Наследники Морлы

Бессчетное войско Вульфсти подошло к усадьбе в предрассветных сумерках, с факелами — Эадан и все, кто стоял на крепостной стене, завидели реку огня задолго до того, как перед ними появились первые воины. Как они и думали, войско вел Тьёген Фин-Гебайр, и сыновья Райнара Фин-Солльфина ехали по обе стороны. Младший красовался в шлеме, в котором Эаскире Забавник мгновенно узнал свой собственный, утраченный на поле брани. Лицо Эаскире, и без того всегда угрюмое, совсем потемнело. Тьярнатур Фин-Вальдинайе положил руку ему на плечо. — Я верну тебе шлем вместе с головой Фин-Солльфина, — пообещал он побратиму. Ветер принес запах лошадей, металла и острую вонь факелов. У Эадана заколотилось сердце. Как же их много, Ку-Круховых отродий, как же их пугающе много! Как будто во вчерашней битве войско Вульфсти не поубавилось, а наоборот выросло, как будто доблесть тех, кто сражался за Эадана, была напрасной. Река огня разлилась перед Ангкеимом. Глаза вражьих воинов горели ярче факелов в их руках. Отблески пламени вспыхивали на доспехах и конской упряжи. Эсы плохо видели в сумерках, да еще и неверный свет факелов ослеплял, но по очертаниям шлемов, брони и запаху люди на стенах карнроггской усадьбы узнавали своих земляков-предателей: Тьёгена Фин-Гебайра с сыном и племянниками, четверых сыновей Райнара Фин-Солльфина, его брата Одара и его сыновей, элайров помельче, что предпочли Крысенышева найденыша рохтанскому Подкидышу, а на деле — попросту не посмели перечить Фин-Солльфинам с их непоколебимым герродом знатнейших и богатейших. Как только Эадан почуял Тьёгена Фин-Гебайра, пульсирующая боль в сломанной руке стала сильнее. Стараясь не выдать, как ему худо, Эадан крикнул со стены: — Ты ли это, благородный племянник Йомендира? Явился брать приступом дом собственного господина? У твоего достопамятного дяди даже с отрезанными косами больше чести, чем у тебя с косами, заткнутыми за пояс! Пока тугодум Тьёген размышлял над ответом, старший сын Райнара Фин-Солльфина, Райнарави, оттеснил его лошадью и ответил за него: — Хриз-полукровка нам не господин, а уж ты, Эйди, тем более! Ужель ты думал, что мы, потомки роггайновых соратников, позволим тебе властвовать на нашей земле? Тебе, безземельному юнцу из коренных? Элайры, стоящие рядом с Эаданом, глухо зарычали. Давно прошли времена, когда Райнар Красноволосый со своими воинами из Карна Руда-Моддур покорял Карна Гуорхайль, но не в обычае эсов забывать старые распри. — Если уж на то пошло, то это мы, коренные гуорхайльцы, вправе властвовать на нашей земле, — запальчиво бросил Лугге Фин-Улье. — А вы, ржавоголовые, можете убираться обратно в свой Руда-Моддур! Люди на стенах карнроггской усадьбы зашумели, одобряя слова Лугге. Вдохновленный, Эадан тоже крикнул: — И верно, уходите с нашей земли, раз мой побратим вам не по нраву! Вот уж сытно вам заживется у Данды Эорамайна среди изгнанников и воров! Или сидите под стенами хоть до Последнего Рассвета — мне дела нет. Кичитесь своим большим войском сколько вздумается — погляжу я, что от него останется, когда чужеземцы объедят вас и обопьют и отправятся обратно в родные земли убирать зерно, пока не осыпалось. — У тебя что, печень болит за наши закрома, братец Эйди? — фыркнул Райнарави. — Лучше о своих припасах подумай. Мы и до Последнего Рассвета досидим, отцовы амбары не оскудеют — а вы-то что есть-пить будете, от нас запершись? Тухлую воду из колодца? Эадан выругался про себя. Конечно, он и сам уже подумал о воде: в Ангкеиме всегда пили родниковую, в колодце же вода была мутной, попахивала гнилью, и ее брали только «на хозяйство». — Но ты, верно, и от такой воды нос не воротишь, — продолжал насмехаться Райнарави Фин-Солльфин. — Недаром же у тебя побратим — нечисть болотная. Куда он запропастился? Отчего знаменитый молодой балайр не рвется за ворота утопить врагов в крови и ужасе? Или опять тебя бросил, как давеча, лишь бы собственную жабью шкурку спасти? — Поостерегись призывать на себя балайра — дозовешься до того, что он твой зловредный язык вырвет и тебе же скормит! — выкрикнул Эадан, моргая, чтобы унять слезы. Значит, во вражьем войске тоже видели, что Вальзир оставил Эадана одного в буре копий. Скоро весь Трефуйлнгид узнает о его унижении… А Вульфсти-то, Вульфсти! Уж он не упустит случая поглумиться! У Эадана засосало под ложечкой, когда он представил, сколько шуток породит эта треклятая история. — Хей, глядите! — чей-то возглас заставил Эадана отвлечься от безрадостных мыслей. Он посмотрел, куда указывал один из свободных работников: пока они лаялись с сыном Райнара, его люди успели навалить у стены гору хвороста и сухой травы. Стоило кому-то ткнуть в нее факелом, как она занялась, и дохнувший ветер распалил огонь еще пуще. Эадановы домочадцы окатили примёт водой. Тошнотворно запахло тухлятиной и мокрой соломой, поднялся густой дым, а эсы на крепостной стене заулюлюкали, торжествуя, что врагам не удалось их коварство. Но тут же заплясало пламя в другом месте стены, и люди бросились туда с ведрами. — Что это вы творите, изгнанники богов?! Начинаете битву во тьме, против древнего Закона?! — крикнул Эадан Фин-Гебайрам и Фин-Солльфинам. — А кто начинает битву? Мы всего лишь сорняки выжигаем, — отозвался Райнарави и добавил с недоброй усмешкой: — Сорняки, проросшие на славной земле наших прадедов. — Его глаза горели алым, словно подражая огням факелов. Защитники Ангкеима метались от одной стороны стены к другой, заливая уже зажженные примёты и обстреливая, закидывая камнями тех, кто наваливал новые. В войске неприятеля тоже подняли луки. «Что ж вас так много, утащи вас гурсы?!» — возмущался Эадан, пригибаясь, чтобы не угодить под вражьи стрелы. Знамо дело, захватчики и не готовили долгую осаду. Чего ради им просиживать дни напролет у крепостных стен, если их число столь велико, а с Эаданом осталось так мало верных людей? Они поспешали. Эсы из Вилтенайра, Тидда и Руда-Моддур тревожились за жито, что поспевало в родных краях; а Райнар Фин-Солльфин — еще и за свои припасы. Как бы ни бахвалились его сыновья, а кладовые Фин-Солльфинов не бездонны, и Райнар уж всяко не отдаст их на разорение чужеземным нахлебникам. Воины Вульфсти упорно притаскивали новые и новые охапки сухой травы и веток, даром что уже не успевали их поджечь — их тут же окатывали водой со стены. Эадан замечал, что стрел у его людей все меньше, а горки камней, сложенные на дворе усадьбы, становятся все ниже. Он оглянулся на колодец. Так они, глядишь, до дна вычерпают… Впервые Эадан пожалел, что им выпало такое благодатное, сухое лето. Да лучше б дожди лили что ни день и трава пригибалась к земле от влаги, а крепостная стена отсырела бы так, что ее бы не подпалил даже небесный огонь из очага Рогатых! Эадан спустился, чтобы подсобить рабам у колодца. Все одно на стене от него было мало проку с рукой на перевязи, а передавать ведра по цепочке, рассудил он, будет задачей полегче. Быстро рассветало. Утро обещало быть туманным, совсем не таким улыбчивым, теплым, полным золотистого света, к какому они привыкли за это лето; но Эадан, разгоряченный работой и страхом за свою жизнь, не ощущал по-осеннему пробирающей прохлады. Он скинул стеганую куртку, которую надел для защиты от стрел, и остался в одной рубахе, насквозь мокрой от пота. Пот сползал и по щекам, по шее, скапливался над верхней губой — Эадану приходилось время от времени его слизывать. Передавая ведро, он поднял его к лицу и сделал жадный глоток. Никогда еще эта поганая колодезная вода не казалась ему такой вкусной. Солнце, верно, уже вырвалось из темницы Тааль, но на дворе все еще было сумрачно, хотя Эадан ощущал, что наступило утро. В хлеву завозился, замычал скот, не понимая, отчего его не гонят на пастбище. Из-за стены поднимался дым, черный на фоне светлеющего неба. Его острый запах засел у Эадана в носоглотке, перебивая все другие запахи. Мышцы здоровой руки горели от усилий. Он почти не чувствовал пальцев. — Пойду по нужде отойду, — соврал Эадан и скрылся за сараем, испытывая невероятное облегчение: как, оказывается, хорошо дышать, когда не надо таскать ведра! Руку начало покалывать. Он потряс ею, чтобы разогнать кровь. Оказавшись у выгребной ямы, Эадан помедлил — и в самом деле, что ли, отлить? — но не хотелось, видно вся влага вышла с потом. Он подошел к двери бани. Внутри было тихо — значит, Эвойн в конце концов разродилась, спасибо Виату. Беспечная радость на миг озарила Эадана. Ему стало любопытно, принесла ли Эвойн наследника, как обещалась. А даже если дочка, тоже не беда: Эвойн непременно выпросит для нее приданое из сундука Вальебург, Эадану и тратиться не придется. Кому еще наследовать Вальебургино добро, как не единственной сестре? Эадан даже в мыслях не мог представить, чтобы она зачала собственных детей от Вальзира. Тут Эадан забеспокоился. Не ляжет ли Вальебург тайно с каким-нибудь элайром, чтобы обделить наследством отпрысков Эадана? Как потом убедить свободных мужей Гуорхайля, что дитя Вальебург не от Вальзира? Не свидетельствовать же, что Вальзир никогда не приходил к жене на карнроггское ложе — так Эадан и побратима покроет позором, и свое собственное возвышение низвергнет, ведь оно зиждется на одном лишь Вальзировом герроде… И, боги, сколь хрупок этот геррод! «Надо возвращаться», — кисло сказал себе Эадан. Не то начнут шептаться, что Эадан больно долго ходит по нужде — не придумал ли он пересидеть опасность в выгребной яме, как презренный Альди Черноглазый, когда Вальдр Гра-Норн явился отомстить ему за обман? Эадан нехотя поплелся обратно. Правая рука ныла так, будто ее кости тоже раздробила булава Тьёгена Фин-Гебайра. Теперь он чувствовал и ветер, и утренний холод. Липнущая от пота рубаха казалась прямо-таки ледяной. Эадан хмурился. Отчаянно не хотелось возвращаться; хотелось укрыться в хризском покое и завалиться к Вальзиру под медвежью шкуру, которой тот по-прежнему укрывался по ночам, даром что тепло — говорил, мол, нет, «не тепло». Он всегда зябнет, Вальзир, — Эадан не помнил, чтобы его руки и ступни хоть когда-нибудь не были холодными. Фин-Солльфин обругал его «жабьей шкуркой» — и сейчас, вспомнив, Эадан почему-то ощутил укол нежности. Что-то Вальзир там поделывает? Он ведь тоже слышит шум сражения. Наверное, худо ему, бедняге… Эадан остановился у двери хризского покоя, раздумывая, не зайти ли. С крепостной стены доносились крики — не разобрать, защитников ли, недругов ли. Может, воины Вульфсти бросили поджигать стену и полезли наверх по своим примётам, будь они неладны… Не успел Эадан об этом подумать, как услышал шаги между конюшней и пустым теплым хлевом. Быстрые, осторожные, тихие — так не ходят по родной усадьбе. Так крадутся враги. Верно, они придерживали оружие, но Эадан нет-нет да и слышал редкое позвякивание. Страх окатил его жаром, приподнял волоски на загривке, застучал горячей кровью за ушами, в затылке, в висках. Эадан дернул на себя дверь и нырнул в хризский покой за мгновение до того, как чужаки показались из-за угла конюшни. Он затаился у прикрытой двери. Ключ висел у Эадана на шее, но он остерегался греметь запором. Те, снаружи, прошли мимо — Эадан услышал их дыхание, дыхание множества людей. Дождавшись, когда шаги стихнут, он обернулся и поискал взглядом Вальзира: того не было на кровати. Неужели вышел в общий зал? Эта мысль казалась совсем уж невероятной. Он повертел головой — покой был заставлен сундуками, стульцами, короткими кривоногими скамьями из Тирваниона, жаровнями, изображениями хризов и хризок с горестными глазами; из угла на Эадана строго глядел истинноверский бог, перед которым горели две тонкие свечки — Эадан всегда жалел, что Вальзир изводит понапрасну такие диковины. Полку, на котором стоял истинноверский бог, застилал кусок бархата густого винного цвета; он спускался до самого пола и разливался по ковру красивыми складками. Эадан догадался. Он пробрался через все эти хризские вещицы, стараясь не запнуться и не наделать шуму, и откинул бархатный полог. Снизу вверх на него взглянули огромные темные глаза, точь-в-точь как у избранников хризского бога на этих размалеванных досках. — Мой любимый брат, мы потеряли Ангкеим, — прошептал Эадан — и у него перехватило горло от безысходности, непоправимости, что заключалась в этих словах. — Клятые Фин-Солльфины… Делали вид, что хотят поджечь стену… Откуда нам было знать… Сколько их к нам пробралось, мне неведомо… Такое большое войско! Нам никак не отбиться, мой милый побратим, моя печень. — Эадан притянул Вальзира здоровой рукой и расплакался, прижавшись лицом к его плечу, там, где под бледной кожей сильно выступала ключица. — На болото, — вдруг проговорил Вальзир. Эадан поднял на него заплаканные глаза. — Что болото? Вальзир нетерпеливо повторил, явственно раздражаясь: — Мы на болото. Эсы не могут идти на болото, там не могут найти. В Эадане забрезжила надежда. — А и то правда, никому кроме тебя не ведомы пути через Мундейре, — прошептал он. — Если они забрались на стену, то и мы перелезть сумеем. Знать бы еще, в каком месте… — Эадан вскочил на ноги и повертел головой, прикидывая, что прихватить с собою. Какая досада, что придется оставить захватчикам все эти хризские богатства! Наспех напялив на себя и Вальзира шейные кольца, запястья и пояса в несколько рядов, Эадан подошел к двери и толкнул, молясь Этли, чтобы петли не заскрипели. Высунул голову, готовый увидеть несметное воинство, поджидающее его с обнаженными клинками. Но перед хризским покоем никого не было, лишь со стороны ворот неслись вопли, рычание и лязг оружия. «Да уж, несладко им там приходится», — подумал Эадан. Он немного захмелел от радости: те, кто остался на стенах, обречены, а он, Эадан, жив! Жив и, быть может, спасется, если Ткач Удачи по-прежнему его любит, если боги еще не доплели до конца его судьбу, если ему повезет и враги все как один полезли в усадьбу, а не остались сторожить у стен… Эадан сделал знак Вальзиру. Они выскользнули из-за двери и побежали мимо конюшни, мимо амбаров и хлевов, в то время как сзади накатывал грохот битвы. Не битвы — бойни… По земле стелился туман, зеленоватый, как мутная вода из колодца. Он и пах болотом, как эта вода. Эадан помнил, как давно, когда он был еще мальцом, со стороны леса наплыл такой же странный тяжелый туман и держался необычайно долго. Люди и десяти шагов не могли отойти от двери, не потеряв из виду и дверь, и сам дом. Старики тогда толковали, что это колдовство Ддава — он и его элайры-утопленники вышли из болота и бродят в тумане, выбирая себе жертв. Эадан тогда здорово перепугался. Но сейчас он готов был благодарить Ддава за этот туман, который всё поднимался и густел — вскоре пришлось идти уже наощупь, но это значило, что и глаза недругов их не приметят. Эадану опять пришли на ум оскорбительные речи Райнарави Фин-Солльфина, назвавшего Вальзира «болотной нечистью». А что, если так и есть, что, если Ддав наслал этот туман на защиту своего любимца? Эадан сжал маленькую влажную руку Вальзира. — Хорошо, что ты со мной, — шепнул он. По его прикидке, до стены осталось совсем немного. Он ускорил шаг. Драгоценности, которыми он увесил себя и Вальзира, звякали, но Эадан не боялся, что их услышат: враги были далеко, заняты убийством защитников Ангкеима, и в грохоте оружия и воинственном реве и самое чуткое ухо не различило бы мелодичный звон браслетов. Он уже ожидал увидеть крепостную стену, когда из тумана вынырнула высокая фигура — вернее, она стояла неподвижно, это Эадан едва не налетел на нее на бегу. Эадан отшатнулся. Он выхватил нож, но незнакомец, похоже, не думал нападать, а всё так же стоял, опираясь на посох. Не убирая нож, Эадан широко обошел его — и тогда разглядел, что тот плотно обернул плащ вокруг головы, так, чтобы грубая поношенная материя закрывала глаза. Зловещий незнакомец пел — если можно назвать пением нечто заунывное, скрипучее, рокочущее — и от этого пения, как померещилось Эадану, дрожала земля и сам воздух. — Орнар, Отец Правды, развей наваждение, — пробормотал Эадан. И словно боги и впрямь склонили слух к его просьбе, фигура сделала шаг назад и растворилась в тумане, а над Ангкеимом разнеслось пронзительное: «Ийех, ийех!»