорная овечка. Привык подчинятся и не смотреть в глаза людям страшным. Подойдя к заветному столику, он поздоровался с мужчиной рядом с Юнги, одаряя его очаровательной улыбкой, и остался стоять на ногах, ибо приглашения сесть он не получил. Затем он развернулся к хранителю, который, кажется, был на пике своего алкогольного опьянения, и с измученной улыбкой был почти не удивлён. — Юнги, зачем ты постоянно напиваешься до такого состояния? — спрашивает Тэхён тихо, легонько треся его за плечи. — Ты же знаешь, что алкоголь делает из людей безжалостных монстров, а ты, как-никак, хороший молодой человек. — Блядь Тэ, для тебя всё не так! Ты нахрена меня сюда притащил? Вали туда, для чего ты сюда пришёл, а после мы уходим домой, — не поднимая головы, проговорил Мин, чуть ли не плюясь во всех вокруг. После чего снова закрыв глаза, он решил хоть немного вздремнуть. — Только, пожалуйста, никуда не уходи! Я не хочу лишний раз беспокоиться за тебя, — ответил Тэхён, потрепав волосы хранителя. На вид только грубого, для него же он всегда останется самым храбрым защитником на земле. Юнги остался лежать, губу прикусив от гнева переполняющего. Ещё бы чуть-чуть, и он бы сорвался на человека, и снова бы слёзы горячее по родному лицу потекли бы. Не впервой могло произойти, но обижать его так не хочется, что выть охота, ведь природа не одаривает хранителю самообладанием. Постоянно заставляет грубить, язвами раскидываться. А мальчик этот солнечный всегда добротой озаряет и даже на оскорбления улыбается, принимая всё, что ему скажут. Доверчивый, мир любящий и людей в нём. Опасно и страшно. Время завалило за полночь, от этого зубы скрипят в ярости, и душа велит оберегать его, как золото единственное на земле, прятать ото всех и в обиду не давать. Но как его спасти, если он сам способен навредить? Никто не знает, даже сама Природа задаётся этим странным вопросом. Юнги думает, пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, о том, почему он должен здесь торчать вместе со своим человеком, когда они должны быть дома? Дома тихо, хотя и запаха такого пьяного нет, разврата любимого, но тишину, видимо, хранитель любит больше, чем страсти другие. Всякий надоедливый галдёж доносился с разных сторон, что ещё больше раздражало Юнги. Так и хотелось вскочить с места, и не замолкающего болтуна справа отправить в мир иной, да ещё и дорогу показать пинком своим фирменным, чтобы не заблудился по дороге. Нервы Юнги, как известно, словно вода с кувшина льющаяся — не бесконечные, постепенно кончающиеся, как и жизнь того, кто покой его нарушает. Не в первый раз кто-то спокойствие рушит, но сейчас этот кто-то явно перешёл границы, сидя за соседним столиком, и ведёт себя, как ребёнок малолетний с игрушкой вместо вина. Воды в кувшине на донышке осталось, она там плескается, за края вытекая. Скоро придёт пустота кувшину. Мин делает глубокий вдох через рот, надеясь успокоиться и взять своё раздражение в руки. Но этот голос сладкий, словно карамель и звонкий, как у соловья в саду цветочном досаждает своим присутствием до жжения в горле, так и хочется отгрызть этому ублюдку язык, а потом играться, как кот с мышкой, ситуацией забавляясь. Лёгкая ухмылка показалась на лице феечки от мыслей своих собственных. Каждому известна эта ухмылка — олицетворение настоящего извращенца, от которой всё сжимается, и пелена страсти нутро заполняет. Если бы только его человек знал, что его собственный хранитель, на первый взгляд милый и почти не грязный, что он делает почти каждый божий день, человек бы не смог посмотреть в его болотные глаза. Тэхён, на самом деле, и так его ужасно стесняется, чуть ли не обращаясь к нему на «вы», и пытается переодеваться и принимать ванну без его присутствия. Самая щепетильная ситуация бывает тогда, когда Мин истязает его, о том, что у него шикарные ноги, которые даже королевским принцессам в стройности и мягкости не уступают и аппетитный зад, который он сам не прочь опробовать. После таких насмешек, Тэхён ходит весь красный от смущения, как опаленный жаром, и пытается не пересекаться с хранителем. Ведь ужасно стыдно. Юнги для Тэхёна семья, а он смеет вытворять что-то такое непристойное, что, естественно, стыдно не феечке, а самому Киму. Тэхён впрямь еле справляется с Юнги, этот до дури непристойный и вульгарный хранитель уничтожает каждую клеточку нервной системы, что даже слёзы не помогают избавиться от всей опрометчивой болтовни Мина. Вся нервная система этого ребёнка давным давно закалилась благодаря ему, и наверняка восстановить её уже невозможно. И сейчас Мин сидит, как на иголках, ерзая всё время, и давится своим же языком, который стремится наружу, требуя послать урода, который «случайно» задел Его Светлость. Юнги начал считать обратным отсчётом от ста, хотя кроме числа «сто» и с одного до трёх, он чисел больше не знает. Ему как-то сказали, что это помогает успокоить нервы и не обращать на окружающий его мир. Но смех этот весёлый и счастьем пропитанный, уши режет, застревает в ушах, звонко отдаёт в голову, что невыносимо давит на ушные перепонки. Три. Два. Один… Не вышло. — Сука, тебя, нахуй, не учили в общественных местах вести себя подобающе, а не как козлина упущения?! Выйди нахрен отсюда и пизди себе сколько душе угодно, хоть задохнись от смеха ебучего! — Юнги на самом деле вскочил с немного твёрдой подушки, возвышаясь над, как оказалось, хранителем, который сжался от пронзительного взгляда в его сторону. — Заебал. Я тебе твой язык отрежу и вокруг горла обмотаю, буду душить медленно и наслаждаться твоей мольбой, — Мин вплотную подходит к незнакомцу, который пытается отойти от него, шаг за шагом отдаляясь, а Юнги шипит сквозь зубы, показывая, что лучше с ним не связываться. До того, пока на него глаза не поднимают, пальцы сплетая от чувств таинственных на груди. Но… Нет. Этого не должно было случиться так скоро. Юнги глаз не отводит, на минуту замирая в изумление, и горечь с языка убрать пытается. На него глаза изумруда цвета смотрят, сияют, как две звезды в тёмной ночи с капельками росы на ресницах неровных. Коса с плеча хранителя свисает, толстая, с золотом вплетённым. Богатый. Губы пухлые, алые, как лепестки бутона редкого, дрожат, словно на ветру, и влажностью пропитаны, ароматом персиков отдающие. От него пахнет пионами белыми, как снег, белыми, как облако пушистое. Он смотрит боязливо, встревоженно, а Юнги знакомые черты улавливает, словно видел когда-то, причём такие родные, что у него мигрень начинается, а в груди жжёт как от пламя костра. Опасно. Перед глазами плывёт, и Юнги знает, что это за чувство. Испытал сотни лет назад, только сердце, оказывается, никогда не сможет боль эту забыть. Помнит и таит в себе тайные болезненные чувства. Но снова их испытать — целое испытание. Страшно в это верить, да и не хочется, пусть это будет очередной сон, с глазами этими любимыми, родными, как и цветок пиона со вкусом терпкого винограда на губах. Помнит тот вкус ягоды на губах, его сладкий привкус. Любит сладость до сих пор, когда он сам любит горечь. Никогда не забудет лепестки эти тёплые и цветок любимый. Но сейчас это иллюзия. Вот-вот и она рассеется. Юнги знает и верит. Ещё чуть-чуть и он уйдёт, туда, откуда пришёл. Нет желания думать, что закат близко и боль невыносимая тоже. Однако дыхание это тревожное и сердцебиение учащённое внушают, что настоящий, не кукла с видений ночных. Неужели время пришло? — Феечка, как тебя зовут? — Юнги в голосе дрожь скрывает, плюёт, что бежать без оглядки нужно, от судьбы как можно дальше сбежать. Ведь ни он, ни роза его подопечная не готовы. — Чи-мин… — хранитель не умеет страх прятать, заикается. Страшно. Слишком ужасно. Эти кошачьи тёмные глаза, хоть и бором хвойным в свете дня светятся, но в этой темноте как бездна адская выглядят. Они смотрят сквозь Пака, осматривая каждый выступ на его теле и лице. А Чимин стоит с приоткрытыми губами, рассматривая устрашающее лицо, но такое родное, пушистое, на самом деле. У него у самого в груди клокочет, шторм в голове к небу вздымается, вихри ветра бесконечного крутя. В глазах гнев и ярость напротив, такие, какие сердце его успокаивать любило, и по макушке вечно лохматой рукой гладить. Трудно дышать рядом с ним, коленки трясутся, а метка хранителя меж бровей мигать начинает, то ли с человеком случилось неладное, то ли время пришло. Пора. — Бусинка… — Юнги смакует обращение к хранителю, на его реакцию незамедлительную лишь кивает завороженно, на его глаза выпученные, пухлые губы сжатые. — Ты… ты заткнуться когда-нибудь пытался? — Мин мягче говорит, думать о чём-то плохом не желает, лучше вернётся к тому, с чего всё начиналось. Он забудет это. Лучше он будет думать, что это был сон, и ему просто приснился очередной бред. Юнги смотрит и смотрит, оторваться сил нет, всё померкло рядом с ним. Даже слов голосом не дрогнувшим вымолвить не удаётся, он всё время возвращается к догадкам своим безумным. К нему тянет невыносимо, совсем не хочется повышать голос на этого хранителя, только смотреть на него желаемо и к коже румяной прикасаться. Нельзя. Запретный плод, как известно, самый сладкий, на то он и запретный. Откусишь кусочек, остановиться потом будет не в силах, будешь хотеть ещё и ещё, пока не поглотишь всё без остатка, совсем не подозревая, что этот чудесный плод убивает, душу способен разрушить. Есть ощущение, что он такой же как и Тэхён: светлый, благой и природу больше жизни любящий, словно роза молочного цвета или пион благородный. Но он не такой, другой совсем с особенностями своими и тайнами. Тело. Губы. Глаза. Сейчас внутри Юнги идёт противостояние: на чём же остановить свой взгляд? Всё до потери рассудка идеальное, черты лица мягкие и нежные, ещё совсем детские. Такое же, как и всегда. Даже сотни и тысячи лет никак не отразятся на теле и лице этого небесного юноши, солнцем пропитанного. Глаза цвета листвы весенней и ручья шального с испугом и страхом дрожат, слёзы еле удерживая. Моргает раз. У него слеза печали вечной по румяной щеке по пудре белой дорожку делает, стирая. А Юнги правда бежать хочется, настолько далеко, чтобы земля в итоге позади осталась, а он сам звёзд хоровод встретил с объятиями распростираемыми. Моргает второй. От уха до уха улыбается ярко, вторую слезу роняя. Помнит, ждёт и боится. Не хочет, чтобы больно было. Не хочет, чтобы человек его природы мощь ощутил. Ещё слишком рано для удара цветочной силы, жить было можно без бед и забот, но когда перед ним тот, кто любим и дорог, в то же время опасен и глуп, лучше переждать снежную бурю и солнца дождаться. Юнги сглатывает медленно, алкоголь в долинах дальних оставив. Растворился, словно туман. Третий раз моргают ресницы, слёзы с глаз убирая, а маленькие ручки переплетают пальцы. Длинная и светлая, почти белая чёлка немного спадает на глаза, а Мин с душой прощается мысленно, желая всегда видеть эту улыбку Слов даже не надо, одного взгляда хватает, чтобы сердце счастьем и кровью облилось. Помнят друг друга, никогда не забывали. Смущённые улыбки Пак Чимина в тенях красных свечей, его одеяния пышные, закрытые, никогда не показывающие ни одного участка нефритовой кожи, в венах сидят. Живут. А глаза хищные и язык проворный, Мин Юнги принадлежащие, всегда останутся чем-то вечным, что всегда будут светлого хранителя дополнять. Им было суждено встретится в ночь эту пасмурную, когда их люди повстречались в знойный вечерний час. — Я-я…это… Я не хотел, п-простите пожалуйста. — Пак кланяется несколько раз, с глазами этими встретиться боится. Знает, что должен, знает, что ночь сегодняшняя самая худшая. А может и наоборот лучшая… — Я могу догадаться, что ты был хорошим мальчиком. — Мин ухмыляется, говорит не вопрос, а прямое утверждение, феечку в неудобное положение ставит. Прядь чёлки с чужого лица пальцами изящными ловит, за ушко розовое убирает и всю ту же улыбку хищную тянет. Чимин будто прильнуть к руке леденящей желает, щекой невесомо трётся, а сам краснеет цветком персикового дерева. Всегда не умелый и скромный в действиях своих, неопытный совсем и пошлости не любящий. Чимин голову приподнимает, не удержавшись от последнего взгляда по лицу обворожительному скользнуть и в омутах ели лесной потонуть. Вздрогнув от глаз его тёмных, он кулачки сжал от чувства переполняющего и дрожи приятной, сдержаться пытаясь. Прыгнуть в объятия хочется, в шею носом уткнуться и вспомнить былое, бремя забытых лет. Но Чимин шаг первый делать никогда не умел, спотыкался обычно, поэтому лишь улыбкой милой Юнги омывает, того убивая. Юнги тошно становится, душно и мокро, с горла лезет выпитое вино, а по лицу этому заехать кулаком душа велит, даже если не хочется. Он пополз самодовольно в пропасть без выхода и света, где есть только один путь — смерть. Нельзя было идти сюда, он знал это, чувствовал своим ноющим сердцем, но допустил ошибку. Здесь он повстречал друга сердца своего, хранителя человека великого, лет пятнадцати всего, когда красота только цвести начинает. Нетронутый, чистый и неприкосновенный алмаз раньше живший только для его глаз. Прошлое забыть хранителям не удаётся, даже если хорошо попытаться, о прелюдии помнить они будут вечность. У Юнги перед глазами те ночи полные страсти под лунным ореолом, ложе подушками мягкими уложенное, прекрасный хранитель на лопатки уложенный и по-блядски имя его стонущий. Помнит каждую деталь всех ночей сладких и споров их нерешённых. — А твоё имя узнать можно? — Чимин приподнимает голову повыше, лукаво улыбается, словно дитя, зная, что это не последняя их встреча. — Для всех Мин Юнги, или Шуга, а… — Юнги остановился на секунду, окинув взглядом ещё раз мальчишку. Чимин внимательно следил за движениями Юнги: как он предложил присесть за столик и приказал Лей-Лею принести им вина, к подвоху в любую минуту готовясь. Знает, что играть любит, дурачить всех вокруг, а потом их дураками выставлять. Опасный, однако, хранитель, резвиться любящий. Чимин на подушку усаживается рядом со старшим, его глаза на себе чувствует и холод близкий. А Мин резко разворачивается обратно к Паку, приближаясь к его лицу так близко, что Чимин дыхание его пьяное улавливает, чуть ли не задыхаясь от лица бесстыдного. Неприятно чувствует себя в таких ситуациях, а Юнги знает это и пользуется, смущаться заставляет и метаться глазами повсюду. Юнги лишь губы тонкие кривит, язык между губ показывает. Заигрывает и воспоминания желает вновь увидать и почувствовать. — А для тебя, Бусинка, Юнги_я, — к уху чужому наклоняется, щекочет дыханием и соблазном опьяняет. Знает прекрасно, где Чимин слабый и хрупкий, и какTo be continued…