Наследники Морлы

Все оживились, завидев в утренней дымке Улайне Хира — значит, дом уже близко. Бедарцы вместе с Мэйталли Моргерехтом умчались на юг, как только было покончено с разделом добычи; эсы с хуторов отстали по пути, разбрелись по родным фольдам, и с Эаданом остались лишь Райнар Фин-Солльфин и Тьёген Фин-Гебайр со своими людьми да Тьорн, сын Турре, — ему не терпелось начать хозяйствовать на подаренной земле. Стоял славный безветренный полдень — редкая передышка между грозами Кан Туидат. Небо по-прежнему скрывалось за облаками, но сквозь них светило солнце и пригревало уже совсем по-весеннему, а воздух больше не дышал промозглым зимним холодом. Эадан вбирал его в себя полной грудью. Пахло землей и молодой травой, лес дышал влажной хвоей, и первые, пока еще редкие, цветы появились по сторонам дороги. Свистали птицы. Скоро незамужние девушки выйдут кланяться деревьям, и над Гуорхайлем разольется их пение; а потом по лугам побегут дети, нарвут душистых трав — в домах начнут печь зеленые пироги во славу Кан Туидат и всех эсов, что сумели пережить зиму. Эадану вспомнилось, как он сам с другими мальчишками босиком — чтобы не попортить обувку — носился в мокрой траве днями напролет и, не утерпев, прямо там набивал рот хрусткими душистыми побегами, не обращая внимания на рези в оголодавшем нутре. Вспомнились долгие серые сумерки, когда все запахи становились одуряюще сильными, а голоса приятелей разносились далеко-далеко, и так не хотелось возвращаться в усадьбу, во тьму и духоту оскудевшего за зиму дома, чьи стены еще помнили тяжкую пору Дунн Скарйады. Эадан свесился с седла, сорвал сверкающий от росы цветок и пристроил его Вальзиру за ухо. Вальзир дернул головой. Взглянул с досадой, но — как показалось Эадану — все же без злости, и цветок убирать не стал. Осмелев, Эадан за руку притянул его к себе. Киртю-Вэнтю послушно пошла рядом, нисколько не беспокоясь из-за близости Эаданова жеребца, и Эадан в который раз себя похвалил, что не поскупился на такую добрую лошадку. Конечно, по виду ей не сравниться с лошадью Юхве Кег-Ульвдагейра, на которую Эадан уговорил Вальзира пересесть ради битвы — чтобы не осрамиться перед спесивцами-южанами. Но пока мужи Карна Гуорхайль проливали кровь на Гурсьей гряде, Эадан только и делал, что следил за Вальзиром и Ульвдагейровой лошадью: та разнервничалась из-за чужого всадника, а еще пуще из-за того, что Вальзир вцепился в нее мертвой хваткой. Когда Эадан наконец снял Вальзира с седла, в его кулачках оказались зажаты пучки гривы. В дороге Вальзир жаловался, что устал. Эадан заезжал на каждый встречавшийся им по пути хутор, тянул с отъездом как только мог, до того, что люди Райнара Фин-Солльфина в конце концов взбунтовались: мол, так они не поспеют в Ангкеим не то что к концу Кан Туидат, но и к самому Последнему Рассвету. Но и толку от Эадановых стараний было мало: Вальзир всё уставал и уставал, бледнел и сникал день ото дня, даже с лица сошел, точно хворый, даром что спали они с самых сумерек до позднего утра. Одно только радовало Эадана: теперь Вальзир не желал от него отходить, льнул к нему и рядом с ним будто даже успокаивался. Эадану думалось: может, так к Вальзиру переходят его, Эадана, силы? Ведь во многих сказаниях и смертная тоска, и безнадежные раны исцелялись, если подле героя был его верный побратим. Когда Эадан думал об этом, его переполняло самодовольство. Как же все-таки здорово — быть любимцем богов, подобно знаменитым воинам из песен! Вот и побратим у него — карнрогг, и Мэйталли, сын Хендрекки, поцеловал ему меч, а значит, и сам Эадан уже не бесправный сирота и изгнанник, а и сам равен карнроггу… Эадан оглянулся на Райнара и Тьёгена Фин-Гебайра — те громко хохотали, перебрасывались прибаутками друг с другом и со своими людьми — лучшие мужи Карна Гуорхайль, цвет знати, похожие друг на друга как братья в своих собольих шапках со свисающим на плечо хвостом, в подбитых мехом плащах и бархатных кафтанах, из-под которых виднелись густо расшитые рубашки: жены не поскупились на цветные нити и бусины. Райнар и Тьёген везли за собою обозы, тяжелые от снятых с рохтанских воинов доспехов, оружия, одежд и украшений, и в Эадане поднималась обида напополам с завистью, стоило ему вспомнить про всю эту добычу. Райнар и Тьёген явно вознамерились поделить ее между собой и своими прихвостнями, а не поднести карнроггу, как велит древний Закон. Пускай подавятся Фин-Солльфин и Фин-Гебайр! У Эадана теперь есть кое-что подороже всех их мехов, нашейных колец и алых бархатных кафтанов — побратим-карнрогг и право не на одно, а аж на целых два могучих карна. Видать, сбывается по воле Рогатых пророчество Атты: быть Эадану карнроггом над карнроггами… Едва Эадан произнес в мыслях ее имя, как заметил ее саму в воротах хутора Скеги — точь-в-точь нечисть, которая является, стоит о ней лишь подумать. Атта стояла уперев невидящий взор прямо в Эадана, как будто его-то она и дожидалась. Эадан выругался себе под нос. Вот ведь неймется проклятой кликуше — испоганить такой славный день! Избегая смотреть на нее — и всем телом ощущая на себе взгляд ее мутных слепых глаз — Эадан пустил коня рысцой, чтобы поскорее миновать Атту и всё это проклятое Рогатыми место; и Киртю-Вэнтю потянул за собой. Тут Атта заговорила. Протянув к Эадану тощую когтистую руку — не рука, а коршунова лапа — она промолвила не своим голосом, низким и страшным: — Спеши, спеши, Эадан, побратим карнрогга! Еще не спустится солнце в холодное владение Безглазой Женщины, еще свет не сменится мраком, еще сыны Орнара не запалят огни на крепостной стене Ангкеима, как узнаешь ты свою погибель. Спеши же, не мешкай, Эадан, карнрогг над карнроггами! Спеши навстречу своей судьбе. — Да чтоб тебя, косматая ведьма! Когда уже твой муженек Ку-Крух утащит тебя обратно в чащобу! — Эадан замахнулся на Атту плетью, но та даже не пошевелилась, всё так же глядела на Эадана незрячими очами, и у Эадана не достало духу опустить плеть. — Негоже наносить обиду госпоже Атте, — сказал Райнар Фин-Солльфин, подъезжая к Эадану. — Сами могучие боги избрали ее своими устами, а ее род и род ее мужа (да будет обильным его стол в палатах Орнара) уж познатнее многих. Скоро же ты забыл, младший брат Эадан, как склонялся до земли перед высокородным Ульфдангом Морлой, сыном твоего благодетеля. Эадан не знал, что и ответить. Его так и подмывало полоснуть Райнара плетью по высокомерной роже — это ж додуматься, назвать Тьярнфи Морлу благодетелем! Что же выходит, Эадан попрал древний Закон, пошел против того, кто вспоил его и вскормил, несчастного сироту? «Род познатнее многих»… «Познатнее твоего», — конечно, хотел сказать Райнар. Всё ему неймется, что у карнроггского кресла встал Эадан, а не он, сын первого элайра, потомок роггайнова соратника и Аостейнова воспитателя. Конь заплясал под Эаданом. То ли передалось ему волнение седока, то ли Райнарова лошадь разозлила, а может, все дело в Атте и хуторе Скеги — говорят, бессловесные твари чуют неладное — да и всегда он был беспокоен, хоть и красив, под стать своему прежнему хозяину Видельге. Эадан уже пожалел о том дне, когда позарился на эту норовистую животину. Надо было подарить его Райнару — пусть бы сам с ним слаживал, глядишь, когда-нибудь и убился бы, по воле Орнара… Унимая коня, Эадан не заметил, как Атта скрылась — казалось, вот она стояла, высокая, длиннорукая, костлявая, как сама Тааль, в побуревших от грязи лохмотьях, в которые превратились ее некогда дорогие одежды, — и вдруг исчезла. Эадан сложил пальцы в знак, отгоняющий напасти. Осторожно тронул коня — тот нервно дрожал и прядал ушами. За издевками Райнара Фин-Солльфина Эадан даже не успел осознать напророченную ему судьбу — но теперь ужас перед неизбежной гибелью навалился со всей силой. Хорошо бы отмахнуться, убедить себя, что Атта предрекла Эадану скорую смерть лишь из мести, в отплату за убийство ее тестя Тьярнфи — но разве не сбылись ее давешние слова о разрушении Дома Морлы и возвышении Эадана? — Надо убить, — нарушил молчание Вальзир. Эадан посмотрел на него, смаргивая навернувшиеся слезы. — Кого убить? — Эту, — Вальзир бросил на хутор Скеги взгляд, исполненный такой ненависти, что Эадан отшатнулся: на одно мгновение ему увиделся Ниффель-балайр. Вальзир резко отвернулся и продолжил тихо, почти неслышно, не оборачиваясь к Эадану: — Пусть умрет эта. Ты не умрет. Я не хочу. Эадан разрыдался. Все ж таки любит его побратим! Хоть и мнилось ему нередко, будто Вальзир им тяготится — а вот, пообещал оградить Эадана от злосчастной судьбы. От воли самих богов! Может, Эадан не ошибся, когда сказал Райнару Фин-Солльфину, что Вальзиру покровительствует хризский бог. Бедарцы говорят, этот бог, пришедший из-за великого зеленого озера на Юге, превосходит в могуществе и щедрости Рогатых Повелителей, как Рогатые превосходят Старших. Как знать, возможно, новый бог и даровал Вальзиру столь необычайное везение — а вместе с ним дарует и Эадану, раз уж они побратимы и делят одну судьбу на двоих. И смерть, предреченная Аттой, повернет назад, убоявшись бога Вальзира. Эадан сам видел на стенах рохтанского золоченого дома, как даже мертвецы вставали из могил по воле истинноверских заклинателей. Эх, если б еще уговорить Вальзира научить его этим заклятьям! Тогда бы Эадану совсем уже нечего было страшиться. Он сунул руку за пазуху, нащупал среди оберегов Око Господне, подаренное Хендреккой на свадьбу, и уложил на груди, чтобы отпугивало напророченную погибель. Его осенило: Эвойн ведь должна бы помнить хоть какое-нибудь истинноверское заклинание! А если нет, то сестра ее уж наверняка знает — госпожа Вальебург ученая, иногда даже способна разобрать, что там Вальзир лопочет по-хризски. Как доедут до Ангкеима, Эадан сразу же бросится к женам да порасспросит. Обнадеженный, Эадан воспрял духом. К гурсам Атту и ее кликушество! Подумаешь, Говорящая с богами — хризский бог вон тоже с Вальзиром говорит. Эадан в этом почти не сомневался. Недаром же Вальзир, бывало, затихнет, замрет этак, точно настороженный шорохом зверек, и думает, думает о чем-то своем — не растормошишь. Верно, бога своего слушает! А прежде-то Эадан, дурень, недоумевал, что такое с ним творится. Так, уговаривая себя, Эадан продолжил путь, стараясь не замечать, как солнце клонится к западу и края облаков начинают пылать закатным светом. Голоса птиц стали громче, тревожнее, и аромат цветущих трав загустел, мешаясь с дохнувшей из лесу вонью прелой листвы и стоячей воды. Потянуло дымом, теплым запахом скота и людского жилища. Эадан приободрился — всяко лучше дожидаться своей судьбы под крышей, у очага, размачивая лепешку в горячей похлебке; слушать, о чем болтают рабы, подпевать, если кто-то затянет песню; отогревшись едой, наблюдать сквозь дрему, как женщины снуют в стряпную и обратно, покрикивая на нахальных собак… Спутники Эадана тоже встрепенулись, почуяв знакомые запахи. Ветер принес приветственные возгласы — из Ангкеима вышли встречать — и воины закричали в ответ, зашумели, раздражая лошадей; кто-то из людей Райнара Фин-Солльфина побежал вперед, и Эадан, поддавшись всеобщему воодушевлению, пустил коня вскачь. У ворот он спешился. Его тут же обступили люди — приметили, какой дивный меч висит у него на поясе. Эадан вытащил Хендреккин меч из ножен, чтобы все могли рассмотреть узорчатый клинок, каких не видывали в Трефуйлнгиде. Не всё же Фин-Солльфину и Фин-Гебайру похваляться богатой добычей — Эадану тоже есть что показать! Он начал прикидывать в мыслях, как бы покрасивей поведать о сражении на Гурсьей гряде: какие слова он произнес перед боем, что ответствовали предводители вражеского войска, что за предсмертные речи молвили карнрогг Хендрекка и Эрдир Кег-Фойлаг и как напутствовали их в дальний путь победители; какие одежды, доспехи, оружие и скакуны были у знаменитых мужей среди неприятелей и сколько кровавой дани собрали воины Гуорхайля. Разве не поразительно: столько раз Эадан затаив дыхание внимал сказаниям о великих битвах — ныне же ему самому доведется сложить рассказ о высокородных и свирепых сынах Орнара, стяжавших богатство и славу в потехе мечей, и рассказ этот будут повторять правнуки его правнуков… Эадана аж бросило в жар от того, каким значительным он стал. Стягивая на ходу полушубок, он подошел к крыльцу — там стояли Эвойн и Вальебург с приветственными чашами. Эвойн улыбалась, щурясь от закатного солнца. На ней была круглая парчовая шапочка, отороченная куницей, и рохтанская шуба с длинными, чуть ли не до земли, рукавами, крытая лазурного цвета атласом — Эадан помнил, как удивила его эта чудная шуба, когда Вальебург впервые приехала в ней в Ангкеим — еще невестой Морлы. Видно, Эвойн хотела встретить мужа нарядной — она явно взопрела в сестриных мехах, а из-за чаши, которую приходилось держать обеими руками, не могла даже пот утереть. — Сытного возвращения тебе, хозяин! — воскликнула она не дожидаясь, пока Эадан приблизится. У Эвойн были удивительно чистые белые зубы, точно жемчуг, что в два ряда обхватывал ее шею. Эадан залюбовался, какая у него жена — наверно, не хуже жены самого хризского роггайна в золотом дворце! Эвойн поднесла чашу к его губам. Эадан начал пить, положив ладони ей на руки — на каждом ее пальце было по колечку; смотрел поверх чаши в ее светло-зеленые искрящиеся глаза и думал, до чего обласкали его боги: и побратим-карнрогг, и жена — дочь карнрогга, да еще раскрасавица — так и переливается драгоценностями. Он знал, о чем болтают у него за спиной — мол, вовек не отдали бы карнроггскую дочь за сына фольдхера, если б она не ославила себя на весь Трефуйлнгид. Но Эвойн клялась, что ее вины в том нет, что это Лиас задумал учинить ей позор — вон ведь и брата его Мадге собственный отец выгнал из дому за то, что на собственную мачеху позарился. И Эадан решил верить, что так всё и было. С таким побратимом ему нечасто выпадает случай побыть с Эвойн — к чему изводить это славное времечко на раздумья и подозрения? — Эйди, а Эйди, — сказала Эвойн смешливо, — вот ты пьешь и не ведаешь, что не я одна подаю тебе брагу. Эадан закончил пить, промокнул губы рукавицей и расцеловал Эвойн в обе щеки. Пока он ее целовал, Эвойн успела шепнуть: — Твой сын тебе брагу подал, Эйди! Эадан отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо. Ее румянец проступал даже сквозь белила, которыми, как Эадан узнал от жены, мажутся все богатые хризские женщины. Эвойн смотрела на него снизу вверх, дожидаясь ответа, и по-прежнему улыбалась этой своей лукавой улыбкой. — Правда ли это? — выдохнул Эадан, и сам краснея от изумления и радости. — Еще рано говорить, — строго сказала Вальебург, но Эвойн перебила: — Правда, правда, поклон Матушке Сиг! Я чувствую, твой сын растет у меня под поясом. И мне всё мяса хочется — то самая верная примета. Ошеломленный, Эадан не сразу заметил, как рядом, тихо ступая, появилась Киртю-Вэнтю. Она ткнулась мордой Эадану в ухо — уже выучила, что Эадан должен помочь ее хозяину. Опомнившись, Эадан снял Вальзира с лошади и, по привычке одергивая на нем одежды, выпалил — не удержался: — Вальзир, у меня вскорости сын родится! Подошла Вальебург с чашей. Вальзир пить не стал, обошел ее и Эвойн так, будто брезговал к ним прикоснуться, и ни на кого не глядя вошел в дом. — Мой высокородный брат устал с дороги, — поспешил объяснить Эадан, пряча глаза. О чем Вальзир только думал? Не испить приветственной браги — немыслимое оскорбление; да еще и на глазах у всех элайров, домочадцев и гостей! Уж они-то непременно запомнят и разнесут по всему Гуорхайлю, как себя держит их новый карнрогг. Эадан повернулся к людям. Его мысли заметались в суматошных поисках того, что могло бы их отвлечь. Наконец, он нашелся: — Восславим же богов за нашу победу и за буйную пору Кан Туидат! Ты, воинственный Райнар Фин-Солльфин, и ты, не знающий страха Тьёген Фин-Гебайр, герои Трефуйлнгида, гордость роггайновых земель, — будьте хозяевами на моем пиру! И ты, Тьорн, сын Турре, ниспровергатель карнрогга, будь почетным гостем за столом хозяев! Запалим же костры, свяжем зеленые ветви и справим Кан Туидат, как справляли наши достославные деды! Эсы загудели, захлопали по ляжкам в знак одобрения; кто-то крикнул: «Хорошее дело ты задумал!» и все поддержали, начали тормошить Эадана за плечи, ударять по спине. Даже Райнар и Тьёген, как показалось Эадану, чуть подобрели — польстила им честь быть хозяевами на карнроггском пиру. Если Этли будет благосклонен, ради такого не поскупятся и свои закрома отворить… Разгоряченный, Эадан забрал у Вальебург чашу и осушил залпом. Он никак не мог отдышаться. Вокруг, перекрикивая друг друга, обсуждали грядущее празднество; элайры и свободные работники уже начали сговариваться, чтобы выехать на лов, как заведено в Кан Туидат; Райнар, покровительственно приобняв Эадана, пообещал приказать жене, чтобы помогла молодым хозяйкам распоряжаться слугами и женщинами… Ошалев от охватившего всех возбуждения, Эадан скользнул взглядом поверх голов — и увидел огни по всей крепостной стене, такие веселые во мраке. «Еще сыны Орнара не запалят огни на крепостной стене Ангкеима…» — прозвучал в памяти голос Атты. И вот они — огни, и солнце скрылось за лесом, и день сменился ночью — а Эадан еще жив! Жив! «Не угадала, Ку-Крухова ведьма!» — подумал он и расхохотался от облегчения. Значит, правы бедарцы, рохтанцы и хризы, истинноверский бог сильнее Рогатых, и воля Вальзира сильнее пророчеств Говорящей с богами. «Ты не умрешь», — сказал Вальзир — и одного лишь его желания хватило, чтобы отвратить саму смерть. «Я прямо как Лайс Тиан, женатый на дочери Орнара, — пришло в голову Эадану. — Как Вайко-первый эс, побратим Виату… Как герои песен, которым посчастливилось породниться с богами!»