Кровавое озеро затопляло едва шевелившиеся лёгкие, глаза будто бы выросли на всём теле и царапали кожу длинными ресницами, с кончиков которых стекали чернила и желчь, вместо кислорода между тесно прижатых друг к другу серых блоков зданий витало что-то вроде
ёбаного свинца; металл катаны, воткнутой прямо в плечо, явно был пропитан ядом. Чьё-то тяжелое дыхание громыхало прямо над ухом, хотя единственным, что можно было разглядеть своим зрением минус шесть, были грязные обрубленные пальцы и клочок тёмных волос в паре метров впереди.
Это не метафора. Это реально произошло.
Ииде страшно.
Убийца героев Пятно склонился над ним так, чтобы Тенья смог разглядеть получше безобразие, отразившееся в кривом жёлтом оскале, гноившихся царапинах на щеках и — в этом нет никаких сомнений — в
стеклянных глазах, какие бывают у мертвецов. Вероятно, те, кто убивают людей сотнями-тысячами, сами же умертвляют в себе всё человечное.
По катане, вбитой в асфальт сквозь мясное мягкое препятствие (руку Ииды, конечно), стекала по-мультяшному широкими струями кровь, отливая розовым. Фонарей в этом узком переулке не наблюдалось, свет едва ли проникал через кусок неба между двух крыш, с труб стекала вода и земля пахла свежестью, хотя дождь уже перестал неделю назад.
— Какой же ты герой, если в глазах у тебя пылает жажда кровопролития? — Пятно облизал клыки, собирая алые капли. — Раз так, ты и милости моей не стоишь.
«Заткнись-заткнись-заткнись, — лихорадочно собирал мысли в кучу Иида, не в силах пошевелиться из-за причуды злодея. — Убийца, преступник,
сволочь, я убью…»
Ярость клокотала где-то в горле, норовя вырваться наружу потоком бушующим, но тело сковал целлофаном спёртый воздух. Истошный крик — имя брата, обречённого на инвалидную коляску, клятва
прикончить-зарубить-на-мясо и мольба о помощи,
всё вместе, — эхом отразился от серых стен и застрял в лабиринтах щелей.
Ядовито-зелёная вспышка обожгла лопнувшие капилляры глазных яблок, и Иида зажмурился то ли от внезапного света, то ли от нового потока слёз; либо близорукость так потешается над ним, либо это действительно Мидория загородил его от Пятна.
— Я пришёл спасти тебя, Иида-кун! — оскалился Изуку, оттряхивая кулак от чужой крови, которая впечаталась татуировками в щёку злодея; тот попятился, вправляя челюсть. — Наконец нашёл!
«Этот мальчишка был на одной из фотографий Шигараки…» — вспомнил Убийца героев, вытаскивая вторую катану из чехла на спине. Мидория встал в боевую стойку, приготовив кулаки и быстро соображая, как же следует поступить дальше.
Среди откровенной мясорубки, устроенной в городе несколькими мощными Ному, теми самыми
монстрами, один из которых был ещё в USJ, следовало уговорить хоть какого-нибудь про-героя и привести сюда. Изуку наблюдал за разгорающимся пламенем, горожанами, бегущими прочь из города к станции, на которой стал проткнутый чудовищем поезд, и устремлялся супротив толпы, в центр района Хосу. Гран Торино первее него отправился в гущу событий и, вероятно, всё ещё боролся с Ному на какой-нибудь улице, так что не мог видеть и знать, как Мидория бросился в самые тёмные переулки: в одном из телевизионных шоу говорилось, что шестьдесят процентов жертв Пятна были найдены именно там… и не выбирались живыми. Должно быть, брату Теньи-куна сильно повезло, или же это был такой план, в любом случае, Изуку не собирался тратить время на раздумья, он ринулся искать Ииду, пока не поздно, пока ему ещё могло повезти выжить.
Мидория не вынесет ещё одной травмы.
Убийца героев выглядел
до усрачки пугающим. Изуку захотелось придержать колени, чтобы перестали трястись, но такой роскоши, как слабость, ему было не дано. Дабы перекрыть голосом звук телефона, означающий, что всем контактам уже послана информация о местоположении, Мидория закричал ещё раз, в надежде, что фраза выйдет не такой непростительно дрожащей:
— Можешь двигаться? Давай же, тебе нужно встать! — ткань перчаток заскрипела, когда юноша поцарапал её впившимися в кожу ногтями. — Скажи, что можешь встать, пожалуйста!
— Моё тело… обездвижено… — с трудом произнёс Иида, стиснув зубы. — Это точно его причуда…
«Должно быть, активируется через порезы, — догадался Изуку и сощурился, считая количество холодного оружия, пытаясь разглядеть ещё одно тело в темноте поодаль. — Не будь здесь ещё кого-то, кроме Ииды, я бы… я бы смог…»
Рассуждать об ещё одной жертве как о ненужном грузе было гадко, но парень упрямо тряхнул головой. Сейчас он герой и должен позаботиться о том, чтобы все трое — он, Иида-кун и тот про — выбрались от Пятна живыми.
— Это тебя… не касается… Беги отсюда… — прошипел сквозь зубы Тенья. — Не лезь.
Изуку обернулся к нему и застыл с полным выражением ужаса и непонимания. О чём,
чёрт возьми, он говорит? Лезть туда, куда не следует, это и есть работа героев, разве нет? И как может Изуку оставить своего друга один на один с этим чудовищем? Воспоминания об инциденте в USJ всплыли картинками уродливыми, Мидория прикусил губу и наклонился ещё сильнее, готовясь к резкому выпаду с правого бедра. Пятно не похож на членов Лиги,
о боже, нет, его глаза горят жаждой крови. Его нужно устранить.
— Я
обязан убить этих двоих, знаешь, — как-то лениво отозвался злодей, убирая с лица красный шарф, совершенно точно испачкавшийся в крови жертв, — если встрянешь, разумеется, я должен буду убрать и тебя. Что ты теперь будешь делать?
Изуку обдало холодом от его слов. Действительно, что же ему делать в такой ситуации? Утащить на своей спине двух человек он навряд ли сможет, при этом отбиваясь от злодея, сбежать прямо сейчас одному тоже не вариант, тогда, единственным правильным выходом будет…
—
Спасать.
Без стратегии, без чьей-либо помощи, что ещё ему оставалось? Идти напролом танком и биться что есть сил. Потому что сейчас никто не сдерживает объятиями тумана тёмного, пронзительным взглядом или десятками пар холёных рук. Потому что так должно быть. Это — кара за то, что не смог защитить друзей в парке Юэй.
— Всемогущий говорил мне: лезть туда, куда не просят — удел настоящих героев! — Изуку выставил кулаки; жар взобрался по ногам вверх и застрял на уровне груди. —
Я не собираюсь стать исключением!
Юноша рванул вперёд, согнув колени, вытянув руки в стороны, и Пятно устремился ему навстречу, замахнувшись длинным лезвием.
С таким противником следовало держать дистанцию, но Изуку, просчитав удобный момент, бросился злодею под ноги и пролетел под ним, сверкая Полным Покрытием. Пока Убийца разворачивался, Мидория уже взлетел над ним, рассекая воздух со свистом пронзительным — кулак наполнился силой, радуга загорелась пламенем изумрудным, и на момент удара («Пятипроцентный Детроитский Крушитель») сознание отключилось. Возможно, это и должен был почувствовать Изуку, если бы смог поразить Шигараки в USJ, но сейчас в голове трещала только назойливость сокровенная.
«Удар со слепой зоны… как у
Каччана». Получилось? Теперь Мидория сможет сражаться в полную силу?!
Пятно издал булькающий звук и пошатнулся. Не успел Изуку обрадоваться — чему бы то ни было, отсекая странность такой радости во время битвы,
остановись, пожалуйста, остановись, — как стеклянные брызги обрушились на голову, обездвижив тело целлофаном. И первой мыслью был
страх, липкий, омерзительный, как пересахаренный сироп, смешанный с отравой.
Но ведь Мидории он всегда придавал только сил двигаться дальше! По крайней мере,
три раза в жизни.
— Сокращение дистанции с противником вроде меня — довольно мудрое решение, юнец. Не ценю таких болтунов, как ты, и обхитрить меня не удалось. — В белках глаз безумно плясали мелкие зрачки, Убийца героев засунул катану обратно за спину, и Изуку заметил, как с лезвия скатываются капли крови. Его крови
тоже: сквозь складки ткани едва можно было различить царапину. — Однако, ты стоишь жизни. Возрадуйся и благодари бога, что ты — не эти двое.
Гниющая порезами реальность расплывалась блюром в улыбке, сверкая бликами, тая, как мороженое, обглоданное червями и муравьями. Плоская поверхность покосилась, лишь погодя Изуку заметил, как его голова кренится под углом, не выдержав веса переживаний.
Оцепенение, которого всегда нужно было остерегаться почище Смерти, проглотило с аппетитом, выплюнув кость.
Мидория мелко задрожал всем существом, одними глазами прослеживая, как Пятно направляется к Ииде. Герой в темноте переулка поёжился, хлюпая распоротым насовсем животом. Нет, так не должно было произойти, неправильно, как он только мог так легко попасться, Изуку ведь пообещал спасти всех!
—
Остановись! — заорал он, и вместе с воспылавшими щеками и сердцем, готовым лопнуть от напряжения, нестерпимый жар обдал лопатки разбитые и плечи.
Звенело в голове, и не было ничего сверх, кроме света, обрамлявшего Тодороки Шото по контурам, когда он тихо, но слышимо, мелодично произнёс:
— Если такое дело, можно было бы и поточнее, я же чуть не опоздал, — улыбаться он по-прежнему не научился. — Хорошо, что мы обменялись контактами.
Ещё никогда облегчение не смешивалось с
возмущением и шоком откровенным.
Чёрт возьми, Шото идут эти оранжевые отблески от левой стороны.
…Видеть, как Тодороки поддерживает огонь и при этом стоит, гордо подняв подбородок, было
потрясающе. Изуку, едва почувствовав облегчение в мышцах, сразу же стал рядом с ним, бегло соображая, почему действие причуды злодея быстрее всего закончило действие на нём. Какой-то другой фактор, помимо области поражения и порядка, определяет длительность?
«Число поражённых целей? Количество поглощённой крови? Группа, возможно? — думал Мидория, успев подпереть подбородок большим пальцем. — У меня первая, значит, причуда действует менее всего по времени». Какова вероятность, что он вообще хоть в чём-то может быть прав?
Тодороки заверил, что совсем скоро сюда подоспеют про-герои, значит, им
троим четверым нужно просто чуть-чуть продержаться против столь сильного противника; тот в предвкушении жадно облизывал губы языком
(шероховатым, длинным и омерзительный во всём своём естестве). Ииду Тенью всё ещё сковывало и прижимало к земле. Мысли ползли и сплетались в клубки гадюками, и юноша не мог не поддаться им. Тодороки и Мидория атаковали что было сил, выгораживая его, заслоняя телами вымотанными, стирали друг друга в ничтожное количество живых цифр.
— Зачем… что вы… двое… делаете? — проскрипел Тенья сквозь зубы, захлёбываясь в слезах, различая только частые вспышки света перед собой оранжевого, голубого и зелёного цветов. — Не смейте… это должен быть я… Я унаследовал имя Ингениума!..
«Пожалуйста, хватит».
—
Унаследовал, да? Забавно. — Шото снисходительно фыркнул, возведя новую ледяную стену, упирающуюся в, право, самые небеса. О неё со звоном ударилась голова злодея. — Не помню, чтобы герой Ингениум корчил такое зверское лицо.
«Остановитесь».
— У тебя
тоже большие проблемы в семье? — Шото с видимой болью провёл рукой по щеке, по которой скользнуло лезвие ножа Пятна, совсем рядом со шрамом, всегда дающим о себе знать отмершими нервными окончаниями. — Возможно, тебе понадобится другое имя.
Изуку с ужасом наблюдал, как правая сторона Тодороки покрывается корочкой. Управлять пламенем он ещё не научился как следует, как требовалось кем-то
свыше, а в нынешней ситуации не оставалось ничего, кроме как полагаться на свою сильную причуду.
Это было ошибкой. Убийца героев замахнулся, норовя отрубить конечности Тодороки — Мидория подпрыгнул и с силой, проснувшейся вторым дыханием, оттолкнул злодея ногами; резко вдохнул, увидев, что Индеец находится совсем рядом от места приземления Пятна.
С боевым бичом Изуку кинулся отгораживать героя, с ужасом подсчитывая его ранения и пытаясь вникнуть в неразборчивый его лепет, заверить, что всё-всё будет хорошо. Руки Индейца были совсем ледяные, Мидория вскричал, прикоснувшись. Дотянет ли мужчина до госпиталя, когда этот кошмар сущий закончится, оставалось вопросом времени и его выдержки. С разболтанными внутренностями, оказывается, очень трудно дышать.
Изуку резко понял, что все просьбы героя сейчас абсолютно
бесполезны. Прискорбно.
Слёзы хлынули с новой силой, будто плохого зрения Ииде было мало, чтобы не различать окружение в такой степени. Юношу разрывало на части противоположностями, всё плавилось под напором окровавленных от злости — или, в самом деле,
паники — глаз, всё-всё прекращало существование. Ничего живого, осмысленного,
здравого: только мысли о смерти, о брате и о щемящей рёбра несправедливости. В первое понятие входил только Пятно, во второе — все герои, а в третье — вся их цивилизация грёбаная. Тенья понимал, что не может называться настоящим спасителем, не в силах стать таким же, как Тенсей, не в состоянии даже защитить и отгородить от кошмара, что ломает кости и высасывает кровь, заодно глотая сердца, друзей, которые тотчас же бросились на выручку, не задумываясь. Иида не такой, как они, да? Что ему остаётся?
Что…
«Я пробегу мимо него и собью с ног! — промелькнула быстрее молнии мысль. — От Пятна не останется и мокрого места, да!»
Последнее, что он может сделать — свести к нулю всё, что сделало его
таким. Тем, кто пользуется чужим именем, чтобы отомстить, тем, кому нужна защита, кто настолько жалок, что даже сейчас не может справиться со слабостью и жаждет, щурится и ломает локти от желания снести эти серые блоки
к чертям.
— Ты куда? — завопил Тодороки, поняв, что Иида намеревается сделать, и попытался отгородить его свободной рукой, которую пронзили три лезвия. — Стой, не надо!
Почему он должен тормозить перед лицом той энергии, что создала из него преступника? злодея? монстра?
—
Я смогу, я смогу, я смогу! — бормотал Тенья, разгоняясь; трубы загорелись едко-голубым пламенем. Юноша рванул.
«Это всё, что я могу сейчас сделать ради себя и них!»
— Иида-кун!
Шото не успел его остановить. Изуку, с трудом сумевший помочь подняться Индейцу, услышал вопль и, испугавшись, резко потянул героя к себе чуть ли не вплотную, на уровне инстинкта, непроизвольно, машинально.
Всё произошло
слишком быстро.
Пятно отскочил в сторону, прижав ладони и стопы к стене и, как паук, с читаемым интересом наблюдая сверху
что же будет дальше. Шото поперхнулся, выпучив глаза на то, что произошло впереди. Слабость объяла. Брызнуло бурым. Очень много бурого.
Изуку медленно повернул голову от Ииды, пробежавшего совсем рядом с ним, и посмотрел на свои руки зрением, вмиг расфокусированным. Юноша сжимал пальцы Индейца… а дальше запястий была пустота. Запахло обожжённой плотью. Обрубки рук закапали кровью на асфальт. Мидория затрясся и отшатнулся от них, выронив, а после рухнул сам.
От героя остались одни ладони. Иида прошёл его
насквозь.
насквозь насквозь насквозь насквозь — звенело эхом под высокими сводами разрисованных витражами арок.
насквозь насквозь насквозь насквозь — дребезжало и падало обрушенными карточными домиками, раздавливая целые цивилизации.
Изуку заорал так, что, верно, должно было начаться землетрясение.
…На истошный крик прибежали и про-герои, обещанные Шото: Старатель, вмиг дав оценку ситуации, изверг Адское Пламя, пожравшее останки ногтей и то, что осталось от перчаток, испачканных в крови, ещё несколько героев кинулись на выручку; Гран Торино, минутой ранее расправлявшийся с непонятно откуда взявшимися Ному в городе, помог ученикам Юэй подняться на ноги и отойти. Изуку не мог сдвинуться с места, и его пришлось тащить волоком.
Возможно, на одной из крыш Хосу, в тёмных пыльных одеждах, с биноклем в причудливо согнутых пальцах, кто-то вздрогнул от
пронзительности и нервно заулыбался. Кривые губы подрагивали:
— Вот и конец тебе, сенпай.
Весёлая выдалась мясорубка.
***
В больнице, похожей как две капли на все остальные, окружённой высокими воротами без,
слава небу, колючей проволоки, оцепленной сумасбродством и, на удивление, недешёвыми образцами цветов в клумбах у входа, всё так же откровенно воняло лекарствами и спиртом. За тонкой стеной, прямо над ухом, копошились тысячи муравьёв-людей, им, конечно, совершенно не было дела до кого-либо, пока это не стоило денег или нервов (зачастую всё вместе). Глухой стук пустых баночек от таблеток, которые грохались на пол и приносили ещё одну кучу хлопот медсёстрам, удручал, а солнца на этой стороне не было, так что даже в полдень царил полумрак без включённых ламп. Изуку нехотя оттянул веки пальцами и уставился на потолок, к которому уютно приклеились мухи. Шото сидел на соседней койке и беспокойно следил за каждым его движением.
— Мидория?
— Тодороки-кун? — лениво отозвался Изуку, не посмотрев на него. Даже на такое простое действие сил не хватало.
— Мы можем поговорить сейчас?
— О чём? — чуть ли не простонал усталостью Изуку, зарываясь в свои кудри и апатично прикрывая лицо чёлкой.
Тодороки выждал большую паузу, а затем наклонился, оперевшись локтями о колени и всем существом будто спрашивая: «можно ли присесть к тебе поближе».
— О том, что… возможно, ты был не прав?
Мидория медленно сел на кровати, вцепившись в бортики, не отрывая рассерженных глаз от Шото. Иида за ширмами, ограждающими (по его же просьбе) от одноклассников, не шевельнулся, вороша простыни накрахмаленные, никак не отреагировал на повисшее напряжение. Капельница мерно постукивала, отсчитывала мгновения до кипения воды в организме: примерно восемьдесят процентов. За окнами верещала неистово природа.
— Не прав
в чём? — усталь в голосе Изуку смешалась с чем-то, напоминающим безумство.
То самое безумство, которое Тодороки боялся и жаждал познать одновременно. Без веских доказательств, а есть ли оно в Мидории на самом деле.
Шото громко всхлипнул, весь сжался от страха и опустил голову, так легко сдаваясь.
— Ни в чём. Прости.
Всё тело изнемогало, страдало. Изуку вздохнул и обхватил колени, спрятавшись в одеяле.
— Почему ты постоянно извиняешься без причин? — вяло спросил он, не ожидая, собственно, ответа. — Уже не в первый раз.
Тодороки наклонил голову и нахмурился.
—
Без причин? То есть, ты…
Дверь в их палату отворилась. Юноши синхронно повернули головы ко входящим — Изуку тут же отвернулся, а Шото скорчил недовольство.
— Мы понимаем, мальчики, вам следует отдыхать сейчас, чтобы все раны затянулись, — с порога начал Нормальный герой, тот самый, к кому направился Иида на свою стажировку, и кивнул на бинты, откровенно вонявшие металлом, — но мы не займём много времени.
Вошедший вместе с ним Тсуругамаэ Кенджи, шеф полиции Хосу, так же кивнул в такт и принюхался: пятнистая собачья морда выражала некоторое беспокойство, перемешанное с отвращением. Показалось, что шерсть его пахнет
порохом.
Когда они пришли сюда в первый раз, Изуку не мог отделаться от шока при взгляде на него, на его отутюженный костюм, на всё человеческое, кроме головы, что присутствовало в нём. Манера речи, не считая частых вставок с «гав» через предложение, походка, построение выученных фраз — всё в нём говорило о
взрослости.
— Мы ведь уже дали все показания, — хмуро отозвался Тодороки, следя, как Изуку накручивает выбившуюся тёмную прядку на палец. Нервничает.
— Тогда вы всё ещё были в состоянии аффекта — не поймите неправильно, любой на вашем месте!.. Однако, вам же не составит труда рассказать ещё раз, что именно произошло в том переулке?
— Пятно убил героя Индейца, и мы ничего не смогли с этим поделать, — почти прорычал Шото, вставая с кровати; Изуку вздрогнул. — Что вам ещё нужно услышать от нас? Это всё, всё, что мы можем знать!
— Тодороки-кун… — промямлил Мидория, рукой преграждая его от полицейского. В гневе Шото выглядел ещё более пугающим, чем в те моменты, когда на его лице не было ни единой складки.
— Зачем туда примчался Иида-кун тогда? — совершенно спокойно вставил шеф. — По ранним показаниям, он был там раньше вас двоих?
Тодороки тцыкнул, не найдя ответа, но назад не ступил, испепеляя взглядом чужие ботинки. Изуку неловко повернулся к двум мужчинам, с видимой болью передвинув ногу на кровати.
— М-может, Иида-кун… услышал крики о помощи и прибежал? Офис, в котором он стажировался, находится совсем недалеко, возможно, возможно, он…
— Собственно, это та версия, которой мы придерживаемся.
— Мы-мы-мы, без конца, кто —
мы? Кого вы вообще имеете в виду? — взорвался окончательно Тодороки, откровенно надвигаясь грозной фигурой на большой грузный силуэт Тсуругамаэ. Тот заметно вспотел от напористости «подростка» — в самом деле, что с детьми не так в этом поколении?
Один закрылся от всего внешнего мира за ширмами, другой бубнит что-то под нос, третий агрессивный. И не узнаешь, скрывают ли они что-то или и правда всё ещё в состоянии ужаса от случившегося. В конце концов, не каждый день видишь, как на твоих глазах кто-то кого-то убивает.
Правда, что же им всем пришлось вынести?
— Да, конечно, забыл донести,
гав, вашим делом заинтересовался Тсукаучи, знаете такого?
Тодороки прошипел под нос, пытаясь умерить пыл —
в самом деле, Мидория, я ценю твою заботу, но прекрати меня сдерживать, — в то время как Изуку оживился:
— Тсукаучи Наомаса? Я помню его! — и почти что улыбнулся, помрачнев поскорее очередной печалью. — Он… был с нами ещё в USJ, приезжал на место событий.
А ещё проведывал Всемогущего и Мидорию в лазарете, но знать об этом никому не следует.
— Так как он знает вас более, чем я, щенята, я заручился его поддержкой, — натянул фальшивую лыбу шеф, беспокойно провожая взглядом Тодороки, который всё ещё, то чувствовалось в атмосфере, был готов подорвать целое здание,
лишь бы эти взрослые отвязались. — Сейчас он не в городе, но позже вы сможете дать и ему показания, как будет подходящее время.
«В этом нет смысла, если мы уже рассказали всё, что знаем, другому участку, — Изуку нахмурился и приложил большой палец к подбородку. — Сплошные формальности, от которых они зависят».
— Поправляйтесь, ребята! — поспешно поддакнул Нормальный герой, продвигаясь к двери. — Надеюсь, Юэй даст вам хоть пару выходных после… после всего.
Никаких нотаций и слов о наказании, о заключении невинных душ не осталось. Это всё маленьким героям говорили в первую встречу, а сейчас осталась одна тревога: вот только, за их психическое состояние или за честь школы, страны, мира? Почему-то Изуку был уверен, что второй вариант правдоподобнее, чем может показаться. И не хотелось признавать, но желание оттолкнуть подозревающих правду взрослых Изуку разделял вместе с Шото, так необдуманно перед ними вскипевшим.
Теперь у них была одна тайна на троих. Ииде сделали условный выговор, но ничего больше. Ничего сверхъестественного. Тодороки и Мидория не говорили с ним с тех пор, как пришли про-герои, и он сам не начинал диалог. Не было, впрочем, и осуждения, но страх, животный, беспощадный страх отзывался физической болью в раздробленных костях.
Что вообще творилось в голове друга, узнать не представлялось возможности. И, если честно, Шото беспокоился скорее состоянием Мидории, проводившем часы за бесстрастным изучением собственных ногтей, пальцев, костяшек… Глаза его потеряли бывалый блеск, и зелёные огоньки стёрли своё существование. Улыбку заклеили скотчем.
«Его нужно спасти».
Тодороки потянулся рукой к
определённо тёплой ладони Мидории, но отдёрнул пальцы. Останавливало что-то слизкое, подкравшееся сзади и обнажившее клыки.
— Хэй, Тодороки-кун, — заметил его движение Изуку и даже едва заметно приподнял уголки губ, — о чём ты думаешь?
— Я?
— Ну да.
— Я… не знаю. А о чём нужно?
— Ни о чём не нужно, — Мидория невесело рассмеялся. — Просто спрашиваю. Иида-кун, а ты о чём думаешь?
Сквозь стену, которую они сами возвели, дабы не разорвать друг друга в клочья беспомощностью, послышался шорох простыней. Иида долго раздумывал над ответом.
— О тушёной говядине, — наконец раздалось тихое. Изуку подскочил на месте, явно довольный таким ответом.
— О-о-о, а я! Я бы сейчас поел… кацудона! Или… или мороженого! Всё вместе! — смех стал более искренним. Изуку подтянул к себе колени и закачался. — А ты бы поел мороженого, Тодороки-кун?
Шото смутился и решил уточнить, чтобы не возникло дополнительных вопросов.
— С тобой?
— Ну, наверное? То есть, я просто так спрашиваю, типа, знаешь…
— С удовольствием.
Шото подметил, как губы Изуку продолжали дрожать от волнения сдерживаемого, и постарался вложить как можно больше пламени в слова. То, с каким восхищением Мидория наблюдал за действием его левой стороны, заставляло хотеть показать ему ещё больше и больше огня, объять теплом со всех сторон, как бы крича во всё горло: «смотри, я послушался твоего совета! теперь ты доволен? гордишься мной?» Почему-то такие мысли казались единственно правильными.
Мальчишки ещё долго обсуждали, что бы первым делом попробовали сразу после выписки, постепенно воздух становился более чистым и разряжённым. Всем им необходимо было вернуться в норму, потому что время неизбежно резало на куски недели, приближая заветные цифры календарей к датам, являвшимся точками невозврата.
***
Мидория изучал внимательно полосы света, улёгшиеся тёплыми котами на заляпанном розовым и жёлтым одеяле — лучше не гадать, что именно на него пролили. Сломанные жалюзи потрясывало, и они жалобно скрипели под напором ветра, явно не ожидавшие такой паршивой жизни и теперь молившие о лучшей судьбе, о благословении. Фикусы в углу тревожно перешёптывались. Изуку неловко поправил воротник своей чёрной школьной формы и поёжился, вдыхая глицерин вместо кислорода (никогда не любил сплетни). В палате он был совсем один. Отсюда вынесли все остальные кровати, и прямоугольники выцветших половиц слепо и тупо улыбались мальчику.
— Он очень умно поступил, сразу позвонив в скорую, перед тем как…
Изуку потряс кудрями, пытаясь разобрать слова сквозь стену. Первый голос был хмурым, глубоким и низким, а второй совсем тоненьким, срывающимся, напуганным и —
ох. — усталым.
— Как он?! — говорил он совсем односложно, чередуя слова и всхлипы.
— Много крови потеряно, даже удивительно…
— Я могу с ним увидеться?!
Мама всегда очень сильно волновалась за Изуку, и, возможно, в этот раз вполне оправданно.
Он неуклюже поправлял чёлку и болтал ногами, недостающими до пола, пока она, сидя на корточках перед ним, горячо рассказывала, как ей было страшно и как она несколько раз падала в обморок от тревоги и один раз даже от обезвоживания, потому что Изуку лежит здесь уже несколько дней, прикованный отчаянием к койке. Юноша понимающе кивал на все вопросы глупые, кривил улыбку и старался изо всех сил смотреть прямо в глаза, но получалось из рук вон плохо.
Он не чувствовал вины. Ему просто было не очень комфортно, но не до боли. Неприятно, и всё.
Врачи говорили ему, что уже завтра его выпишут, когда он всё же осмелился спросить.
— А Каччан приходил сюда?
Те хлопали ресницами удивлённо, переглядывались и пожимали плечами. Не знали они никакого «Каччана», а если это выдуманный друг мальчишки, его матери действительно следует задуматься над тем, чтобы сын завёл настоящего друга. Изуку разочарованно вздыхал им в спины.
Он точно знал, что
Каччан был здесь, чувствовал всем сердцем, потому что одним утром в палате пахло порохом, несравнимым ни с чем: такой обычно забивался
Каччану под воротник рубашки и манжеты, и тогда он старался как можно незаметней вытряхнуть его. Кацуки Бакуго и правда был
удивительным.
Мидория свесил ноги, стал на пол и закружился в центре комнаты, хохоча так, что вены в висках начали лопаться и артерии в шее пригрозились расплескаться, запачкав голосовые связки. Во всём теле присутствовала необычайная лёгкость, будто… будто мальчишка наконец избавился от тяжести невообразимой, желчи, опухоли, пожиравшей мозговые клетки.
Ах, точно. Это ведь он и сделал.
После выписки из больницы Инко стала надёжнее прятать от сына кухонные ножи. Кацуки стал щуриться в его сторону подозрительней — не думай, что я не замечаю этого,
я слежу за каждым движением, — а сам Изуку стал чаще надевать свои излюбленные красные ботинки, затыкая уши на сплетни и травлю.
Всё в нём кричало о безумстве тогда.
