Наследники Морлы

Звон, лязг и гром обрушились на Эадана. Он вскочил с постели с ножом в руке, осоловело озираясь: спросонья не мог сообразить, где это он и что это за оглушительный шум, будто все воины Орнара загремели оружием перед битвой со Старшими. Свет едва пробивался сквозь толстые стеклянные кругляши окна. В сумраке темнели очертания низкого криволапого столика, лежанки, узкой, как скамья, узоров на побеленной стене, у самого потолка. «Мы в доме карнрогга», — вспомнил Эадан. Он метнулся обратно к Вальзиру — тот, небось, перепугался пуще Эадана. И правда: Вальзир сидел в постели, зажав уши руками и уткнувшись лицом в колени. Эадан присел рядом, обнял, не зная, как успокоить: у него и самого сердце в пятки ушло. Он прижимал Вальзира к себе, пока снаружи все гудело, било, гремело, перезванивалось; дрожали стены и дребезжал медный светильник на столике, а у Эадана в животе, показалось ему, тоже начало перекатываться и бушевать. Наконец остался лишь размеренный низкий бой, отдававшийся у Эадана во всем теле, но постепенно и он смолк. У Эадана звенело в ушах. — Помоги нам Орнар, Отец Правды, что это было? — пробормотал он. Вальзир отстранился, словно ему стало стыдно за свой испуг. — Это в домах бога, — сказал он и добавил несколько длинных мудреных слов по-хризски. Потом, видя, что Эадан не понимает, пояснил слегка раздраженно: — Зовут делать молитву. — Ничего себе зовут — этак они и мертвецов на молитву подымут! — хохотнул Эадан. Он припомнил, как мелодично звякала хитрая хризская выдумка под крышей дома бога в Мелинделе, когда близилось время молитвы — и слышно всем в усадьбе, и в то же время не громыхает так, точно все воинство Тааль скачет за тобою, чтоб утащить под землю. Но, верно, для такой большой усадьбы и звон должен быть большой. — Нам тоже идти молиться? — спросил Эадан с надеждой: ему страсть как хотелось поглазеть на сказочное убранство главного дома бога, который поразил его накануне. Вальзир замотал головой. — Нет, нет, не идти, — выпалил он с содроганием, как будто Эадан предложил ему нечто немыслимое. Он снова улегся, свернулся у стены спиной к Эадану и укрылся с головой. — Ежели все идут, то и нам надобно, — сказал Эадан. — В Мелинделе все ходили, даже бедарцы… Он встал, повертел головой в поисках кадки с водой — попить и умыться, но у этих хризов и воды не оказалось. Протер глаза кулаком. Завязывая на ходу штаны, подошел к двери и высунул голову — хриз, дремавший за порогом прямо на полу, сразу же вскочил и уставился на Эадана с подозрением. — Чего желает славный воин? — поинтересовался он — к ошеломлению Эадана, на языке эсов. — Поесть бы… — начал Эадан, но спохватился: вот дурная голова, он же про дом бога хотел спросить! — Там молиться зовут, да? — Он ткнул пальцем в сторону, где, как ему казалось, был тот исполинский «бражный зал». — Хозяин молиться-то идет? Хриз забегал глазами, разбирая, о чем его спрашивают. — Господин наместник с приближенными отправился молиться, да-да, — ответил он. — Ваш юный авринт с ним также. «Что за чудной народ эти хризы — вроде и говорит на людском языке, а все равно ни шиша не поймешь», — подумал Эадан. — Уже ушел, что ли? — Ушел, ушел, — закивал хриз. — Славный воин желает утреннюю трапезу? В одно мгновение принесут утреннюю трапезу славному воину. — Он с поклоном подхватил Эадана под руку, ввел обратно в комнатку и, не переставая сладчайше улыбаться, закрыл дверь. Эадан плюхнулся на кровать к Вальзиру. — Почему твой высокородный дед позвал в дом бога Мэйталли, а нас не позвал? — протянул он разочарованно. — Ты-то ему поближе будешь — сын единственной дочери, как-никак! — Эадан погладил Вальзира по острому плечу, обтянутому тонким одеялом. — И одеяла нам дали худые, смех один, — пробурчал он. — Дай я тебя вторым укрою, а то еще застудишься… Эадан прилег рядом. Одну ногу пришлось свесить с кровати, и правая рука тоже не помещалась: кровать была такой узкой, что Эадану приходилось постоянно поддерживать равновесие, чтобы не скатиться на пол. Видно, хризы рассудили, что Эадан будет спать отдельно, на еще более узкой лежанке у противоположной стены. Ну и гостеприимные же хозяева — разделять побратимов! Его элайров вообще увели неизвестно куда — Эадан их не видал со вчерашнего вечера, когда рабы и прислужники приняли Эадана со спутниками в карнроггском доме. А сам карнрогг к ним даже не вышел… Эадан согнул ногу в колене и принялся тереть и мять ляжку. Все мышцы — а Эадану мнилось, даже кости — сводило, перекручивало и грызло; даже несколько шагов до двери и обратно дались ему тяжело. Вчера, захваченный чудесами Золотого Города, он и думать забыл о боли, но нынче она возвратилась вдвойне. Эйфу-то с бедарцами и кайрцами хоть бы что: привыкли от зари до зари трястись в седле; а их, эсов, выковали не для того, чтобы целыми днями с лошадей не слезать и на землю не ступать. Еще и тут не растянешься как следует, на этой клятой узкой кровати… Эадан со стоном повернулся набок, к Вальзиру. Бедный Вальзир! Если Эадану так скверно, то как Вальзир вообще выжил в этой изнурительной дороге? Эадан принялся осторожно его ощупывать. — Уйди, — сказал Вальзир. — Ты не занемог, мой праздник? — Нет. Уйди. Эадан убрал руку. Не верилось, что Вальзир перенес многодневную скачку лучше, чем Эадан. Может, все дело в лошади. У Киртю-Вэнтю был диковинный ход: она так занятно переставляла ноги, что Эадана разбирал смех на нее глядеть. Но стоило кайрцам увидеть, как ровно и плавно она несет своего всадника, они принялись восторгаться и расспрашивать Эйфа, кто этот эс, владеющий такой дорогой лошадью. Эадан тогда немного обиделся: хвалят невзрачную Киртю-Вэнтю, а не его статного боевого коня. Появился все тот же хриз-прислужник с подносом в руках. Отчего-то избегая смотреть на Эадана и Вальзира в одной постели, неслышно проскользнул к столику, поставил поднос и скрылся за дверью. Эадан, охнув, сел, заставил себя подняться и, не разгибая спины, проковылял к столику. На подносе оказался ломоть хлеба, молодой сыр, сосуд с двумя крохотными стаканчиками и миска с зелеными сморщенными ягодами, плавающими в мутном соке. Эадан собрался с силами и подтащил столик к кровати — ножки заскрежетали по гладкому каменному полу. Вальзир вздрогнул от звука, но не обернулся. — Погоди, я сперва сам попробую, — сказал ему Эадан. Хоть пища и хризская, а вдруг Вальзиру придется не по вкусу? Взять хотя бы вот эти ягоды, недоспелые и скукоженные — Эадан и сам не стал бы их есть, разве что с голоду. Он с опаской выудил одну, сунул в рот. Тьфу, горечь! Оказалось, зеленые ягоды плавали не в соке, а в какой-то соленой, жгучей жиже, чей запах ударял в нос как вонь квашенной рыбы. Эадан выплюнул пожеванную ягоду обратно. Плеснул себе из сосуда, чтобы перебить поганый вкус. В сосуде было вино, сильно разбавленное — не вино, а водица. «Этот карнрогг для собственных родственников вина пожалел», — оскорбился Эадан. Он отщипнул хлеба и отломил сыру, принялся жевать, мрачно думая, как все это напоминает житье у Эорамайнов. Вот вроде бы не поскупились — угостили хлебом; но хлеб-то неважный, грубо смолотый — не столько ешь, сколько плюешься. И ни мяса тебе, ни жира, ни молока с медом… Кормят, будто Вальзир не внук хозяина, а безродный изгнанник. За день звон и гром раздавались еще четырежды, но больше не повергали Эадана в ужас: то ли звонили теперь тише и короче, то ли он попросту привык. После каждого раза Эадан ждал, что сейчас явится прислужник и позовет их с Вальзиром предстать пред очами карнрогга. Но проходил день за днем, свет сменялся ночной теменью, а их всё держали в этой распроклятой комнатушке. На вопросы Эадана приставленный к ним хриз неизменно отвечал: «Терпение, славный воин. У господина наместника много забот. Вас призовут, будь на то воля Всевышнего». Такие речи возмущали Эадана еще больше. Ясно, хозяин принимать их не желает, а кивает на волю своего бога. До такого даже Райнариг Эорамайн бы не додумался. Что же выходит, хризскому богу не угодно, чтобы Вальзир после стольких лет наконец увиделся со своим дедом? Теперь Эадан убедился, что не привирали кайрцы, ругающие хризов за высокомерие и скупость: видать, такие они и есть, даже ближайшими родственниками пренебрегают. Эадан замаялся сидеть в четырех стенах. От нечего делать он днями и ночами напролет валялся то на кровати рядом с Вальзиром, то на лавке у стены, задремывал, просыпался, чтобы поесть и накормить Вальзира, справлял нужду в необъятный глиняный кувшин с широким горлышком и снова засыпал, надеясь понапрасну, что их вот-вот позовут к карнроггу. Ломота по всему телу скоро сошла на нет — и Эаданово нетерпение стало вконец невыносимым. Сладкоречивый хриз всеми правдами и неправдами удерживал Эадана за дверью. Даже по нужде не выйдешь — для того им поставлен кувшин невообразимых размеров, из-за которого вся комнатка воняет дерьмом и мочой. Вот тебе и хризы! Корчат из себя невесть что, а сами гадят там же, где спят — ну точно свиньи, которых раскормили до того, что они уж и встать не могут. — Дорогой брат, отчего высокородный отец твоей матери нас чуждается? — решился спросить Эадан. — Это что, обыкновение такое у вас, хризов? Вальзир посмотрел на Эадана со страданием. — Мы не должны здесь приезжать. — Не надо было сюда приезжать? — переспросил Эадан. — Но почему, мое веселье? Пучеглазому хризский роггайн целое войско прислал, а их ведь никакие узы не связывают — ни родственные, ни побратимские… А ты роггайну родственник, разве я неправильно запомнил? А здешнему карнроггу так вообще — ближайшая родня. Вальзир провел рукой по лицу, оставляя на бледной коже красные полосы. — Ты не понимаешь. У эсов так. У хризов не так. Я никто здесь. — Как же не так, если даже какой-то облезлый Видельге вышагивает с поднятой головой из-за родства с твоим дедом? — Эадан обнял Вальзира и прижал к себе. Он видел, что тот терзается — еще бы не терзаться, когда с тобой, потомком карнроггов, обходятся как с незваным попрошайкой! — и обида в Эадане крепчала: уже не за себя, а за честь побратима. — Ручаюсь, карнрогг Ан Орроде готовит для тебя великий пир, — сказал Эадан, пытаясь утешить. — Потому не призывает нас так долго. Вот убедишься, он усадит тебя за стол хозяев и велит своим элайрам величать тебя наследником меча… Вальзир издал непривычный звук — неужели смешок? Эадан взглянул вниз и увидел, что в глазах Вальзира блестят слезы. Тот сразу же спрятал лицо у Эадана на груди, обвил руками его шею; Эадан почувствовал, как тело Вальзира вдруг расслабилось, обмякло, словно лишилось последних сил. — Ты говоришь глупое, — сказал Вальзир, не отстраняясь от Эадановой груди. В его голосе не было раздражения — он даже будто… улыбался? — Вовсе нет, — возразил Эадан. — Это твой дед будет глупцом, если не поступит так, как я говорю. Твоя ли вина, что у него нет сыновей? Ты единственный, в ком течет его кровь. Вот пускай тебя и возвышает, как достойно мужа его крови. Эадан сидел не шевелясь, обнимая Вальзира, — боялся спугнуть. Слушал его легкое дыхание. Не двигаться было трудно. Какое-то время Эадан развлекал себя, представляя широкий пир у карнрогга Ан Орроде: какие яства поставят пред ними, какими будут кубки и блюда, каковы одежды у домочадцев карнрогга; что за песни хризы поют на своих празднествах, сидят ли чинно или расхаживают меж столами, может, и пляшут как-нибудь по-диковинному — будет занятно поглядеть! Но от мыслей о стольких любопытных вещах Эадану стало вконец невмоготу. Он бережно уложил Вальзира под одеяла, подхватил верхнюю рубаху, полукафтан и шапку, которые клал под голову, и наспех оделся, стараясь не зашуметь. Потом подошел к окну и так же с опаской надавил на него, открывая. Понятно, хризу-прислужнику велено не выпускать гостей; но сколько ж можно куковать взаперти? Такое только Вальзиру в радость — ну так он ведь хриз; а Эадан не привык с утра до ночи сидеть как пойманный медведь в яме, чтоб никуда не выйти, не послоняться окрест, не перекинуться словом-другим с людьми, не узнать новости… У него аж опять начали ныть мышцы — на этот раз не от скачки, а от бездействия. Эадан раскрыл окно, насколько смог — створка подалась неохотно, словно и она стремилась во что бы то ни стало удержать его внутри, — взобрался на подоконник, сел, свесил ноги и посмотрел вниз, прикидывая, далеко ли до земли. Неблизко — да и не земля там, а каменная плитка. Эадан повис на руках, нащупал ногами опору. Начал спускаться, впиваясь пальцами в украшения на стене — в глаза сыпалась белая пыль. Наконец спрыгнул, выдохнул, поглядел вверх — и пожалел запоздало: окошко-то он не прикрыл! Еще надует Вальзиру, чего доброго, — сам-то прикрыть не догадается… Укоряя себя, Эадан прошелся по узкой дорожке между домом и высокой глухой стеной. На глаза попалось каменное возвышение с выбитыми в нем хризскими знаками; вокруг отцветали темно-красные, почти черные, цветы, каким Эадан не знал названия. Перебравшись через них, Эадан влез на возвышение, ухватился за верх стены, подтянулся и перемахнул на другую сторону. Он ожидал, что сразу же окажется среди людей — работников карнрогга, но снаружи было так же тихо и безлюдно, как и за стеной. Такие же глухие стены тесно сходились к узкой мощеной дороге, и Эадан, немного растерянный, зашагал по ней, надеясь встретить хоть кого-то живого. Летел мелкий снег, но было необычно тепло — Эадан даже расстегнул кафтан, шел нараспашку, и шапку сдвинул на затылок, чтобы не мешала осматриваться. Правда, смотреть было не на что: сплошные побеленные стены, ни одного окошка, да кое-где калитки — запертые, Эадан попробовал. Но идти было легко: дорога вела под гору, и пахло здесь непривычно, но приятно: вроде цветами и еще чем-то душистым, как дым в доме бога. Хорошо на открытом воздухе после духоты комнатушки. Вот еще бы повстречаться с кем-нибудь, расспросить о нраве карнрогга, о том, как заведено в его усадьбе… Дорога начала разветвляться, и Эадан выбирал наобум — просто сворачивал туда, где ему казалось интереснее. Появлялись другие запахи: скота, съестного, пряностей, других людей, и Эадан приободрился: судя по всему, он уже близко к той части усадьбы, где кипит жизнь. Удивительно, что к скотному двору надо идти так долго; ну да усадьба эта другим не чета, вон какая огроменная, и домочадцев у здешнего карнрогга, наверно, больше, чем свободных эсов во всем Трефуйлнгиде — где им уместиться на обычном дворе. Эадан почти бежал вприпрыжку — от нетерпения и от того, что дорога круто спускалась вниз. Впереди он завидел этот их хризский бессмысленный дверной проем, вроде того, с каменными изваяниями, через который он проезжал, когда только прибыл в Ан Орроде. Этот проем был меньше и без изваяний, но все равно, как посчитал Эадан, очень красивый: с выпуклыми венками, плодами и ягодами, которые он просто не мог не пощупать. Пройдя под сводом, он наконец-то увидел людей — множество их, живых, веселых, шумных. Эадан сам того не осознавая расплылся в широкой улыбке. Больше не было глухих стен — совсем наоборот, куда ни глянь, распахнутые двери, а где и вовсе без дверей. Хризы всех цветов и пород сидели в креслах прямо на дороге, толпились у порогов, свободно заходили в полутемные зевы построек и выходили со свертками, мешками и сосудами. Эадан тоже заглядывал из любопытства. Чудные у ан-орродского карнрогга закрома: всё лежит на виду, разложено так, что занимает места больше, чем было бы разумно, и нигде ни засовов, ни замков. Некоторые постройки оказались стряпными — это оттуда валил пар и дым и пахло жареным. Эадан недоумевал: зачем столько? И как они таскают кушанья к карнроггскому столу — пока донесут, остынет же! Не лучше ли пристроить к карнроггскому дому одну большую стряпную вместо того, чтобы дробить на столько мелких? От запаха у Эадана заурчало в животе, и еще пуще он изобиделся на хозяев: держат их с Вальзиром впроголодь, когда у них столько стряпных! Ему пришло в голову напроситься на угощение. А что, он почетный гость, побратим карнроггского внука. Угождать ему — их обязанность. Он уже было последовал за запахом жирной пищи, когда заметил хризов, играющих фигурками на доске — похоже на рохтанскую балгу. Другие хризы стояли вокруг и то ли ругали, то ли подбадривали игроков. Эадану стало любопытно. Он подошел, вытянул шею, заглядывая через плечо стоящего перед ним хриза. Игра была непонятной, но Эадана завораживали передвижения гладких, отполированных касаниями, фигурок и их стук по доске. Один из игроков ласково блеснул на него черными глазами. — Садись, славный воин, испытай благосклонность своего Этли, — пригласил он. Эадан поразился: да здешние хризы не только по-эсски умеют, а еще и знают имена Рогатых! Он шагнул к столу, но тут его утянули из толпы. — Для чего славному воину просаживать жалованье в пустой игре? — сказал ему новый хриз, как две капли воды похожий на моргерехтовского лекаря — Эадан даже поначалу принял незнакомца за него. — Славный воин приедет домой, сойдет с коня — что жена ему скажет? «Разумно ты поступил, мой муж, проиграв всё в пеллеам»? Нет, вот что скажет ему жена-красавица: «Привез ли ты мне душистых притираний, румян, отвара для волос, омолаживающих снадобий из Весериссии, чтобы я была хороша и весела для моего господина?» — Эвойн так бы и сказала! — рассмеялся Эадан — и вспомнил, что теперь-то Эвойн ничего не скажет, не встретит с приветственной чашей, не придет с лукавой улыбкой к нему в спальную нишу, нарядная, пахнущая хризскими благовониями… Эадан поник. Но лишь на мгновение: хриз, ловко обходя попадающихся им на пути людей, привел Эадана под навес, усадил на стулец и всучил ему в руки маленькую чашу с чем-то горячим. Эадан понюхал. Сделал осторожный глоток — думал, там вино, но питье оказалось другим, горьковатым, но ласкающим горло. Эадан осушил чашу, и хриз услужливо наполнил ее снова. — Пей, пей, славный воин, угощайся, — приговаривал он, придвигая Эадану блюдца с вялеными фруктами, орехами и еще какими-то блестящими липкими кусочками, с виду похожими на нарезанный жир, — но когда Эадан вложил один такой в рот, он оказался до невозможности сладким, слаще самой спелой ягоды. «Вот бы Вальзиру попробовать», — подумал Эадан. Прихлебывая, он сгреб пригоршни с каждого блюдца и запихнул за пазуху — то-то Вальзир обрадуется. Эадан замечал, как он страдает от этого дрянного хлеба и жидкой рыбной похлебки, которыми их кормили у карнрогга. Пока Эадан ел и пил, хриз развлекал его, показывая всякие диковины. Он раскрывал шкатулки, в которых оказывались разноцветные порошки, пересыпал в пальцах сушеные листья, откупоривал бутыльки, давал Эадану понюхать — какие пахли дивно, какие — так, что ударяло в голову; разворачивал кульки и выуживал из них то камушки, то небывалых, переливчатых, как самоцветы, жуков, то лапки и хвосты неведомых тварей. Размякший от горячего пряного питья, Эадан благодушно хвалил всё, что ни видел. Он почти не понимал, что втолковывает ему хриз, но поразглядывать его странные вещицы было занятно — Эадану даже захотелось стянуть одного из этих больших блестящих жуков, хотя он и сам не смог бы сказать, на что ему такой. Наконец, Эадан опустошил все блюдца и поднялся, чтобы от чистого сердца поблагодарить гостеприимного хриза. Он прижал руку к груди и поклонился, но хриз замахал руками и залопотал еще быстрее. Он сунул Эадану под нос деревянную коробочку, висящую на толстой цепочке. На крышке коробочки с удивительным мастерством был изображен хризский святой человек и по бокам — затейливые магические знаки. — Носи у тела не снимая — все раны и ушибы заживут в мгновение ока, — объяснил хриз, навешивая коробочку на шею Эадану. — А наденешь на недужного — и хворь как рукой снимет. — Полезный амулет, — оценил Эадан, разглядывая коробочку. Открыв, он обнаружил внутри сморщенный отрезанный палец. Эадана передернуло от отвращения и суеверного страха; он поспешил бросить палец обратно и захлопнул крышку. — То палец богоугодного Михария Эмридита, — произнес хриз с благоговением в голосе и постучал по коробочке. — При жизни он исцелил великое множество болящих, а после на его могиле стали твориться чудеса. Нелегко досталась мне такая ценная вещь, и я бы не отдал ее тебе, если б не убедился, какой ты достойный и добродетельный человек. Эадан не знал значения второго слова — хриз просто переиначил хризское слово на эсский лад — но понял, что его похвалили. Он низко поклонился, довольный, что обитатели Ан Орроде, выходит, не все столь же чванливы и непочтительны, как их повелитель. Коробочка и в самом деле ценная вещь, раз в ней заключена сила могущественного ведуна, у которого даже могила — и та колдовская. Будет хорошо надеть амулет на Вальзира… Эадан решил, что за такой добрый подарок следует отдариться. Он снял один из браслетов и подал его хризу с положенными словами. Тот аж затрясся от радости. — Щедрый воин, славный воин! — твердил он, кланяясь, пока провожал Эадана. — Поскорей еще приходи! Эадан пообещал, что придет, — и опять смешался с людьми, счастливо сжимая амулет на груди. Этот хриз был до того похож на лекаря из Мелинделя, что Эадан не сомневался в его искушенности в ведовстве. Наверняка они одного рода. И Вальзиру непременно полегчает, как только он его наденет — и, глядишь, он исполнится благодарности к Эадану, ведь тот раздобыл для него такое чудо. Эадан шел меж двух рядов построек, заглядывал то к одним хризам, то к другим, и все его угощали. Хоть и говорят эсы: «Каков хозяин, таков и конь», а по всему выходит, домочадцы карнрогга куда приветливее его самого. Эадан напробовался странных кушаний — некоторые пришлось выплюнуть, но многие он и сам с удовольствием жевал, и напихивал за пазуху для Вальзира, а хризы кричали ему вслед, чтобы наведывался еще. Скоро он почувствовал, что объелся, а от обилия сластей нестерпимо захотелось пить. Он сунулся в один из проемов, чтобы попросить воды, — и натолкнулся на Ниддурама и Эйфа с несколькими кайрцами. — Шутник Этли, вот так встреча! — воскликнул Эадан. Он обнял и расцеловал всех поочередно, спросил о здоровье и новостях — и Ниддурам, вместо того чтобы ответить как полагается, вдруг разразился бранью. Из нагромождения эсских, кайрских и хризских слов Эадан едва-едва выцепил суть: златоподатель нарушил данное им слово, не одарил их по справедливости, а раздал лишь по две бронзовые монеты, чтобы элайры справили хризский праздник. — А-а-а, так это ради праздника дома бога раззвонились так лихо, — догадался Эадан. — Ну и страху же они на меня нагнали по первости! Ниддурам сплюнул темно-зеленой кашицей. — Раззвонились, — повторил он мрачно. Кайрцы явно были под хмелем, но, верно, не напились вдоволь и наливались бесцельной злобой, как подросшие псы, которые только и ищут, с кем подраться. — Звонить лайкарлахи горазды. Поищи у них правды — услышишь один звон… Эадан не сообразил, о чем тот толкует. Чтобы отвлечь — и похвастаться своей удачей — Эадан вытянул из-за пазухи целительный амулет и показал Ниддураму: — Гляди, что у меня есть! Там внутри палец хризского ведуна. Ниддурам, нахмурившись, рассмотрел рисунок на крышке. Потом открыл, безо всякого почтения вытащил мертвый палец и хмыкнул: — И сколько же ты отдал за эту мертвечину? — У меня был браслет со змеиными камнями от Видельге Кег-Моры, черненого серебра… Кто-то из кайрцев присвистнул. — Идем-ка, гургейль-брат. — Ниддурам обнял его за плечи. — Сумеешь узнать человека, от которого получил эту вещь? — Сумею… По-прежнему ничего не понимая, Эадан дошел с кайрцами до постройки с навесом, в которой лежало столько всего диковинного. Завидев их, давешний хриз вскочил и метнулся к занавешенному проему в глубине, но кайрцы настигли его и выволокли к Ниддураму. Ниддурам и хриз принялись кричать на хризском: Ниддурам с той же злобой, с какой говорил об истинноверском звоне, хриз — жалобно, умоляюще, скорчившись перед ним на коленях. Эадан покосился на кувшин на круглом подносе — было бы неплохо налить себе еще немного того душистого напитка — но неожиданно один из кайрцев выдернул поднос из-под кувшина и с размаху ударил хриза по затылку, так, что тот упал лицом на сапоги Ниддурама. Ниддурам отобрал у Эадана амулет, поднял голову хриза за курчавые волосы и что-то прорычал, потрясая амулетом. Кайрцы тем временем рыскали в полумраке, вытряхивали ящички, вспарывали мешки, рассыпали и разливали снадобья, отчего Эадан сразу же расчихался, а из глаз брызнули слезы. Утирая глаза и нос, Эадан с огорчением наблюдал, как кайрцы крушат хризово добро. Один с треском раздавил жука, чей панцирь отливал синевой и зеленью, — и Эадан пожалел, что не стащил его давеча. Все, что им приглянулось, кайрцы распихивали по кошелям у себя на поясах, но Ниддурам успел выхватить у одного из родичей браслет Эадана и подал ему: — Твой? — Мой… Скажи, отважный Ниддурам, за что ты так с этим хризом? — Эадану все еще было жаль утраченного амулета. — Он не нанес мне никакой обиды — напротив, был гостеприимен и обходителен не в пример своему карнроггу. Кайрцы расхохотались: — Какой он тебе хриз? Сетек мохнорожий! — Эх, жеребчик, — покачал головой Ниддурам, удивляясь наивности Эадана. — Он же тебе продал втридорога негодную вещь. Какой такой Михарий Эмридит? Обманщик и вероотступник он был, Михарий этот, ордометефрат всеэрейский объявил его… — и Ниддурам выдал хризское слово. — Так ты прежде и имени его не слыхал — на что тебе сдался его палец? Тем более, вовсе не его. Знаешь, сколько мы отлавливаем таких хитрецов на тирвойнунских кладбищах? Раскапывают могилы и потом выдают гнилую плоть за святые… — и опять хризское слово. От обилия непонятных слов или от тяжелого запаха разлитых зелий у Эадана застучало в голове. Он полагал, что палец мертвеца, да еще наверняка заговоренный, обязательно обладает колдовской силой — и что с того, что хризам был не люб тот ведун? Но поостерегся спорить с рассвирепевшим Ниддурамом. — Ежели тебе так по нраву истинноверские талисманы, я тебя отведу в Ликию Тиогрифию — там их как лисиц вокруг падали, — сказал Ниддурам уже более мирно: похоже, угомонился, выместив злость на сердяге-хризе. — А обману сетеков больше не поддавайся: закон империи карает и тех, кто продает неосвященное, и тех, кто покупает. — Спасибо, что заступился, благородный Ниддурам, — склонил голову Эадан, хотя так и не разобрался, в чем вина хриза и почему амулеты у главного дома бога настоящие, а его амулет — нет. Весь этот разгром и избиение удручили Эадана. Он так славно гулял по Ан Орроде, наелся всевозможных яств, нагляделся на всевозможные редкости, а остервенелые кайрцы всё омрачили. Ему уже не хотелось в дом бога — хотелось обратно, проведать, как там Вальзир; да и смеркается уже… Эадан спохватился, что не запомнил дорогу. — В дом бога охотно с тобой схожу, достойный Ниддурам. Но пока лучше проводи меня до бражного зала карнрогга, — попросил он — и соврал не задумываясь: — Высокородный дед моего побратима не сегодня-завтра устроит пир в нашу честь — так я попрошу перед ним за тебя и твоих родичей.