Последние рваные струны

Когда Нат целует меня, я думаю об одном: это совсем не те сухие губы, пропитанные кислым вкусом табака, который я так ненавижу. Не те губы, которые заставляют меня дрожать от страха и удовольствия одновременно. Не те губы, которые бы мне хотелось целовать. Но Натаниэль целует меня — целует так, как целует любой отличник: медленно, неторопливо, словно спрашивая разрешения — и я целую его в ответ, как-то нехотя и до боли спокойно, совсем бесчувственно. Он знает, что это поцелуй совсем не из любви. Знает, что мысли мои заняты совсем другим красноволосым демоном, а не этим янтарным блондином. Он знает. Знаю ли я? Целовать Лизандра в щеку забавно. Она идеально выбритая и гладкая, такая нежная и чистая, словно кожа младенца. Хочется самой приложиться скулой к скуле, потереться, получить хоть немного нежности. А потом ощутить щетину под подушечками пальцев, почувствовать прикосновение колких мозолей к скулам, трепещущие поцелуи в ресницы. Лизандр понимает, что мой поцелуй всего лишь дружеский, так, мимолётное мгновение встречи, дрожание полузакрытых век. Лизандр понимает. Понимаю ли я? Когда Кентин целует мне руку, приглашая на танец, я чувствую мокрое тепло на своей ладони. Он касается губами кутикул — вежливый поцелуй, и не более. Тепло исчезает стремительно, и на тыльной стороне будто бы растаяла одинокая снежинка, благословение снежного короля. Кентин чувствует, что я боюсь таких джентельменских поцелуев, чувствует, что я уже забыла, каково это, когда к тебе относятся, как к девушке. Чувствую ли я? Армин смеётся, прикасаясь губами к моему носу. Почти невесомый поцелуй, иногда мне кажется, что это просто привиделось. Короткий послеобеденный сон, яркая вспышка молнии в хмуром небе, шаткий взмах ресниц — всего лишь секунда чужого тепла, как кусочек льда на языке: растаял, не успев подарить живительной влаги. Армин смеётся, видя меня растерянной и удивлённой. Смеюсь ли я? Кастиэль касается губ Дебры в нежнейшей манере, как щеночек, требующий ласки. Неторопливо и бережно, словно страшась разбить вазу из китайского фарфора, привезённую родителями из страны восходящего солнца. Прикасается к ее щекам дланью, боясь поцарапать кожу лица мозолями на фалангах. Носом ведёт линию от уголка глаза до подбородка. Кастиэль любит ее до каждого вздоха, каждого взгляда, частички туши, осыпавшейся с ее длинных ресниц. Любит ее фруктовые духи и запах дорогой пудры. Любит ли она? Когда Дебра целует Кастиэля, ей кажется, что он слишком за ней трясётся. Ей хочется больше напора, больше силы, больше страсти. Иногда он становится безразличным к ее просьбам, словно считает, будто сам лучше понимает ее желания. Дебра бесится. Дебра сходит с ума. Дебра любит чёрные волосы Каса, отливающие обсидианом в полуденном солнце, любит нелепый коричневый пиджак. Любит его выражение лица, когда, поддразнивая, тянет нелепо-милое: «Котёнок». Но самого Кастиэля — любит ли? Когда Кастиэль касается губ Лили, он задавливает ее своим напором, делает с ней все то, что боялся сделать с бывшей девушкой. Ругает через поцелуи, орет, кричит, выражает ненависть и любовь, застоявшуюся, пахнущую увядшими весенними цветами. Кас не знает, любит ли он Лили. Кас не знает, любит ли он себя. Когда Лили касается губ Кастиэля, она поддаётся его страсти, его грубости, всегда надежная и безвольная. Кукла. Игрушка. А потом плачет. Такая уж сложилась традиция: стоит им поцеловаться, так сразу после этого Кас уходит курить на балкон, а она плачет, запираясь в ванной. Смотрит на покрасневшие глаза и думает, что любит его. Но так ли это на самом деле?