Наследники Морлы

Нагнувшись под низкой притолокой, Вальебург вышла из бани и притворила за собою дверь, чтобы не выпустить тепло. Стояла глубокая ночь, но обитателям Ангкеима было не до сна. Эсы бежали через двор с огнями и луками, подпирали ворота, взбирались на крепостную стену, тащили камни, какие нашлись, и ночь звучала встревоженными голосами. Узнали, что Тьёген Фин-Гебайр с войском выехал с хутора Райнара Фин-Солльфина и к утру, если не раньше, подойдет к стенам Ангкеима. С ним сыновья Райнара, жаждущие возмездия за увечья, нанесенные их отцу. «О каком таком возмездии они толкуют? Не я же протащил Райнара через все войско, а его собственная одурелая лошадь — вот ей пускай и мстят!» — пошутил Эадан. Многие засмеялись, но никакая шутка не отвлекла бы их сейчас от того страшного и судьбоносного, что грядет: бесчисленные воины Руда-Моддур, Тидда и Вилтенайра идут на приступ Ангкеима, а им неоткуда ждать подмоги. Заметив Вальебург, Эадан крикнул издалека: — Ну как там? Вальебург помотала головой. На какой-то миг Эадан приуныл, но сразу же отвлекся на элайров, которые требовали чего-то или спрашивали, и он вместе с ними побежал к стене. Рукавом нижней рубашки Вальебург утерла лицо, мокрое от пота и банного пара. Эвойн мучилась с самого утра и никак не могла разрешиться; когда Вальебург выходила из бани, несчастная уже не кричала, а стонала чуть слышно. Родовые боли всё накатывали и накатывали, но дитя не показывалось, и у Эвойн больше не осталось сил на то, чтобы его из себя вытолкнуть. «Дитё, верно, ногами вперед идет», — сказала жена Эаскире Забавника: она вспомнила, как вот так же страдала жена Тьярнатура Фин-Вальдинайе перед тем, как разродиться мертвым младенцем. «Вот если б вовремя повернуть! — вздохнула одна из работниц. — Госпожа Роггерта умеет поворачивать…» Другие на нее зашикали: какой Младший надоумил ее прилюдно жалеть, что с ними нет Роггерты, жены Райнара-предателя? Эвойн, казалось, уже не слышала, о чем говорят вокруг. Ее глаза застило слезами; она проваливалась в тяжелую дрему — или беспамятство — а когда просыпалась, смотрела так, будто не понимала, где очутилась. Звала Вальебург. Хватала ее за подол и молила о помощи, словно это было в ее власти. В конце концов Вальебург не вынесла — бросилась вон из бани, чтобы не слышать стонов Эвойн, не видеть ее лица, которое стало совсем маленьким, детским, странно красивым из-за лихорадочно блестевших глаз. Вальебург не знала, как ей помочь. Это чувство — полного, непреодолимого бессилия — что поселилось в ней еще тогда, на исходе Дунн Скарйады, когда после расправы Хендрекки над Лиасом Тьярнфи Морла выгнал ее в хризский покой и Вальебург каждый день ждала своей смерти — это унизительное чувство теперь разрослось и завладело ею целиком. Ее отчаяние словно перекинулось на всю усадьбу. Вальебург слышала его в криках воинов на стенах, в лязге оружия, в гуле факелов, в приказах, что отдавал Эадан Фин-Диад — и сам растерянный подобно Вальебург. Мужчины готовились встречать несметного врага. Что им муки бедной маленькой Эвойн? Как крохотные умирающие звездочки перед восходящим солнцем, они меркнут перед той великой бедой, что несется на Ангкеим в топоте копыт, грохоте щитов и боевых кличах со всех трех карна… Кто-то плелся в сторону бани от дверей бражного зала. Вальебург сама не поняла, почему эта высокая согбенная фигура привлекла ее внимание — быть может, потому что фигура двигалась медленно, в то время как остальные бежали со всех ног. Опираясь на посох, незнакомец ковылял прямо к Вальебург. Наверное, один из стариков, которых Роггерта подкармливала, чтобы прослыть щедрой хозяйкой. Богоприятный Фона наставлял карнроггских дочерей быть милостивыми к бесприютным и немощным, но Вальебург ничего не могла с собой поделать — ей было до невозможности брезгливо глядеть на неопрятных, смердящих, оборванных стариков и старух. Вот и этот — зарос спутанными волосами до самой земли, которые он, верно, вовек не мыл. Чего он от нее хочет? Сделав над собой усилие, Вальебург сказала приветливо: — Тебя никак разбудил этот переполох, дедушка? Ступай в дом, я велю дать тебе какой-нибудь еды. Но тот молча ее отстранил — Вальебург передернуло, когда ее плечо сжала узловатая когтистая рука — и старик вошел в баню. Первым побуждением Вальебург было — броситься за ним, но она не смогла сдвинуться с места. Не смогла даже глубоко вздохнуть. Все ее тело стало твердым как камень. В том месте, где ее сжали стариковы пальцы, Вальебург все еще ощущала крепкую хватку. Из бани послышался истошный крик. Он вырвал Вальебург из оцепенения — она потянула дверь, ввалилась внутрь, в нос ей ударил сильный тошнотворный запах, точно хризские специи смешали с перебродившими помоями. На камнях топки лежали не то сушеные листья, не то кора, не то змеиные кожи; от них поднимался густой дым, из-за которого у Вальебург мгновенно заслезились глаза. Где-то в этом дыму кричала Эвойн. Зажимая нос и рот, Вальебург пошла вперед и еле-еле разглядела тощую фигуру, еще более зловещую в клубах дыма. Старик навис над Эвойн; бормоча или напевая что-то очень низким, гудящим, совсем не похожим на человеческий, голосом, он орудовал своими длинными руками. — Что он делает?! Что он с ней делает?! — Вальебург кинулась было на старика, но женщины ее оттащили: — Он помогает, госпожа… Вальебург мнилось, что Эвойн кричит целую вечность — хотя, должно быть, прошло всего несколько мгновений. Последний крик перешел в долгий выдох. Жены элайров больше не удерживали Вальебург, и она метнулась к сестре, упала рядом с ней на колени, обхватила ее голову. К своему изумлению она увидела, что Эвойн улыбается. — Ох и замаялась я, Вальбю… Посплю немножко… — прошептала Эвойн, обнимая, как в детстве, сестрину руку. Женщины сгрудились вокруг Эвойн, изнемогая от любопытства. Кто-то сказал — слишком громко в тишине, возникшей после воплей роженицы: — Младенчик-то никак мертвый? И старик отозвался: — Сделается живым. Звук его голоса заставил Вальебург содрогнуться. Только сейчас она заметила, что на полу лежит что-то неподвижное, пурпурно-багровое, влажное, напомнившее ей груды внутренностей, которые валялись на дворе Мелинделя, когда отец с элайрами разделывал охотничью добычу. Старик склонился над этой плотью, перегрыз пуповину, перевязал прядью своих волос — и неожиданно положил Вальебург на руки. Вальебург едва это не выронила. У нее на руках оказался младенец — она и не знала, что они могут быть такими маленькими — с тонкими ручками и ножками, с кожей такой нежной, что Вальебург боялась порвать ее неосторожным движением. Старик наложил на него ладонь — и хрупкое тельце в руках Вальебург дернулось, закричало, ожило… «Поклон доброму Виату!» — воскликнула жена Эаскире. От облегчения, прозвучавшего в ее голосе, Вальебург и самой стало свободней дышать. Ребенок лежал у ее груди такой теплый, живой, настоящий — Вальебург вдруг охватила чистая радость. Радость и уверенность, что вот теперь настала новая пора, новая жизнь, лучшая жизнь… Женщины запели величальную песню. Обратив взгляд к старику, Вальебург сказала, улыбаясь ему уже от чистого сердца: — Спасибо тебе, дорогой гость! Воистину сама Матушка Сиг послала тебя на наше спасение. Чем же тебя одарить? Проси чего пожелаешь — ни один дар не будет дороже нашей тебе благодарности. Старик поднялся, неторопливо разгибая сухое долговязое тело — весь он походил на вырезанные из дерева идолы Рогатых на холме Видергейм, перед которыми Вальебург в детстве трусила до ужаса. Возвышаясь над нею, он промолвил с достоинством, какого Вальебург никогда бы не ожидала от нищего бродяги: — Придет время — и я возвращусь за своим даром.