***
Антон, наверное, никогда не привыкнет. — Ну давай, — строго говорит он, глядя на себя в зеркало. — Шастун, ты ж не лох. Давай. Антон в чужой (уже не особо) квартире; запахи недопитого Позом кофе, слишком ядрёного стирального порошка с собственных шмоток и пепельницы со вчерашними сигаретами опять бьют ему в нос, сбивая всю концентрацию; он уже второй час под аккомпанемент Серёгиного храпа пытается обогнать программу и освоить полное превращение. Превращение. В оборотня. Антон, наверное, никогда не привыкнет, — хотя пережил уже и укус какого-то ебаната, и шок от открытия «Дима Позов — не просто знакомый Катьке аспирант», и вынужденный переезд к людям, с которыми особо никогда не был знаком, — и даже знакомство со стаей. И даже следующие встречи с той же стаей, — моей стаей, напоминает он себе, моей, моей, — и даже непонятные наезды Белого, которые Дима называет «попытками прощупать, что ты из себя представляешь, Антон». И даже своё первое полнолуние. Олег говорит, это надо с большой буквы у себя в башке думать: Полнолуние. Типа, это пиздец как важно. Антон не знает, ему в основном было больно, — оказывается, если ты недавно обращённый и нихуя не умеющий оборотень, то в полнолуние (с большой, блядь, буквы пэ) тебе полный пиздец и ты себя не контролируешь вообще, — его реально приковали цепями, Поз с Нурланом от него почти не отходили, кости ломало, кто-то где-то выл. Возможно, выл сам Антон; ну, он не помнит, правда. А теперь прошла ещё пара недель, и, видите ли, желание Антона побыстрее освоиться в новой шкуре (охуеть, как смешно) — это не нормальный инстинкт, а «не гони вперёд паровоза, Антон». Мудрецы, бля, собрались. Антону в младшей школе так говорили: мол, не торопись, когда сможешь — тогда сможешь, главное, чтобы научился, и неважно, что не сегодня и даже не завтра. Проблема тут простая — Антон очень хочет сегодня. Желательно даже — вчера. Поэтому он стоит второй час перед зеркалом и, вспоминая все заветы Димки, пытается сконнектиться со своим внутренним зверем и забить на то, что собственное вчерашнее курево пасёт пиздец, будто закупоривая чувствительные ноздри.***
Эд честно проводит в поисках дня три или четыре. Да, по-любому загоняется, — Дана так и говорит каждое утро, но не помогает и не мешает, — как раз то, чего Эду от неё и надо. Он иначе не может, потому и не любит, когда сдерживающих сил опять не хватает: амулеты сгорают, а защитные татухи тускнеют, не выдержав напряжения. Это пиздец, на который Эд устал жаловаться даже себе самому; так что он не жалуется — просто никак не может смириться с тем, что в нём слишком много сил, которые никогда полностью не заткнёшь. Мама рассказывала всегда, что без якоря Эд сдохнет годам к двадцати пяти. Рассказывала без злобы без какой-то, без нагнетания, просто фактом: сын, запомни и постарайся найти то, что тебе нужно найти, пока не будет слишком поздно. Эд ещё спрашивал — каждый раз, каждый такой разговор, — почему ему не хватает собственной сестры, если Дана — охуенная, всё понимающая и всё прощающая; если её волшебный голос способен вырывать его из слишком тяжёлых неестественных снов и из слишком длительных трансов; если у него ближе никого нет и вряд ли, ну реально, когда-то будет. Мама говорила: ты поймёшь. Я не знаю, почему, говорила она; мне жаль, говорила она, но ты поймёшь, когда его или её встретишь. Эд до сих пор считает, что это брехня, ему почти двадцать пять и он привык — сам. Парит только одно: без того райского якоря, о котором всё твердила мать, он обречён на то, чтобы слышать чужие голоса в те моменты, когда вообще не хотелось бы их слышать; обречён думать о том, где теперь найти этот ебучий голос. В пизде, блядь. Эд полагается на ощущения, — ему больше не на что полагаться, не открывать же даркнет в поисках подробных данных на всех людей мира с ебанутым именем Арсений, — он просто полубесцельно шатается по Москве, пытаясь понять, в какую сторону вообще двигаться. Можно было бы напрячь кого-нибудь из знакомых магов, — Крид бы точно не переломился помочь с поисковым ритуалом или ещё какой-нибудь хуйнёй, и, может, это крутой вариант, но Эда ломает, — если узнает Крид, то узнает вся стая, Егорку просить язык за зубами держать — это как помолиться, хуйня собачья и болеть не перестанет, только расстроишься. Стаю посвящать в личные дела Эд не любил никогда; сейчас он, к тому же, уверен, что мифический Арсений (пиздец, ну какое ж ебаное имя) никак к ним не относится — в любом смысле. Только к Эду лично.***
Когда у него наконец получается, Антон даже не понимает сразу. Поз не врал: в этом нет ничего особо болезненного, никакого там треска костей и литров крови, — хотя Антон до сих пор не вдупляет, как эти все превращения физически возможны, но, видимо, дело не в знакомой ему физике, — даже звуков никаких, он просто оборачивается волком и, попытавшись встать на все четыре лапы, с непривычки валится на бок. Блядь.***
— Ар-рс, поздно уже, такси вызови, будь человеком. — Не хочу. — Я не спр-рашиваю, чё ты хочешь, я тебе говор-рю, что в соседнем р-районе за последний месяц столько хуйни пр-роизошло. Каждый день новости пр-ро нападения какие-то, ещё собак двор-ровых и кошек кто-то гр-рызёт. Арсений, наконец, реагирует, на такое сложно не среагировать: — Грызёт?.. — Да, пр-рикинь, — серьёзность заявления немного сбивается картавостью Марка, сидящего напротив Арсения по-турецки на полу тренировочного зала. — Как будто, типа, хищник гуляет по Филям, — он смеётся, — или какая-то такая жесть. Р-реально мелкие животные валяются тр-рупами, так много, что это по телеку даже вчер-ра показали. Не задавленные, там, тачкой, а их вроде р-реально кто-то немножко жр-рёт. — Немножко жрёт, — сосредоточенно кивает Арсений; звучит как очень странная дичь, но когда это вообще могло его напугать? — И что, я кошка по-твоему? Или собака? Мне бояться? — Такси, — повторяет Куклин, смотрит неожиданно серьёзно, как будто по-настоящему раздумывает над вопросом Арсения; хмурится вдруг, повернув голову влево, хотя там нет ничего — только свежевыкрашенная стена. Они знакомы не слишком близко, хотя и давно, но Арсений уже успел заметить: Марк иногда отвечает слишком безапеляционно на самые неожиданные темы, как будто знает что-то, чего не знаешь ты, — как будто пытается что-то донести, хоть и звучать это может, как чушь полнейшая, — смотрит иногда так прямо и вдумчиво, словно в душу заглядывает; Арсения бы это напрягало, не считай он самого себя странным. А Марк — ну, может, тоже странный, но Арсению вообще плевать, пока он ещё и один из крутейших московских хореографов и танцоров, не сотрудничать с которым было бы попросту идиотизмом. Особенно из-за того, что Арсений чего-то не понимает в его поведении. — Ар-рс, я не шучу, — продолжает Марк, насмешливо пощёлкав перед лицом замершего Арсения пальцами. — Не в смысле, что надо вер-рить всему, что тебе тр-ранслир-руют по телеку, но это р-реально пр-роисходит, как бы… баланс нар-рушается. А там, где баланс нар-рушен, людям делать нехуй. Арсений, вежливо улыбаясь, делает вид, что эта фраза — совсем не странная. * Никакого такси он не вызывает, конечно, — ну, идти-то полчаса всего, он же не дебил какой, погода хорошая, — просто, выйдя из студии Марка, идёт не к припарковавшимся неподалёку такси и не к метро, а в совсем противоположную сторону. Не впервой, пусть и темно уже хоть глаз выколи; Арсений прекрасно знает, что ничего с ним сегодня не случится в этих переулках. Знает так же прекрасно сегодня, как знает это всегда; мама с папой слёзно — а иногда и настойчиво — просили его когда-то не зазнаваться, но, в конце концов, интуиция Арсения ещё ни разу не подводила. Буквально. Так что он идёт так, как ведут его ноги, продолжая держать в голове общее направление до своей почти родной уже улицы. Этим вечером неожиданно пусто, — как будто москвичи испугались тепла и хорошей погоды и решили пересидеть дома, — или, может, в словах Марка есть правда и новостные каналы промыли жителям ближайших районов мозги, — Арсений не в курсе, телевизор он не смотрит; ему даже нравится быть единственным прохожим, заглядывающимся на маячащие будто бы неподалёку огни Сити. Если постараться, можно даже представить, что всё вокруг — для него одного. Глупость, конечно; но Арсений никогда не был против небольших глупостей. Примерно в этом ключе он и размышляет, когда, решив в очередной раз немного срезать путь, сворачивает в переулок и лицом к лицу сталкивается с большой собакой. Ну, точнее… Животом к морде, или как-то так. Точно не лицом к лицу. Да и не собака это вовсе. — Привет, — говорит Арсений, потому что в душе он долбоёб. — Ты потерялся? Не то чтобы он рассчитывает на ответ; просто, во-первых, животное — уставившееся на него огромными горящими глазами — довольно милое. Во-вторых, Арсений не чувствует угрозы. В-третьих, собака слишком большая и странная, чтобы не быть похожей на, например, волка. В-четвёртых, он давно зависает на форумах, где вместе с остальными пользователями строит теории на тему реальности магии и сверхъестественного на планете Земля, и где-то в глубине души, пожалуй, реально почти верит в то, что пишет. Так что, если есть малейший шанс, что перед ним не странный микс собачих пород, а реально оборотень, то Арсений на всякий случай предпочитает быть вежливым. Он приседает на корточки, протягивая руку ладонью вверх; животное остаётся неподвижным, только вроде бы слегка дрожит, и это очень мило. Арсений в душе долбоёб, ему кажутся милыми самые странные вещи. — Привет, — повторяет он тихо, не чувствуя страха, и двигает руку ещё чуть ближе; Арсений всё детство мечтал завести собаку, но ему не разрешали. Возможно, это воспоминание делает его на секунду тупее, или он слишком доверяет своим решениям, или… Ну, он не знает, что заставляет его окончательно сократить расстояние и осторожно почесать вроде-как-пса за ухом. Пёс, моментально взбеленившись, вцепляется зубами Арсению в предплечье раньше, чем можно хоть что-то сообразить. Арсений орёт — сначала от неожиданности, а затем и от боли, — машинально пинает пса куда-то по лапам, и тот отлетает от него молнией; Арсений, окончательно осев на грязный асфальт, тупо смотрит на свою окровавленную руку, сжимает зубы и очень пыается больше не орать. Надо вызвать скорую, наверное. Или полицию. Или общество защиты животных, если такое есть и реагирует на сложные случаи. Арсений, пытаясь теперь подавить порыв ещё и позорно захныкать, лезет здоровой рукой в карман джинсовки за телефоном. — Шаст! Твою мать, ты… — незнакомый голос осекается, Арсений вскидывает голову; замирает. Отстранённо думает, что, возможно, это шок. Картина маслом: во-первых, в переулке появились ещё двое, — опасности они точно не внушают, но, в конце концов, Арсений и быть покусанным бешеной собакой сегодня не собирался, — низкорослые, крепкие, вряд ли особо старше или младше самого Арсения, у одного очень тупая причёска. Второй — без тупой причёски — пытается поймать взгляд Арсения, но ему не до того. Потому что, во-вторых: никакого животного перед ним больше нет. Есть длинный тощий парень, который зачем-то пытается то ли прикрыться руками поверх абсолютно обычной одежды, то ли сжаться в комок; парень смотрит на Арсения полными ужаса глазами, и Арсения пробирает на хохот. Да, пожалуй, это шок. — Серёг, — тот, что с нормальной причёской, больше ничего даже не говорит, сразу идёт к тощему, кладёт ему руку на плечо, и тощий на глазах успокаивается; парень с кичкой на голове тем временем опускается на корточки перед Арсением, принюхивается зачем-то. — Дим. — Вы всегда так общаетесь? — вяло интересуется Арсений, которому слишком резко становится плохо; приваливается спиной к заляпанной то ли граффити, то ли чьей-то рвотой стене дома, и тощего прорывает: — Прости! Прости, прости… — этот Дима сжимает руку на его плече крепче, но, наверное, эффект кончился. — Прости, я не хотел, честно, блядь, пиздец, и ты теперь обратишься, и нахуя я это сделал, Дим, бля, я не хотел, — подлетев к Арсению, парень падает перед ним на колени, пытается схватиться за его руку и попадает пальцем прямо по ране; Арсений, прикусив губу, некрасиво воет, и парень отдёргивает пальцы. — Бля… Прости! Ребят, чё делать? — Успокоиться, — глухо говорит Дима, подойдя тоже; Арсению слышится в его голосе рычание, но, скорее всего, он просто ёбнулся от ужасной потери крови. — Во-первых, он маг, так что ничего с ним не случится. — В смысле?! Ты не видишь… — Антон, принюхайся. Антон, значит. — Ну дерьмом каким-то пахнет, тут же помойка, — тощий, шмыгнув носом, не сводит взгляда с Арсения, говорит вдруг ему: — А от тебя приятно. — Спасибо, — серьёзно отвечает Арсений. — А можно мне врача? И что там про магию? Дима и Серёжа (если Арсений правильно запомнил имена) таращатся на него как на идиота. — Врача. Конечно, врача, ща… — Шаст, угомонись, ну правда, — Серёжа качает головой, неожиданно осторожно трогает пораненную руку Арсения. — Рана неглубокая, он маг, к утру затянется. Ну шрам будет, может. — Вы мафия? — уточняет Арсений, переставший что-либо понимать; он знает, что надо встать, но все эти трое мудаков будто бы излучают тепло, и ему очень хорошо даже на асфальте посреди грязного переулка, вот так бы вечность и просидел. А ещё ему очень плохо; Арсений пытается сфокусироваться на одной точке, — Антон нервно мельтешит, так что он выбирает спокойного Диму, — но это не помогает. Дима, кажется, отвечает что-то; Арсений, не расслышав, наконец проваливается в спасительный обморок. * Он просыпается от боли в руке, распахивает глаза, пока мозг нагоняет действительность; неосторожно вздрагивает всем телом, едва поняв, что больше не торчит в тёмном переулке с тремя незнакомцами. Нет, конечно, просто лежит на диване в незнакомой квартире. — О! Ты проснулся! — слишком громко радуется тощий невротик, которого Арсений отлично помнит. Антон, точно. — Ага. Так, — он пытается откашляться, и Антон тут же протягивает ему бутылку воды, — так, вы мафия или кто? Киднэпперы? Убери свою воду, я тебя не знаю. Антон будто сдувается, опять пытается показаться меньше, чем есть; Арсению почти становится его жаль. Почти — потому что, серьёзно, он всё ещё его не знает. И ещё потому, что… — Я сейчас тупость скажу, — хрипло заявляет Арсений, всё ещё не глядя на свою пораненную руку на случай, если её вдруг ампутировали и не успели ему сказать. — Блин, или нет, не буду. — Скажи, — просит Антон; смотрит так, будто Арсений его на казнь отправляет, и Арсению почему-то знакомы эти глаза. Он не хочет задавать вопрос, который вертится на языке, но он слишком много просидел на этих чёртовых форумах. А ещё — слишком быстро из переулка пропала собака и возник этот парень. А ещё его покусали и у него белая горячка, какие претензии? — Только не смейся, если что, — всё равно предупреждает Арсений, пытаясь растянуться на диване поудобнее. — Это ты меня вчера покусал? Антон смешно округляет глаза; через секунду, впрочем, отвлекается на что-то, совершенно животным движением склоняет голову в сторону входной двери, прислушиваясь, бормочет: — О, Эд идёт. — Кто?.. Дверь распахивается; разворачиваться и смотреть, что происходит, Арсению неудобно, но и не требуется — новый гость быстро оказывается в его поле зрения. Очень растатуированный и очень недружелюбный с виду гость в кожаной куртке поверх художественно продырявленной футболки, через дырки которой проглядывают — естественно — другие татуировки. — Всё-таки мафия, — скорбно заключает Арсений, который в том же переулке, наверное, обронил свою и так еле заметную способность бояться за собственную жизнь. — Класс. — Ну здрасьте, — гость улыбается так нерадостно, будто Арсений его лично чем-то успел обидеть. — Арсений, да?