***
Новая трель звонка — на удивление — застаёт Эда врасплох; он слишком завис в размышлениях о том, как бы выудить из Арсения наконец его силу, чтобы что-то ещё замечать, да и хозяин квартиры занят — объясняет посвежевшему немного Шасту, как правильно готовить свинину в духовке. Смешно даже; Шаст слушает, развесив уши, как будто его ебёт эта готовка. — Блин, я салат только начал делать, — тянет Арсений тоном, который говорит о том, что нихуя не «блин» и нихуя ему не жаль. — Эд, откроешь? Я прям занят. Эд смотрит хмуро; Арсений отвечает ему взглядом чистейшего праведника, пока Шастун, повернув голову к двери, очевидно вынюхивает гостя: — Это кто там? — Это Марк Куклин, — радостно поясняет Арсений. — Он не особо любит ждать, пока ему откроют. — Ещё понежнее намекни, бля, — огрызается Эд, но поднимается со стула; Марка увидеть хочется. Что дальше — Эд вообще не вкуривает. С этим незнанием он и распахивает по-хозяйски дверь; Марк, хлопнув ресницами, смотрит на него так, будто не понимает, смеяться ему или нет. — Проходите, гости дорогие, — зубасто ухмыляется ему Эд. — Вешалки налево, толчок… — Тоже налево, я в кур-рсе, — покачав головой, Марк проходит в квартиру, слишком явно не задевая Эда ни плечом, ни своим полноценным вниманием; снимает неаккуратно кроссовки, повышает голос. — Ар-рс, чё за шутки? — Никаких шуток! — радостно орёт Арсений. — Иди сюда, с Антоном познакомлю. Марк, рассеянно поправив узел на узких спортивных штанах, оглядывается на Эда, подняв брови; Эд пожимает плечами в ответ и молча идёт за ним на кухню. Марк знает Арсения дольше него — наверняка научился уже тоже не сопротивляться этому ебучему безумию. — Это Марк Куклин, лучший хореограф нашей страны, — объявляет Арсений явно по какой-то своей традиции, жмёт кнопки на панели духовки. — А это Антон Шастун, он не умеет танцевать. — Все умеют, если научить, — смеётся Марк, пожимая Шасту руку; Эду на какую-то тупую секунду даже обидно. Он не врубается, что именно его обижает. — Здар-рова, хищник. — Ты чё, ему рассказал? — Шаст бросает расстроенный взгляд на Арсения, тот тут же машет руками: — Вообще ни слова. — А, вы же чувствуете всё, — кивает сам себе Антон. — Не, погоди. В смысле. Ты маг же? — Ага, и ещё я догадливый, — Марк улыбается; Эду он не улыбался так ещё — только другим, и сам себе, и в танце. Блядь, ну вот что и обидно. Сука, как маленький; Эду от самого себя мерзко, как будто ромэнтик комеди случайно на Нетфликсе выбрал. — В смысле? — В смысле, Ар-рса, говор-рят, волк цапнул. Ты? — Это неважно, — вклинивается Арсений, громко поставив на стол огромную салатницу. — То есть, да, он, но это неважно, всё хорошо же. — Да никто ничего и не… Ты с зубками поостор-рожней, а, Антон? В следующий р-раз? — Это мне все до конца жизни будут теперь помнить, да? — Может, до конца года, — Марк опять смеётся. Щурится при этом сильнее, так, что глаза почти закрываются, и Эд пялится, не скрываясь. — Как там у Белого дела? — Нормально вроде. — Окей, — Марк даже не озирается — прицельно подходит к нужному шкафу и выдвигает нужный ящик; достаёт оттуда портсигар, встряхивает его выразительно. — Чё, Ар-рс, ждал меня? — Ми каса су каса, — отзывается Арсений тоном, от которого Эду хочется пробить ладонью лобешник. Свой или его. — Антона накуривать не дам, Эда не забудь угостить. — Чё это Антона накуривать не дам? — Ты, когда пришёл, выглядел как оживший труп, — ласково объясняет Арсений. — Давай я тебя накормлю лучше. — А выпить, кстати, есть чё?.. — Антон, мигом забыв о перспективе накурки, уже встаёт и тянется открыть холодильник; Марк протискивается между Эдом и дверным косяком в коридор, неизбежно уже задевая его плечом, и валит куда-то. Эд идёт за ним, потому что никто ему не говорил не идти. Марк — не говорит ничего тоже; они заходят на лоджию, которая, на вкус Эда, даже слишком уютная какая-то, — как будто Арс этому дохрена времени уделил, да небось так и было, — подушки и пледы валяются такой кучей, что голого пола под ними не видно; кальян и пепельницы на подоконнике, — Марк хватает одну из них, прежде чем грациозно упасть прямо в кучу подушек этих и другого мятого тряпья, — на полу прямо около двери валяется блютус-колонка, на окнах развешаны мигающие новогодние гирлянды, а за окнами — закат уже. Эд закрывает за собой дверь, оставляя совсем узкую щель, и садится, прислонившись к стене спиной, согнув ноги в коленях, — к Марку оказывается боком. Марк валяется уже, развалившись, ну точно как дома; подкуривает косяк и бросает портсигар куда-то в сторону Эда; вытягивает ноги, разваливая их шире, — языком тела раскрытый, а в остальном — совсем нет; ступни Эда почти касаются его голых щиколоток. Марк не предлагает затяжку; Эду похуй, потому что он уже щёлкает кнопкой, раскрывая портсигар. Они молчат, — из звуков только зажигалка, которая поддаётся Эду не с первого раза, — размеренное дыхание, — да ещё приглушённые голоса Арса с Антоном, которые, если Эду не кажется, спорят на кухне о чём-то типа правдоподобности «Дневников вампира». Марк молчит, небо темнеет; Эд расслабляется, и ему было бы комфортно во всём этом, — было бы, если бы Марку было комфортно тоже, но все эти открытые позы нихуя Эда не обманывают. — Прости, — говорит он, опять. Марк хмыкает; закинув руки за голову, пялится в потолок. В губах у него зажата самокрутка, глаза приоткрыты, короткая шапка не прикрывает уши, на местами заправленном в штаны свитшоте написано «HD Community»; Эд соврал бы сам себе, подумав, что не встречал никогда более необычного человека. Не врёт себе, когда думает, что хочет его. Похуй, как, и похуй, зачем; похуй даже, что не может перестать извиняться, — было б ещё за что, — знать бы ещё, за что, сука, именно, — Эд в жизни больше одной попытки попросить прощения не предпринимал, ну с Даной только, но Ди — особенная, она сестра, она родная, отдельный случай. Что ему, блядь, этот Марк? — Сука, ну не привык я извиняться, — Эд с наслаждением выдыхает дым, без наслаждения говорит, и Марк улыбается криво. Смеётся — так же искренне вдруг, как и на кухне; Эд почему-то уверен, что это искренне, в его очень ограниченном мысленном каталоге чужих привычек этот смех вот так и значится. Как говорит Дана, когда стебёт его, — ну, конечно, ты не ошибаешься никогда, бро, — ты же ясновидящий. — Да нахуй не нужно мне это. Ну приехали; опять. Но в этот раз Марк вроде не убегает никуда, а Эд пользуется моментом, потому что судьба всегда приводит его в этот нужный момент; какая-то важная мысль настойчиво вдруг стучится ему в башку, но у Эда нет времени ей открыть. — Бля, да чё нужно-то тебе? — шипит он, стряхивая пепел в лежащую ровно между ними пепельницу. — Чего? — Вообще ничего, — Марк всё так же не смотрит на него; духов за ним сегодня нет, и Эд просто счастлив, потому что этот ебучий позор вместо разговора слушать никому не надо. — Не падай в эту хр-рень свою пр-ри мне больше. И амулеты свои, блин, — он скашивает на Эда пронзительный взгляд, затягивается. — Кольцо своё, идиот, не снимай так больше. Навер-рное, так. И всё. Эд хочет ответить; ему, может, даже есть, что ответить, но возмущённый голос Шаста разрывает квартиру, добираясь и до лоджии: — …да хуйня твой «Тинвульф», Арс! — Но похоже ведь! — Арсений смеётся громко, беззаботно. — Там и охотники есть! И вот когти! Ты когти умеешь выпускать?.. Дальше они продолжают тише; Эд ухмыляется, а Марк смеётся опять, — скрипуче и радостно, закрыв глаза совсем, на ощупь делая последнюю затяжку; Марк выглядит здесь своим, — Эд понимает уже, что у Арса он вряд ли совсем редкий гость, — и выглядит самодостаточным. Типа, он дома или почти дома — а всё остальное его не ебёт, всё остальное — обстановка, которую можно заигнорить, если захочется. Эд пиздец как не привык к игнору; на него не обращают внимание только если он этого хочет сам, а сейчас… — Чё мне сделать, чтоб ты со мной разговаривал? — спрашивает он, зло выдохнув, и Марк вдавливает бычок в пепельницу одновременно с ним; распахивает глаза. — Скажи уже, мудила белобрысый. Бесит, реально. — Зачем? Охуенный вопрос; Эд жмёт плечами. — Не ебу, — неаккуратно привстав, он убирает пепельницу обратно на подоконник, падает обратно; носками задевает теперь щиколотки Марка, и тот вздрагивает всем телом, но не отодвигается. — Слушай, вот веришь, нет — не ебу. Зачем-то мне нужно. Вот честно тебе щас. — Пепельницу вер-рни, — требует Марк, то ли соскакивая с темы, то ли нет; роется в кармане штанов и вытаскивает пачку обычных сигарет. — Я др-рузей не завожу, если что. Хватает. Эд грубо хохочет, не сдержавшись; просмеивается, пока возвращает пепельницу на место. Хватает ему, как же, — Эд готов поспорить, что духи, которые сегодня решили не отсвечивать, — единственные нормальные друзья у Куклина, и это если того же Арсения брать в расчёт. Нет, он знает — то, что он нихуя не знает. Что у Марка жизнь выходит за тот процент, который Эд насильно почти видит, и всё такое, но — Эд жал ему руку; Эд знает о нём чуть больше, чем им обоим в тот момент хотелось. Если друзей Марк не заводит, то это не потому, что ему, блядь, хватает. Да и какая, нахуй, дружба? Эд, может, и не знает, нахуя ему впёрлось Марка так теребить, и не отъёбывается, но точно не потому, что он мечтает, бля, подружиться. Как это объяснить? — Какая, нахуй, дружба? — когда не знаешь, чё сказать — говори прямо, Эда с Даной так мамка учила. — Я не знаю… Не знаю я, не ебу. Не дружить я с тобой хочу, хорош мозги ебать. — Кто ещё ебёт, — резко усмехается Марк; закуривает, смотрит на Эда с откровенным недоверием. — Тебе пр-росто в кайф, что кто-то может достать тебя. Да же? Достать оттуда. Эд тащит сигарету из его пачки нарочито медленно, с демонстративной наглостью, но Марку — не сюрприз уже — похуй, походу. — Мне в кайф не это, — пиздёж, пожалуй, но Эд может и правдой кое-какой его прикрыть, — а то, как ты танцуешь. — Ага. Ну на выступления мои тогда пр-риходи. Не на р-репетиции, блядь, — насмешливо уточняет Марк, — на выступления. Туда все ходят, кому это в кайф. — Билеты подгонишь? Марк вздыхает, выдыхая дым: — Я не хочу того, чего ты хочешь. Эду — вот это точно сюрприз — сказать нечего.***
Антону хорошо, хоть и атмосферка нервная, — волны этой нервозности идут от Марка так явно, что стоит прикинуть, чует это только Антон или остальные тоже, — но, в общем, не его это дело. Антону — честно сказать — не особо интересны чужие тёрки. В другое время — может, и были бы, потому что где-то глубоко внутри Антона живёт маленькая сплетница, которой не поебать на мелочи чьих-то там отношений, но, — не сегодня, — сегодня Антон не за этим к Арсу пришёл. Знать бы, зачем; Арсу он так и не смог этого объяснить, сведя в итоге разговор на дебильные сериалы. Вышло-то всё для Антона непонятно: он помирал от ломоты костей и скачущего уровня обоняния до последнего, валяясь в кресле-мешке на квартире Белого, пока жалостливая Оксана таскала ему какие-то зелья из, как она сказала, стандартной волчьей аптечки. Антону было так хуёво, что он как-то сразу привык к мысли о том, что пьёт не что-нибудь, а, сука, зелья. А потом он понял, что ему хочется в тепло, и принялся поначалу натягивать на себя все доступные толстовки и одеяла, но это нихуя не помогало, и Амчи, кусаче улыбаясь, раскрыл, наконец, секрет: тепло бывает не только вот таким бытовым, оно ещё бывает и человеческим. И, мол, если тебя, Антошка, так ломает — значит, скучаешь ты по человеку, а не по одеяльцу, и на зелья можно уже забить. Все остальные тоже сказали что-то такое; Белый, заглянув к ним в гостиную, добавил ещё, что, если Антон по пути куда бы то ни было вляпается в ещё одну херню, то лишится хвоста. Антон не понял, это буквально было или метафора, но на всякий случай испугался. Испугался — и пошёл вынюхивать; он почему-то точно знал, что именно, и — почему-то — просто позвонить Арсу ему не пришло в голову. Ну, пришло — уже у двери нужной квартиры, но в тот момент Антон так от всего устал, что эта очевидная мысль опять пролетела куда-то мимо. Потом… Стало легче. Почти сразу, на кухне у Арсения, стало легче, — с молчаливым Скруджи и болтающим без умолку Арсом; с запахами хорошего мяса и вкусом неожиданно дорогого пива. Антон, может, и не чувствует себя дома так, как чувствует среди стаи, но — не зря он сюда пришёл же? Не зря. — Молчание, знак согласия, — напирает Арсений, в пятый раз подсовывая миску с салатом Марку под нос, и тот машет руками, отгоняя Арса вместе с его жратвой как муху назойливую: — Да не хочу я, ну отвали. — Отстань от человека, — смеётся Антон, и Марк кидает на него благодарный взгляд, салютует бутылкой красного сухого. — Я сожру. Желудок у Антона, и до того бездонный, со дня обращения совсем уж превратился в какую-то чёрную дыру, — так что круто, что Арсу готовить сегодня было не впадлу, — заценил, правда, в основном Антон, потому что Эд до сих пор вяло ковыряет вилкой в содержимом своей тарелки, а Марк сразу объявил, что он сегодня не веган, а голодающий алкаш. Антон до них обоих — в отличие от Арсения — не доёбывается, но и не понимает; ну как можно вот это всё не хотеть немедленно сожрать? Их с Арсом тарелки давно пусты. Ладно, наверное, можно, если ты чувствуешь какую-то хуйню; Антон всё ещё в эмпаты не заделался, но в запахах стал разбираться получше. От Марка пасёт печалью и нездоровыми нервами, от Эда — печалью и бесконечным напрягом; Антон, если бы его попросили, описал бы эти запахи разве что через тупое сравнение — пахнет так, будто специально изобрели, чтобы, подойдя, тут же хотелось свалить подальше. Как заклинание какое-нибудь — но Антон не спец ни в заклинаниях, ни в сравнениях. Зато он замечает, что Марк то и дело прикрывает глаза, чудом удерживая почти пустую бутылку между пальцев за горлышко; что поднявшийся на ноги Эд распахивает окно пошире и курит, отвернувшись от всех; что двадцать попыток Арсения поддержать живой разговор никому уже не идут на пользу и даже уже, наверное, не очень смешны. У Антона в голове всё просто: не клеится — значит не клеится, нехер триста раз пытаться. Поэтому он решительно сгребает все тарелки, миску и бутылки, — Марк не сопротивляется, когда Антон выхватывает у него остатки вина, — встаёт на ноги и кивает Арсу на полумрак квартиры: — Поговорить хотел. Арсений не дурак, конечно — кивает; они выходят, мягко прикрыв за собой дверь, и Эд даже не оборачивается. — Говори, — смешливо подначивает Арсений, как только они возвращаются на кухню; Антон сваливает посуду в раковину, бутылки из-под вина и пива опускает в мусорное ведро — у Арса на кухне оно есть, конечно же, никаких там мешков из магазина на ручке дверцы под раковиной, нихуя, огромная такая металлическая хрень, как будто не ведро, а робот. — На самом деле не хотел, — пожимает плечами Антон, поясняя очевидное. — Просто пацаны вроде не в настроении. Они всегда так? — Марк весёлый обычно, — Арсений, вздохнув, запрыгивает на широкий подоконник. — Может, не особо компанейский, но мы обычно и в обстановке другой. А Эд… Не знаю, я же говорил, раз уж он тут был, я решил — почему бы не попытаться? Тупо, да? Как сводник? — Не тупо. И может, даже не без толку, — зажмурившись, Антон пару секунд прислушивается. — Марк твой заснул, походу. Арсений шутливо округляет глаза: — Его Эд не убьёт там? — Эд добрый, — Арсений тут же закашливается, и Антон улыбается, качая головой; подходит ближе, упирается в подоконник бедром. — Ну, типа. Это помнишь, как я пытался объяснить? Стая — это не только оборотни, если стая хороша. Не сказки твои ебучие… — Ой, знаток. — Побольше твоего знаю, — тихо ржёт Антон. — Короче. У нас есть маги, которые… Ну как будто вот прям наши, понимаешь? Есть сестра Эда, она, типа, связи с общественностью. Там на это есть какое-то ебучее словечко, никак запомнить не могу. Тоже ведьма. И Эд вечно открещивается, даже я сразу заметил, типа он весь такой сам по себе один. Ну может и так. Но ему не похуй — вот на нас даже. И когда он пиздит, что не любит людей, я ему не верю и всё. Пиздит, что злой. Но был бы злой — он бы с тобой не носился так, если ему чё-то от тебя надо. — Может и надо тактику сменить, — Арсений задумчиво морщится. — А то мы в стенку бьёмся, я и поэтому Марка позвал — надоело сегодня. Не получается и не получается. — Получается, когда не особо хочешь. Всегда так. Антон и правда так думает; это ж все жизненные законы подлости — как только не напрягаешься, оно само всё решается, его любимый принцип. Вот даже сегодня… — Не всегда, — замечает Арсений. У него под глазами круги, чёлка лежит не так аккуратно, как всегда, свободная футболка съезжает с плеча, — Антон вспоминает, как Арсений в последнюю их встречу без умолку болтал о своём новом проекте, что-то о режиссировании концертов для телевизионного шоу, — о том, как устаёт, но как это круто, и времени ни на что уже нет, обалдеть как классно, — болтал так увлечённо, что забывал даже об остывающем своём латте, и Антону от такого восторга почти становилось стыдно — впервые. Он вот с работы уволился — в принципе, все его достижения. — Чё это не всегда, — Антон скрещивает руки на груди. — Я вот сегодня не напрягался, чтобы твою хату найти. Просто след взял, и меня как повело — сразу куда надо. — Так ты след взял, — усмехается Арс. — А у меня, видимо, на свою же магию нюх не работает. Блин, жалко, что я не оборотень. Антон слышит что-то похожее на искреннее сожаление; удивительно — видимо, он не очень хорошо объяснил, что оборотень — это в сути своей грёбаный монстр, которому не всегда круто живётся, — а сам по себе Арсений этого не понял. Или просто — не думает так? Антону всё-таки кажется, что Арсений — не правило, а исключение.***
Эд скуривает сигарет пять, не меняя положения, — сигареты из чужой пачки, но Куклину так, блядь, и надо, — он заставляет Эда заткнуться и, едва пойдя на контакт, тут же отступает назад, и Эду хочется ответить ему хоть чем-то. Спиздить у него сигареты — такая себе ответочка, но Эду не придумывается ничего умнее; он, вообще, не любитель вот такой сложности, у него в жизни тупо не было вот таких ситуаций — он всегда уходил раньше или не попадался в них вообще. А теперь… Теперь — Эд, швырнув в черноту улиц последний бычок, прикрывает окно и оборачивается, и Марк спит, — вот он, тот момент, в который стоило бы уйти окончательно. Эд, еле попытавшись, но вроде хоть как-то озвучил, что чего-то от него хочет; Марк — прямо сказал, что не хочет нихуя, и Эду уже не пятнадцать, он не думает членом. И страхами своими тоже не думает, и полунадуманным — полувынужденным — одиночеством. Сказками матери не живёт; в башке всплывают, конечно, её россказни про якорь, — вместе со слишком живыми воспоминаниями о пальцах Марка на его виске, о злом, отчаянном, манящем шёпоте Марка посреди очередного апокалипсиса, — никуда не уходят, даже привычные способы не спасают. Зелья для сна без сновидений, классный секс, банальное бухло, да хоть косяк сегодняшний, — у Эда достаточно работающих способов уйти в несознанку, он ещё не испробовал в этот раз все, но уже понимает, — что-то не получается. Не получается — Марк спит, и Эд не может взгляда от него, блядь, оторвать; пялится как заворожённый, на автомате опускаясь туда же, на пледы, только ближе теперь. Марк спит беспокойно, ворочается, ресницы дрожат, — он не доверяет как будто, то ли обстановке, то ли себе, то ли просто запомнить успел, рядом с кем заснул, — но не просыпается. Шапка сползает совсем на подушку, открывая короткие выбеленные волосы, и он красивый до одури — такой, каким Эд видел его уже в танце; красивый и грустный, и у Эда руки дрожат — так хочется хоть куда-то деть всё, что в нём сейчас есть, пусть он и не врубается нихуя, что именно. Духи влетают в пространство за секунду, — сидят напротив Эда, как ещё одни гости на этой блядской вечеринке, — Марк оказывается между живым и мёртвыми — и не просыпается всё равно. — Чё раньше не явились? — хмыкнув, Эд трёт кулаком глаза; желание задрыхнуть догоняет его с запозданием, но всё равно почему-то хочется попиздеть. При Марке он бы не стал — сомневается, что тому бы понравилось, что кто-то болтает с его друзьями, — слишком уж необычно это, чаще всего духов видит как раз один Эд, а не те, кто держит их у Земли. А с этими — не так, и Эд слишком много ценит приватность как явление, чтобы слишком внаглую её нарушать. Но он знает ещё с первой встречи — как их зовут, сколько им было лет, почему они никогда не уйдут; знает — Марк его убьёт, если узнает, что он с ними заговорил. — Он большой мальчик, — Саша, тот, что постарше, ухмыляется. — Не сутками же за ним следить. — Здорово, что ты нас видишь, — Лёша подаётся чуть вперёд, невесомым прикосновением ладони проводит Марку по волосам. — Ему будет не так одиноко. Саша толкает его локтём в бок; Эд хмыкает опять — духам похуй на все эти мирские измерения, но Лёша всё равно изображает, что охает от боли. Духам похуй на мирские измерения — но свойственно за них цепляться. — И чё, часто вы, — Эд неопределённо крутит запястьем, совсем понижает голос, — палите, как он спит? Саша смотрит насмешливо: — А ты? Ну чё за уёбок. — В первый раз, ты и так в курсах. — Не бойся, — Саша спокойный как мудрец из ебучей Индии. — Когда он трахается, мы не смотрим. — Он имеет в виду, — добавляет Лёша, пока Эд утыкается лицом в ладони, затыкая воющий смех. — Что мы не поленимся и проклянём тебя, если вздумаешь что-то не то сделать. — Это да. И поверь, мы это прекрасно можем. — Особенно если ты реально его обидишь. — Обидишь. Штаны на лямках, — Эд вскидывает голову, смотрит со всей возможной неприязнью. — Пока только ваш дружок меня обижает, попутали чё-то. — Поставь себя на его место, — советует Саша всё тем же тоном. — И не дави. — Не давлю. Чё-то ещё скажете полезное? — Мы так, проверить заглянули, — Лёша улыбается широко, не дух, а ебучая моделька. — До встречи, Эд. — Покедова, — кисло отвечает Эд в пустое уже пространство; поворачивается на Марка. — Дебильная у тебя братва. Надо было, наверное, спросить у них что-то существенное, но мозг у Эда приятно уже пустой; он может теперь разве что оттягивать момент ухода куда-нибудь в другую комнату, — заново продолжить пялиться на Марка звучит как нормальная и совсем не криповая причина, — в пробивающемся свете одинокого фонаря лицо Куклина кажется беззащитным и почти неживым, как у статуи какой, брови нахмурены, а у Эда лёгкий фетиш на всё красивое и немного поломанное. Дана говорит — поэтому ты себя так и любишь, Эдик. Ну и ладно. — Мудак ты, — шёпотом сообщает Марку Эд, не рассчитывая на ответ; Марк, не просыпаясь, поворачивается на бок, выбрасывая вперёд левую руку. Натыкается на руку Эда — он даже не успевает понять ничего, — всё так же, во сне, мягко переплетает их пальцы, — дышать сразу начинает ровнее, глубже. Эд, вроде как, забывает дышать вообще. — Мудак ты, — глухо повторяет он; ну не должно так быть, не должно — от одного касания неожиданно тёплых пальцев. Марк — снова вместо ответа — улыбается слегка, спрятав половину лица в подушку; он спит, и у Эда нет иллюзий, — наутро вряд ли они сольются в экстазе или — если забыть о лексике дешёвых книжонок — Марк хотя бы начнёт говорить то, что Эду бы вдруг понравилось, — он просто спит. Но сны — это инстинкты и это правда; Эд живёт только в такой парадигме. Сны как бухло в нужный момент в нужном человеке — вырывают правду, даже если ты нихуя этого не хочешь, и Марк спит крепче, ухватившись за его руку. Эд укладывается рядом без нужды осторожно, неудобно изогнув руку так, чтобы не отпустить ненароком; пусть он, блядь, будет проклят, если свалит куда-то этой ночью. Марк, ровно вздохнув, придвигается ещё чуть ближе; лбом касается его плеча.