Последние рваные струны

— Зачем ты вообще согласилась с ним встречаться? — спрашивает меня Нат холодным осенним вечером, когда солнце уже коснулось своим бочком линии горизонта и теперь медленно уплывает на другой конец света. Интересно, знают ли люди, живущие на другой стороне Земли, что я вижу то же солнце, что вот-вот взойдёт у них? Вижу его последние уплывающие лучи, обнимающие бледные щёки Натаниэля, довольствуюсь последними кусочками тепла. — Не знаю, — произношу я, сравнивая парня с солнцем. Он тоже кажется далеким, ускользающим, вот он здесь, с тобой: обнимает тебя, помогает, вытаскивает из передряг, а потом медленно скрывается в темноте. Словно и не было его никогда. Словно не было той помощи, того золотого мальчика с милой улыбкой. Такой закрытый и чуждый, кто ты есть за этим синим джемпером? — Какая разница между мной и тобой, Нат? Ты жалеешь бездомных котят, Ким, которая не может совладать с домашкой, опрометью бросаешься мне на помощь, даже если я предпочитаю тебе другого. Ты всегда готов нас пожалеть. Вот и я так же. Мне его жаль. — Нельзя встречаться с кем-то из жалости, Лили, — заключает Натаниэль, когда мой взгляд цепляется за аккуратную линию шва воротника. Идеально отглажено, ни единого пятнышка, только одинокая ниточка выбивается из строчки, белым цветом выделяясь на чуть смуглой коже, — это неправильно. Неправильно встречаться с кем-то из жалости, ведь это нечестно по отношению к обоим. — Это никогда не будет нечестным по отношению к Кастиэлю: он ничего не чувствует. Совсем. Он пустой, как тот ящик, — я показываю на коробку, затесавшуюся в отдалении дороги. Кое-где проступили маслянистые пятна, подчёркивая вид трещин и неровностей, — а что же до меня: вряд ли у меня когда-нибудь возникнут к нему столь сильные чувства, что я действительно буду плакать от расставания с ним. Мне тоже нужны отношения с ним, я... хочу почувствовать это, понимаешь? Мне нравится Кас, нравится как парень. С ним спокойно, он почти не разговаривает, зато болтать с ним можно часами. Рассказывать, что угодно, не боясь огласки. Ему ведь некому сказать. Это то, что мне нужно. — А ты не думала о других людях? О людях, которым не все равно? Зачем так поступать с ними? — громко выдыхает Нат прямо мне в лицо. Удивленно смотрю на него широко раскрытыми глазами, не понимая, что это сейчас было. Щеки Натаниэля покрываются чуть заметным румянцем, но он не отворачивается. Его взгляд впервые столь решителен со дня моего появления в Свит Аморис. Ему страшно, но он не отворачивается. И я уважаю его за это. — Ты хочешь сказать, что ты... — начинаю я, но парень останавливает меня жестом. Переводит взгляд на солнечный сегмент, еле виднеющийся над раскачивающимися деревьями. — Нет. Господи, я... Нет, Лили, — спина Ната чуть подёргивается, и я кладу свою ладонь на его спину, желая поддержать. Очень хочется услышать то, что имел в виду. Натаниэль подскакивает от моего жеста, испуганно впивая глаза в серый асфальт, недавно омытый дождем. — Трудный был день, да? — произносит он под моим непонимающим взглядом. Когда я открываю рот, чтобы ответить, он вдруг резко произносит: — Я имел в виду Кастиэля. Ты говоришь, что ему все равно, но это не так. Что будет, когда ты оставишь его тогда, как Дебра? Кого он в этот раз сделает виноватым? Думаешь, легко поднять самооценку самоуверенного человека, если его втаптывал в грязь любимый человек? — ноздри Ната раздуваются от гнева. Чем я его разозлила? Разве он сам не видел Каса? Словно ходячее приведение, слоняющееся по коридорам. И кто вообще такая эта Дебра? В конце концов, мы ведь решили встречаться только потому, что нам удобно. Я говорю, он слушает; я объясняю, а он делает вид, что ему это интересно; я надеваю новое платье, а он делает вид, что заметил это. Разве не замечательно? Чувствовать то, что о тебе заботятся. Чувствовать, что ты важен, даже если это просто видимость. — Я думала: ты ненавидишь его, — наконец говорю я. Вообще не понимаю, с чего это Нат завёл такой разговор. Мы с Кастиэлем взрослые люди, уж разберёмся, зачем нам начинать отношения, или псевдоотношения, как уж вам больше нравится. — Да, ненавижу, — произносит Натаниэль, гордо смотря мне в глаза, — всем сердцем ненавижу. Смотрю на него: на немного сгорбившегося, держащего руки в карманах, с идеальной укладкой, с безупречно выглаженной рубашкой, с начищенными туфлями и отутюженными штанами парня; парня, всегда делающего домашнюю работу на неделю вперёд, берущего проекты даже тогда, когда этого не требуется и чувство ответственности которого превышает тоже самое чувство всех его одноклассников вместе взятых. И только лишь белая нитка, торчащая из воротника, алебастровым пламенем горит на его шее. Маленький досадный изъян. Изъян — снаружи, на нем, внутри. Изъян — в этих золотых глазах, в неправильных словах, в неправильном осеннем вечере, в перепутавшихся часовых поясах. Интересно, а люди на другом конце света знают, каково это: видеть уходящее солнце в глазах смотрящего?