Love Token

Августовское солнце клонилось к закату, раскрашивая воды Женёвского озера в мягкие золотистые тона. Здесь, в Монтрё, среди воды и гор, вдали от шумных европейских столиц, время текло по-особому. В воздухе царило спокойствие, умиротворённость, а если уйти чуть в сторону от городской набережной, то наступала тишина, нарушаемая лишь криком птиц, носящихся над зеркальной поверхностью воды. Брайан был рад, что в своё время они приобрели здесь студию. В Монтрё можно было сбежать от бытовых проблем Лондона, от суматохи Лос-Анджелеса, от пороков Мюнхена. Можно было, сидя на берегу, собрать свои собственные мысли в кучу, привести в порядок расшатанные нервы, успокоить душу в диалоге с сами собой. Вот и сейчас Мэй стоял, облокотившись на ограду, запахнувшись в объёмную кофту, освещённый последними лучами солнца, чуть ежась от крепчавшего ветра. Он страстно хотел уехать из Лондона. Хотелось отдохнуть от медленно тянущегося бракоразводного процесса. Брайану было откровенно плевать на сумму алиментов, на то, что хочет получить от него Крисси. Мэй был готов поставить свою подпись под любой цифрой, но с чем он не мог согласиться никогда в жизни, так это с желанием бывшей супруги ограничить его общение с детьми. Брайан мог её понять по-человечески, но как отец он хотел участвовать в жизни своих самых родных человечков. Не меньше удручала и ситуация с Анитой. Чувства, захватившие их с головой, создавали всё больше и больше проблем. Когда утихла шумиха после майской публикации, казалось, что вот теперь наступило спокойствие. Что пресса получила своё и теперь перестанет преследовать Мэя и Добсон. Но гадкие статьи то и дело появлялись на страницах жёлтых изданий. В какой-то момент Брайан поймал себя на мысли, что даже покидать студию звукозаписи вместе с Анитой было страшно. Липкий пот выступал на спине, когда Мэй выходил из машины возле дома Добсон. Это становилось навязчивой манией, ночным кошмаром, который сбывался наяву. Казалось, что папарацци со своими мерзкими камерами сидят в каждом автомобиле, в каждом ресторане, скрываются в телефонных будках на улице. Анита чувствовала то же самое. Всё чаще Брайан стал замечать, как по её лицу пробегает тень страха, буквально убивая обычную солнечную улыбку. Она старалась не подавать виду, что беспокоится из-за появившихся слухов о её романе с Брайаном, лишь временами отшучиваясь в ответ на особо назойливые вопросы. Но, никто не знал, как отчаянно Добсон задёргивает гардины на окнах, когда казалось, что в доме на противоположной стороне улицы кто-то сидит и наблюдает за происходящим в её квартире; как боится она включать свет в квартире, чтобы не выдать тех, кто находится внутри. Каждого из них двоих мучило чувство вины. Брайан ненавидел себя за то, что заставил страдать двух женщин, что его поступки могут отразиться на его малолетних детях, что его собственные родители переживают за него. Анита нервничала, когда видела происходящее с Мэем. Скандалы в их паре случались всё чаще. Бурные сцены стали привычным окончанием их совместных вечеров. В результате, оба решили, что стоит сделать перерыв и ограничиться исключительно рабочими отношениями. От этого, казалось, было ещё хуже. Брайан физически страдал без общения с Анитой. Они не виделись последний месяц, лишь изредка созваниваясь, чтобы обсудить рабочие дела. Добсон разговаривала с ним подчёркнуто холодно, ограничиваясь дежурным и фразами. К концу непродолжительной беседы Брайан был готов разбить стену от досады и отчаянья. Как и Анита, бросавшая трубку с ожесточением и ненавистью. Брайан был даже рад внезапному звонку Фредди, который просил всех собраться, но не в Лондоне, а непременно в Швейцарии. Хотя бы ненадолго сменить обстановку и забыть о проблемах. Боковым зрением Мэй заметил, как кто-то подошёл к нему и молча встал рядом, точно так же облокотившись на перила. Брайан повернул голову — это был Джон. Дикон не стремился прервать его внутренний монолог, казалось, что ему самому есть о чём помолчать. Они почти не общались с тех пор, как Фредди предложил взять паузу и сейчас Брайан видел, что самого Дикки что-то терзало, что-то, что он не мог или не хотел озвучить. Дикки догадывался о теме разговора, который затеял Фредди. Догадывался, но боялся признаться самому себе, что все опасения, все страхи оказались правдой. И понимал, почему Меркьюри вызвал их сюда, в место, которое для всех четверых стало не просто вторым домом, а безопасным убежищем. Джон не стал брать с собой Веронику и детей, зная, что, во-первых, поездка будет непродолжительной, а, во-вторых, сегодня вечером он напьётся до безобразного состояния. В одиночестве. Потому что сил видеть хоть кого-то просто не останется. Он почти год хранил чужую тайну, болезненно реагируя на сообщения в СМИ о новых случаях заражения ВИЧ. За это время Дикон перерыл всю доступную ему информации об этой чёртовой болезни. Он знал всё, что только можно знать. Знал, что Фредди не опасен для них, хотя тот откровенно этого боялся. И знал, что это неизлечимо. Что смерть близкого человека, с которой он познакомился ещё в подростковом возрасте, снова ходит рядом. — Нам пора, — прервал молчание Джон, взглянув на часы. Дикон был благодарен Брайану за эти полчаса, что они провели вместе. Всё так же молча. Они ещё успеют поделиться своей болью позже, когда все будут знать. Сейчас же стало легче просто от того, что рядом был друг. Не задающий лишних вопросов, не расспрашивающий, сам погружённый в свои, очевидно, невесёлые мысли. И было настоящим счастьем то, что таким был каждый из их четвёрки. И, возможно, в другое бы время Джон предпочёл общество Роджера, но тот, едва мелькнув, закрылся с ворохом черновиков. Тейлора спасала работа. Нужно было закончить ещё пару песен для дебютного альбома The Cross, были ещё мысли о песнях для Queen, когда они всё-таки соберутся в студии. И это было хорошо, потому что оказалось, что возвращаться в опустевший дом слишком неуютно. Роджер всё чаще оставался ночевать в Лондоне, избегая поездок в Суррей. Его огромное поместье казалось мёртвым без Доминик и детей. Было странно готовиться к свадьбе, зная, что всё это только фикция. Очередной чёртов маскарад в его жизни. Дом предлагала сделать всё тихо, но стоял вопрос о том, что иммиграционные службы должны были поверить в реальность происходящего. А разве мог Роджер Тейлор не устроить масштабный праздник по случаю собственного бракосочетания? В очередной раз он жалел о своей репутации у прессы и части фанатов. Роджер не знал, зачем Фредди так срочно вызвал группу в Монтрё, но что-то подсказывало, что разговор пойдёт совсем не о том, что пора бы записать что-то новое всем вместе. Тейлор видел Меркьюри в июне. Тот, хотя и был одухтворён своим проектом с Монсеррат Кобалье, выглядел уставшим, словно измождённым чем-то. Тогда Роджер не задавал лишних вопросов, зная, что когда будет нужно, Фредди сам поделится, если сочтёт это необходимым. И кажется, что сейчас эта пора настала. В назначенное время Тейлор зашёл в небольшой уютный ресторанчик, который Меркьюри выбрал для встречи. Фредди дожидался остальных. Он сидел, прожигая взглядом след от сучка на столешнице. Нужно было собраться с мыслями, чтобы сообщить всем остальным, что впереди их ждёт только неизвестность. Диагноз подтвердился, но до сегодняшнего дня об этом знали только Джим и Мери. Первому он не мог не сказать, чтобы больше не подвергать его опасности. И чтобы точно знать, что Хаттон не успел подцепить от него эту дрянь. А от Остин он просто не мог что-либо скрывать. Никто и никогда не будет для него роднее и ближе, чем эта женщина. И вот теперь парни. Потому что они имели право знать. Потому что будущее Фредди — это будущее Queen, а значит и Роджера, и Джона, и Брайана. Меркьюри не взял с собой свою свиту, попросив обитателей Гарден Лодж остаться в Лондоне. Ему хотелось остаться со своими парнями. Словно они снова в тех далёких временах, когда снимали одну квартиру на всех, когда не было ни денег, ни славы, ни всего того дерьма, в которое им всем пришлось окунуться. Только вот как им сказать? С чего начать? Фредди не знал. Он не знал, как они отнесутся к самой новости. Что каждый из них подумает о нём самом — смогут ли они называть другом и коллегой человека с таким диагнозом? Свидетельство распущенной жизни, клеймо падшего на самый низ человека. Роджер, пришедший первым, протянул Фредди руку и заключил его в крепкие дружеские объятия. Меркьюри вздрогнул. Теперь он знал, что через прикосновения его болезнь не передаётся, но всё ещё боялся. — Хреново выглядишь, Фредди, — бросил Роджер в свойственной ему шутливой манере и осёкся. Что-то происходило. В былые времена Меркьюри бы запустил в ответ колкую и острую шутку, сматерился бы, но не сейчас. Тейлор смущённо замолчал под тяжёлым взглядом своего друга. Да и не был похож этот гладко выбритый, слегка располневший мужчина на того шебутного Фредди, которого он знал раньше. Повисла тяжёлая пауза, но, к счастью, она была прервана подошедшими Джоном и Брайаном. Хорошо, что была разлука. У Фредди было время, пока парни обменивались текущими новостями, собраться с духом и подобрать слова для начала разговора. Когда отошёл официант, принявший заказ, Меркьюри решился. — Нам нужно как можно быстрее разобраться с сольными проектами и сесть за новый альбом. Джон молчал. Внутри у него всё похолодело. Дикон до последнего надеялся, что все его опасения окажутся пустыми. — У меня выход альбома запланирован на январь, — Роджера смутило столь категоричное заявление, но он старался не подать виду, — осенью съемки клипа. Там ещё тур должен быть, но это ненадолго. — Я готов, — Брайан хватался за протянутую Фредди соломинку, но сейчас, глядя на Меркьюри понимал, что дело вовсе не в том, что тот соскучился по работе, — нужно сверить графики, но думаю, что мы сможем начать после Рождества. — До Рождества ещё долго. А времени у нас очень и очень мало, — Фредди не решался сказать обо всём напрямую. — Ты о чём? — Роджер недоумённо вскинул брови. — Фредди, — Дикон с силой сжал пальцы в кулаки, — прекращай говорить загадками. Давай уже начистоту. — У меня диагностировали СПИД. Казалось, что трое взрослых мужчин, услышавших эту новость, одновременно онемели. Джон, догадывавшийся и почти наверняка знавший, что может сказать им Фредди, оказался совершенно не готов. Одно дело строить мрачные догадки в голове, но совсем другое получить им озвученное подтверждение. Тем более, что Фредди говорил не о ВИЧ, а уже о следующей, гораздо более страшной стадии своей болезни. Брайан и Роджер были шокированы. Они списывали удручённое состояние Меркьюри на недавнюю историю с Прентером, на проблемы с прессой, на что угодно, да хоть на больные связки, которые фактически были миной замедленного действия. Но не на такое. Обоим свои собственные житейские проблемы на мгновение показались детскими невзгодами. — Что теперь, Фредди? — сдавленно спросил Брайан, крутивший в руках зажигалку Джона — первое, что попалось под руку. — Пишем альбом, Брай, — Фредди опрокинул в себя стопку водки, — а лучше два или три. Сколько успеем. В тур я ехать не смогу, но пока я могу работать в студии… — Есть же лекарства, — Роджер, кажется, не слышал вопроса Брайана. Он смотрел на Меркьюри своими огромными блестящими глазами, — Фредди, ведь что-то можно сделать? — Нет, Лиззи, назад уже не вернуться. Теперь только вперёд. Надежды Джона напиться вечером в одиночестве не оправдались. Они пили все вместе. Казалось, что в ту ночь они действительно вернулись в начало семидесятых, в маленькую, но такую уютную квартирку. Они смеялись, плакали, вспоминали, много говорили и строили планы на будущее. Неизвестное, непредсказуемое будущее. Все четверо старались забыться, не думать о том, что их ждёт завтра утром. Что больная с похмелья голова и тошнота — это ничто в сравнении с тем, что им ещё предстоит осознать и принять.