Аконит

      — А где сейчас твои родители работают? — спрашивает Тэхён у Чонгука, сидящего рядом с ним на краю незаправленной постели лиса.       По комнате ходил унылый мрак, отгоняемый лишь тусклым светом светильника, что стоял на прикроватной тумбе. Альфа так и не ушёл к себе в домик, хоть и ночь на дворе наступила и вскоре, возможно, их пойдут проверять. Тэхён бы и не отпустил, потому как от услышанного как-то боязно оставаться одному в компании не самых оптимистичных мыслей. Чонгук это и так понял, без всяких просьб. Понял по глазам, в которых затонула печаль, и остался с Тэхёном, который наконец успокоился и не лил слёзы. Почему-то с Чонгуком было спокойно. Не холодно. И не страшно, да. Про прошлые обиды омега даже не вспоминал, да и не до них как-то сейчас. Просто хотелось забыться, сбежать из этого проклятого места и вздохнуть полной грудью, а волк своим присутствием действовал как самая мощная таблетка успокоительного.       Тэхён до сих пор не мог поверить, что с Рикки он больше никогда не увидится. Принять эту истину было слишком сложно, при этом не перешагнув через себя. Сердце слезами обливалось, когда в голове (как назло) проскакивали картинки двенадцатилетней давности, где они вместе играют, шагают по лесу или же просто сидят и наблюдают за каким-нибудь животным из их укрытия. Если бы Тэхён только знал, что тот день на вересковом поле станет для них последним, омега бы не отлипал от мальчишки ни на шаг.       Судьба — дурацкая штука. Тэхён противился ей всё время, сколько себя помнит. Из кожи вон лез, чтобы та не выиграла, а она уже как давно победила. Тэхён жил и представлял, как они встретятся с Рикки, как он обязательно попросит у него прощения и они вновь будут вместе. И неважно кем: друзьями или же парой. Тэхён был на всё согласен. А теперь… Все мечты разрушены, и нет смысла собирать их вновь. Как и слёзы лить. Это больно, да. Но, как сказал Чонгук, этого никто не оценит. Уже поздно. Поэтому надо было заставить себя перестать раскисать и решительно шагать дальше, и всё-таки добиться своей мечты стать дизайнером. Рикки наверняка не одобрил бы, если бы Ким сдался вот так просто, получив удар ножом, пусть и в самый жизненно важный орган. В конце концов, теперь у Тэхёна есть Чонгук. Частичка Рикки, хоть и совершенно непохожая на него. И омега уверен: останься Рикки жив — он непременно выглядел бы по-другому, а не как его брат. Лицо, тело, голос — всё другое. Так что никакие они не близнецы, да. Тэхён уже давно так для себя решил.       — Отец устроился, как и хотел, в клинику стоматологом, а папа работает в туристическом центре агентом по бронированию. Мы давно переехали из нашего первого дома, перебравшись поближе к центру Пусана. Когда родилась Рора, отец сделал всё, чтобы папа перестал хандрить, поэтому купил квартиру. А тот дом теперь у нас как дача, хоть мы и не частые гости там, — отвечает Чонгук. — Из «ничего» мы получили «всё». Обрели больше, чем тогда потеряли в деревне. Хоть какая-то справедливость в этом мире есть.       — Ты осознанно шёл учиться в Сеул или хотел остаться в Пусане?       — В Сеул я ехал осознанно, а вот факультет выбирал — нет, — поднимает голову альфа, смотря на омегу. — Изначально я хотел стать фотографом, но родители заверили, что от этого нет никакой прибыли. Поэтому мы выбрали факультет, так скажем, что уже сулил в будущем хорошую зарплату. В принципе, я не жалею, что поступил на экономиста. Мне не было сложно за все эти пять лет. Почти, — смеётся коротко Чонгук, зачёсывая назад длинную чёлку, так и норовившую закрыть глаза. — Я ведь всё равно устроился работать фотографом на втором курсе, купив всю нужную аппаратуру. У меня знакомый есть, Лисон, так вот — у него студия собственная, где и устраиваются съёмки, а я там как главный фотограф, так и главный администратор. Времени тогда, конечно, свободного было мало, поскольку заказов было уйма, а я один, но это тоже дало свои плоды. Я купил машину, а после, вложив половину своих, а также тех денег, что подарили мне родители на день рождения, купил и квартиру. Знаю, это звучит так, словно я хвастаюсь, но для меня это гордость. Наконец-то «сам», а не всё отец с папой.       — Ты молодец, — улыбается Тэхён, искренне радуясь, что у альфы и его семьи сейчас всё хорошо и более-менее сложилось. Они потеряли больше, чем жизнь возместила им, и тем не менее они сейчас счастливы, что не может не радовать. — Оказывается, ты не такой мерзавец, каким кажешься. И, наверное, я должен попросить у тебя прощения за свои мысли и суждения в твою сторону.       — Учитывая, как всё смотрелось со стороны, то ты правильно считал, — альфа закусывает нижнюю губу, опуская голову. — Мне вовсе не хотелось казаться тебе какой-то похотливой сволочью, атаковавшей тебя. Но, как и обычно, у меня ни черта не вышло. Только испортил всё. Что в нашу первую встречу в детстве, что и тогда, в столовой. Прости меня, — Чонгук осторожно накрывает своей ладонью омежью, сжимая легонько. — Мне очень жаль, что тебе пришлось всё это пережить.       — Всё нормально, — заверяет его Тэхён, обхватывая обеими руками ладошку Чона. — Правда, забудь. Я не злюсь на тебя. Раньше — да, а сейчас не вижу в этом смысла, ведь на то есть оправдания. Давай просто не будем вспоминать об этом, хорошо? Будем считать, что нам обоим приснился плохой сон. И вот мы проснулись и можем начать сначала.       — Сначала? — цепляется за это слово Чонгук, от которого мурашки по спине бегут почему-то, а сердце колотиться начинает, как ненормальное.       — Да, — кивает Тэхён. — Какая разница, что было тогда, если мы здесь и сейчас, правильно?       — Это точно, — соглашается альфа, поджав губы. — Это точно… — повторяет как на автомате, даже не задумываясь особо. — Словно дежавю.       — Ты о чём? — не понимает омега, вопросительно подняв брови.       Чонгук молчит с минуту, будто решая: говорить или не говорить. А после, придвинувшись чуть к Тэхёну, убирает скомканное одеяло, что лежало меж ними, в сторону. Тэхён замирает, не особо понимая, что сейчас творится, ибо Чонгук выглядит серее тучи на небе, которая сейчас красовалась за окном, молясь мысленно, чтобы то, что сейчас скажет альфа, не ударило его сильнее прежнего. Лис всё равно не готов. Атаку отразить не получится.       — Знаю, по мне не скажешь, но я тот ещё интроверт и в какой-то степени социофоб. Да, — смеётся Чонгук с ошеломлённого лица Тэхёна, уставившимся на него большущими глазами. — У нас в деревне мне особо не с кем было дружить, да я и не стремился. И так обходился. Своими вот этими безделушками, — он кивает на деревянный ящичек, что стоит на столе. — Что нельзя сказать про Рикки. Он вечное шило в одном месте, да и сходиться с людьми у него получалось на раз-два, даже особо не заботясь о том, что этот человек принадлежит к другому роду. Да, я тебя сейчас имею в виду, — улыбка альфы становится мягче, такой, словно родитель смотрит на своего ребёнка. И Тэхён съёживается под таким цепким взглядом. — Я брату всегда завидовал. Хотел, как и он, со всеми дружить, ладить. Только в старших классах благодаря Югёму мне удалось перебороть себя и выйти, скажем так, на свет.       — Хоть вы и близнецы, но вас таковыми назвать точно нельзя, — в который раз уже убеждается в этом омега. — Такие непохожие, правда.       — Я рад, что ты это видишь. Для меня это как комплимент, серьёзно, — как-то грустно отзывается Чонгук. — Думаю, понимаешь почему.       — Ты сказал «дежавю». Что ты имел в виду под этим?       — Рикки никогда не унывал. Даже когда узнал, что умрёт, всё равно не унывал. И нас старался веселить, чтобы не хоронили его раньше положенного. Я бы на его месте сдался давно, смирился, а он всё хорохорился, говорил, что нас всех переживёт ещё. И тебя дождётся обязательно. Свою лисичку, — сердце, кажется, остановилось. У Тэхёна опять кружится голова и подташнивать начинает от спазмов в животе, сворачивающихся в колючий узел. И вновь предательские слёзы, вновь комок в груди, мешающий дышать, и вновь «лисичка», но не тем голосом, который так хотелось услышать и утонуть в нём все эти ненавистные двенадцать лет. — Я тебя тоже ждал, — Тэхён смаргивает слёзы, встречаясь с глазами Чонгука, в которых тоже вселенская грусть плещется и… усталость? — Вот увидел тебя тогда, спрятавшегося в жёлтых цветках рапса, и пропал, хотя сам не понял этого. Зато сейчас не только понимаю, но и чувствую.       Замёрзшие пальцы приятно согревало тепло, идущее от руки альфы. Тэхён очень хотел бы и сам согреться, но боялся даже подумать о том, чтобы попросить Чонгука обнять его. Если только сам… Чего уж бояться-то? Да и надо ли? Хорошее и плохое — всё смешалось. Нет смысла утаивать от себя что-то. Не давая себе возможности передумать, Тэхён дотрагивается до щеки альфы, оглаживая её большим пальцем, чувствуя под подушечкой небольшой шрам, что скрывал всегда волк, чтобы не выдать себя. Чонгук сидит словно парализованный, не смея предпринимать каких-либо действий, отдавая себя во власть лису, который невесомо опускается ниже, к подбородку, касаясь родинки под нижней губой. Тэхён и сам не знает, что творит, но волка, сидящего перед ним, хочется изучить досконально, чтобы… Чтобы что? Чтобы что-то ответить путное на то, что услышал сейчас сам? Ведь всё понятно. Всё доступно. Тэхён не мог ошибиться в посыле. Но взаимность… Сложно. И очень невовремя.       Тэхён нарушает тишину первым, говоря шёпотом, словно боится, что их кто-то услышит и обязательно помешает:       — Не скрывай её больше, — про родинку. — Ты — это ты, а не Рикки-хён. То же самое касается и природного аромата.       — Но тебе же не нравится море, — горько усмехается альфа.       — Людям свойственно меняться. Понимаешь?       — Кажется, да, — кивает заторможено Чонгук, притягивая податливого омегу к себе, обнимая и зарываясь носом в мягкие серебристые волосы на затылке. Тэхён обвивает его талию руками и жмётся ближе, крепко зажмуриваясь и вдыхая в себя это глубокое, но определённо точно не опасное море.       — Я хочу, чтобы ты знал, что всегда можешь положиться на меня, если тебе вдруг станет плохо. Ты не один. Ты не лишился всего. Есть я, который точно не оставит и не бросит. Я обещаю.       Тэхён уже как-то слышал это. От Рикки. Только где он сейчас? Чёртова болезнь забрала его у омеги, даже не дав попрощаться. От этого ещё паршивее.       «Прости…» — только и может из себя выдавить Тэхён, когда Чонгук его утягивает на подушки, продолжая так же бережно обнимать, не смея переходить границ, осторожно и даже робко поглаживая омегу по спине, волосам. Лис, даже не видя лица альфы, сейчас уверен, что тот улыбается. Он это чувствует и тоже, наверное, хочет сделать это в ответ, ведь Тэхён не один. Он не будет бороться с болью в одиночку. У него теперь есть Чонгук. Сильный и серьёзный, как оказалось, альфа, любящий свою семью, готовый ради их блага на всё. Даже наплевать на себя. Жаль, что в тот раз в лесу Чонгук не встретился первым Тэхёну, а его брат. Сейчас бы намного легче было всё воспринимать и переносить этот удар.       Всё пошло совсем не так, как мечтал Тэхён. Совсем не так…

---

      — Они уснули? — спрашивает Югём у Чону, тихонько отворившего дверь в их с Тэхёном комнату, заглядывая внутрь и мышкой выключая свет, чтобы тот не мешал спать альфе с омегой, утомлёнными своими же слезами, болью, убаюканные песнью дождя, что бушевал за окном, стуча каплями по карнизу.       — Да, — шепчет Чону парню, закрывая за собой дверь. — В обнимку. Прям как парочка.       — Может, так оно и лучше, — задумчиво говорит Югём, проходя в гостиную за Чону, усаживаясь в свободное кресло, что стояло поодаль того, на котором уместился Чону, раскинувшись на нём звёздочкой.       — Надеюсь, после этого они помирятся и помогут друг другу. Ну, в смысле помогут… — заикается Чону, как Югём его перебивает, закивав чёрной макушкой.       — Это точно. Им сейчас вместе держаться надо, чтобы хоть как-то после продолжить мирно существовать. Чонгук, конечно, бывает, что летит вперёд паровоза, расценивая простое за своё, за то, что он хочет слышать, но сейчас такого не будет, по-моему, — он кашляет в кулак, посмотрев на Чону. — Тэхён ему правда нравится. Без всяких шуток. И я очень хотел бы, чтобы и Тэхён чувствовал хоть грамм того, что у Чона к нему.       — Им теперь от друг друга не отвязаться. У Тэхёна просто выбора нет, чтобы не «заметить» Чонгука.       — Да, но ему же Рикки нравился, разве нет?       — Как бы мне ни хотелось это говорить, — Чону забирается с ногами в кресло, беря в руки чашку чая, который остыл ещё до того, как Чонгук и Югём пришли к ним в домик, а первый ушёл к Тэхёну, — но Рикки больше нет. Хранить верность тому, кого не увидишь во всех смыслах этого слова, — чистое сумасшествие. Тэхёну просто отойти надо. Привыкнуть к новой реальности. И если Чонгук будет рядом, а не около бегать, дожидаясь у моря погоды, то всё будет хорошо. Тэхён-и нужно понять теперь, что в жизни есть много хороших альф, одному из которых он очень нравится. Тогда и первая любовь забудется. И дышать проще будет, как и смотреть на Чонгука, который словно пятнышко, напоминающее случившееся здесь.       — Вау, — восторженно выдыхает Югём, хлопая коротко в ладоши, отчего награждается непонятливым взглядом. — Тебе надо было на адвоката поступать. Смотри, как ты быстро и чётко подбираешь нужные слова к теме.       — Сочту это за комплимент, — прячет улыбку в горловине свитера Чону, убирая за ушко светлую прядь волос.       — Прости меня, — резко меняет тему Югём, поднимаясь на ноги, чем пугает лиса такой переменой. О чём он? — Тогда, когда мы познакомились, на самом деле, ты мне понравился, правда. Но из-за тех тупых игрищ я не мог сказать этого. Повёл себя с тобой как говнюк, даже не извинившись после. А ты… ты такой милый, весёлый, забавный, красивый… Замечательный…       — Стоп-стоп-стоп, — алея щеками, просит его быстро остановиться Чону, поднимаясь тоже на ноги, убирая чашку с чаем на стол (не судьба ему сегодня быть допитым омегой). Чону делает шаг к Югёму, застывшему в движении, дожидаясь будто дальнейших указаний своего генерала.       Чону и правда чудесный омега. Неоднозначный, чем и не походит на остальных. Глупо было надеяться, что получится не пропасть в тёмных озорных глазах, в светлых кудрях (которые всегда в полном беспорядке, словно и не зная, что такое расчёска), в этом вычурном стиле одеваться во всё яркое и несуразное. Да во всём. Чону готов поддержать любой разговор и выйти из него победителем. Жаль, что они не начали с романтических свиданий под луной, а с коротких встреч в коридоре университета со стаканчиками кофе в руках. Хотя… Кофе бы Чону быстрее оценил, чем розы, учитывая его бойкость. Особенно если дело касается друзей. Югём такой же. В этом они похожи. Может, поэтому судьба и свела их вместе?.. Как знать.       — Хочу с тобой подружиться. Можно? — альфа берёт ладошку омеги в свою, целуя тыльную сторону, цапая потом и вторую руку Чону. — Я больше не буду тебя обижать, даю слово. И помогать кому-то в тупых планах не буду, — так уверенно, широко распахнув глаза, словно маленький ребёнок, доказывающий родителю свою правоту.       Чону просто не в силах противиться этой заразительной улыбке. Югём, может, и не принц, не миллиардер, не сын президента, но как классный альфа — ничего. Сойдёт. Омеге нравится. Давно уже. Особенно смесь их ароматов. Корица и апельсин — вкуснятина. Чону готов побить любого, кто скажет «нет». Поэтому, улыбаясь так же широко в ответ волку, он зарывается пальцами в шевелюру Кима, наводя на голове беспорядок, а потом заявляет:       — Извинения принимаются. Но ты всё равно должен получить наказание.       — Наказание? Какое ещё наказание, я же извинился?!       — Плохих мальчиков бьют по попе за их шалости, так что…       — Моя попа неприкосновенна. Ударь по какому-нибудь другому месту, — бормочет недовольно Югём, морща нос, на что Чону только злобно хихикает, а после делает шаг навстречу альфе, опять вставшему по стойке «смирно».       — Я выбрал место, — холодным тоном оповещает омега, поднимаясь на носочки и целуя альфу в губы коротко, быстро отстраняясь и обнимая за талию, зарываясь носом в ароматную железу на шее.       — Оке-ей, — тянет волк, медленно отходя от шока, чувствуя, как где-то в животе бабочки проснулись. — Я согласен повторить наказание.       — Обойдёшься, — рокочет довольно Чону, не переставая улыбаться.       Кажется, на небе сейчас за слоем противных и сизых облаков несколько звёздочек сложилось в их имена.

🍂🍂🍂

      Идти куда-то на продолжение фестиваля, что сменил название на «Лунный праздник», где проходили всякие различные танцы, посвящённые небу и его обладателям, его правителям, не хотелось от слова «совсем». Это предпоследний день в Уданшань. Ещё завтра — и всё. Сеул. Тэхён бы не отказался оказаться в столице уже сегодня. Дождь как по команде закончился, отдавая эту достаточно тёплую для октября ночь во власть людям. Фестиваль — это хорошо. Это праздник, пышные и яркие ханьфу, которые их заставили надеть на торжество, чтобы слиться с фоном собравшихся на площади местных, которые установили там что-то наподобие сцены, где и будут проходить танцы, пения, игры, обряды и прочее-прочее, больше походя на весёлую ярмарку. Обычно в этот день даосы молятся, обращаясь к святым. Молитвы эти, судя по поверьям, прогоняют злых духов из дома и избавляют от головной боли. Ближе к вечеру в разных уголках обители разводят костры с обязательным добавлением туда трав зверобоя, полыни и герани. Считается, что дым этих небольших костров разгоняет нечисть своим специфическим запахом, а в само пламя принято кидать спелые ягоды ежевики, произнося определённые слова, и после никакая ведьма или злой дух не достанет тебя до следующего празднования.       Главный атрибут этого праздника, который можно было встретить чуть ли не на каждом шагу обители, — стеклянные колокольчики — фурины — разных размеров и форм, с прикреплёнными к язычку листами бумаги. Мирный ветер, гуляющий по Уданшань, тревожил их покой, разгоняя по поднебесной весёлый хрустальный звон колокольчиков, что услышать можно было даже за пределами гор. Погода располагала к себе, чтобы, руководствуясь правилами и обычаями, как следует провести конец этого фестиваля.       — Активней, Тэхён-а, активней, — подгоняет словно застывшего у зеркала с румянами в руках омегу Чону, возясь с подолом светло-зелёного ханьфу, всё никак не понимая, как и что тут надо завязать, чтобы ничего не спадало. — Тебе ещё этот костюм надевать, а это где-то минут тридцать. Очнись уже, хватит в своём мирке сидеть.       — Я не горю желанием куда-то идти, — отзывается хмуро Тэхён, откладывая от себя косметику. — Можно мне здесь остаться?…       — Нет, нельзя! — злится омега. — Хватит в четырёх стенах сидеть и плесенью покрываться. Я понимаю, тебе не очень хочется встречаться с народом, а особенно с его жителями, но умирать в одиночестве я тебе не позволю. Тебе надо развеяться. Прийти в себя наконец и попытаться улыбнуться.       — Не получается как-то улыбаться, — отворачивается от Чону Тэхён, тяжело вздыхая и сутулясь. — Не хочу портить своим лицом людям праздник. Ещё дядя как привяжется с расспросами…       — Ну, Тэхён, перестань, — Чону садится рядом с другом, наплевав на этот длиннющий подол одежды, окончательно в нём запутавшись, и обнимает его за поникшие плечи. — Тебе больно и грустно, я знаю. И меня бесит, что я ничем не могу тебе помочь. Но жизнь продолжается, понимаешь? Рикки-хёна очень жаль, не спорю, даже мне, хоть я совсем и не знаю его. Но он бы точно не обрадовался тому, что ты решил заживо сгинуть из-за того, что вас разлучили, — Чону поворачивает голову Тэхёна к себе, обхватывая ладошками щёки. В глазах напротив опять стояли слёзы. — Грубо сейчас это прозвучит, но, — Чону делает глубокий вдох, — хранить верность больше некому. Надо идти дальше. Твои чувства там ему уже не нужны. Как и ты сам, — слова хуже ножа. Режут что надо и точно в цель. Тэхёну опять хочется разрыдаться от них. Или, по крайней мере, вырезать из груди сердце, что снова зашлось как умалишённое, глухо ударяясь о рёбра. — Но ты очень нужен другому альфе, которому ты сильно нравишься. И я знаю, что он тебе тоже небезразличен. Вас притянуло как магнитом, так что не противься и дай шанс на счастливое будущее не только себе, но и Чонгуку. А вместе вы будете или нет — сами решите. Если он твой человек — значит и сомневаться не надо. Если нет — друзьями быть никто не запрещал.       Чону прав. Во всём прав. Хранить верность больше некому. Рикки уже не вернётся, не подарит тёплую улыбку и не спасёт от плохого, утешая своим запахом бергамота. От этой правды хотелось взвыть, зажмуриться крепко-крепко и задержать дыхание, чтобы не так больно дышать было, а после встать и забыть всё плохое, вернувшись к тому, что было «до». Тэхён так скучает по тем временам из детства. Сейчас больше обычного, стараясь детально вспомнить мальчишку-волка, который спас его когда-то и бесил иногда своими умными речами. Всё размыто, всё смазано. Лиса словно серной кислотой разъедало от всего происходящего, внезапно навалившегося на него. Рикки нет. Его нет. Нет. Был, а теперь нет. Чёрт… Какое противное слово — «нет». Нужно убрать его из словаря, забыть о его существовании вообще.       Горевать можно вечно, но как же всё остальное? Как же учёба, к которой он так стремился? Как же обещания, которыми он аргументировал каждый второй свой ответ на вопросы Чирён? Как же другая жизнь, которую так хотел все эти годы Тэхён? Останавливаться нельзя. Омега на это права просто не имеет. Ради себя, ради Рикки он должен продолжать шагать вперёд и добиться успеха, причём такого, чтобы доказать не только всем, но и себе, что он смог. Обещал и выполнил, а не сошёл с колеи. Учёба поможет отвлечься. Поможет справиться с ноющей от тоски душой. Обязательно поможет, Тэхён не сомневается. А вот Чонгук…       Сегодня утром альфа ушёл рано, пока Тэхён ещё спал, за что лис его непременно мысленно поблагодарил, иначе смущение накрыло бы с головой, проснись они лицом к лицу. Тэхён больше не плакал. Позволил себе дать слабину и заснул в коконе рук Чона, уместив голову у него на крепкой груди. Кошмары не рискнули этой ночью прийти, как и монстры, что отомстить всё порывались, и лис наконец-то выспался. И это только благодаря Чонгуку. Сам бы он и глаз не сомкнул, продолжая пялиться в окно, и сегодня бы походил на мертвеца больше, чем на человека. Хотя и с этим можно поспорить. Из Тэхёна будто всю радость, все эмоции, как и само желание жить, а не бездумно существовать, выкачали, оставив всю черноту. Так одиноко Тэхён ещё никогда себя не чувствовал. Очень хотелось уцепиться хоть за какой-то огонёк впереди, хоть за чьё-то плечо, чтобы, поднявшись на ноги, увидеть, что он не один. Вас двое — значит и боль делится на двоих. Переносить уже легче.       Как бы Тэхён ни отрицал, ни отнекивался и отмахивался, вчера с Чонгуком ему было спокойно. Он видел, понимал и чувствовал, что альфа живой, тёплый, знакомый. Он не бросит, он не оставит и поможет, потому что сам знает, каково это — терпеть потерю близкого. Он уже был в этой яме и знает, как из неё выпрыгнуть так, чтобы костлявые лапы не потащили тебя назад. Чонгук обнимал вчера так, что ничего больше не имело значения. То, что он нравится волку (причём довольно сильно), секретом или же чем-то удивительным для Тэхёна не было. Он спокойно это принял, не придавая этому особого значения.       До сегодняшнего вечера.       А что, если альфе омега нравится уже давно, начиная с детства? Что, если он не смог озвучить это в более понятной для Тэхёна форме только потому, что сам ещё был мал для осознания этого чувства, да и не умел сходиться с чужаками в связи с тем, что плохо ладил с людьми в целом? Чонгук сказал, что был интровертом. Это многое объясняет. Да и вообще, как оказалось, все его поступки, что тогда, что сейчас вполне объяснимы. А тот случай, когда они встретились во второй раз после знакомства в лесу, где Чонгук укусил его за щёку, можно засчитать за своеобразное признание? Каково вообще быть объектом симпатии интроверта? Тэхён как-то читал, что такие люди по большей степени однолюбы, а если встречают кого-то, то уже навсегда. У волков вообще с этим всё серьёзно, ведь они моногамны. Что, если и Чонгук такой, а Тэхён для него — отдушина, тот самый долгожданный дом, который он нашёл, и может теперь дышать спокойно, показывая себя настоящего, ничего не боясь? Почему Тэхён об этом не подумал раньше? Зачем сейчас, когда и так тошно, да и сам не знаешь, как быть?       Может, стоит действительно послушать Чону и дать альфе и самому себе шанс? Низко пользоваться чьими-то чувствами, чтобы самому заглушить свою боль, но что делать, если по-другому не получится? Тэхён хочет попытаться. Вдруг всё наладится. Вдруг он сам посмотрит на Чонгука с другой стороны, когда узнает ближе? Друзьями они всегда смогут остаться. А может, и нет… Тэхён запутался. Чонгук ведь, как бы там ни было, не чужой ему. Он первый альфа (даже не Рикки, что очевидно, ведь тот маленький ещё был, да никогда и не говорил, что лис ему хоть чуточку нравится больше, чем друг), который смог его заинтересовать. Который удивлял своей настойчивостью и довольно откровенными словами. Он первый, кто понравился Тэхёну как альфа после Рикки, даже не зная его особо. Он первый, кто украл поцелуй у омеги, как, в общем-то, и прикоснулся. Тэхёна ведь никто не интересовал до этого. А тут, стоило только прийти в университет, так сразу красивый парень нарисовался на горизонте, который первый полез знакомиться и предлагать общение. Правда, потом как-то всё наперекосяк пошло, но мы и не об этом сейчас. Суть не в этом.       Суть в том, что Тэхёну тоже нравится Чонгук. Не так сильно и долго, как он альфе, конечно, но нравится… Да. Вроде…       Потом! Всё потом! Тэхён так устал от этих многочисленных раздумий, поэтому он твёрдо кивает Чону, улыбаясь через силу, и смаргивает слёзы. Унимая боль в груди, просит друга помочь ему с макияжем, а взамен предлагает помочь тому правильно надеть ханьфу, которое он в Фуцитами носит так же часто, как те же штаны. Чону сразу оживает, загораясь лампочкой, и тянет руки к косметичке, обещая наконец-то ожившему и взявшему более-менее себя в руки Тэхёну, что тот будет красивее всех в своём персиковом ханьфу, которое расшито витиеватыми узорами и цветами распустившейся вишни.       Когда со сборами покончено, омеги идут на площадь, где уже собрались все жители Уданшань. Они находят своих одногруппников и остаются с ними, чтобы не терять друг друга, держась толпой и в ожидании начала праздника. Так красиво на улице. Ярко и звонко, шумно и весело, пахнет жжёными травами. Действительно впечатляющий конец фестиваля. Тэхён, как и все остальные, бросает ягоды ежевики в небольшой костёр, от которого искорки в небо убегали, танцуя друг с другом, и проходит к угощениям, которые тоже являются важными атрибутами праздника. Чем больше еды на столах, тем довольнее духи.       Тэхён оставляет Чону где-то позади с Тэтсуо и Донхваном, а сам ищет чего-то съестного на этих столах, забитых непонятными блюдами из риса, рыбы, овощей и фруктов. Приподнимая довольно длинный подол одежды, омега, крадя с подносов фрукты, заглушая тем сам завывания голодного желудка, осматривает здешний народ, пытаясь найти в нём дядю Исыля. Миссия оказывается невыполнимой (хотя дядюшку очень хотелось увидеть и получить тепло в его объятиях, пусть тот и не будет знать, как помогает Тэхёну), ибо праздник начинается. На сцену выходят танцовщицы с большими веерами (считай, с их рост), готовясь танцевать под национальные инструменты — кунхоу и юэцинь. Омега заслушивается первое время, жуя нарезанный дольками абрикос, пока глазами не находит в толпе Чонгука, заходясь сразу кашлем, когда видит его.       Утирая слезинки в уголках глаз, Тэхён вновь поднимает голову, примечая, что не один он заметил альфу. Чонгук, видимо, не особо жаловал сегодняшний дресс-код в одежде, поэтому надел только верхнюю часть тёмно-серого ханьфу поверх чёрной рубашки, выглядя при этом просто великолепно, что не скажешь про Тэхёна. Если бы не слой косметики на лице, его бы с опухшим лицом и глазами, что выплакал все, отправили к местному врачу. Лис и сейчас чувствовал себя неважно, словно не тот пазл из общей мозаики. Серое настроение Тэхёна ну никак не вписывалось в эту яркую картинку. Омега хоть и обещал себе на несколько часов забыть о случившемся, но, видимо, не судьба.       Они все — все жители обители сейчас ходят на ногах, улыбаются, радуются жизни и смотрят на красоту окружающего мира. Они дышат полной грудью и живут вполне счастливо. А Рикки нет. Рикки этого больше никогда не увидит. Никогда не улыбнётся, не посмеётся и не восхитится природой. У Рикки сейчас свой мир. И кто знает, счастлив ли он хотя бы там сейчас. Это злит. Очень злит. Но и поделать ничего нельзя.       — Ну и зачем ты смотришь на меня? — спрашивает в пустоту Тэхён, жуя медленно уже виноград, так же неотрывно наблюдая за Чонгуком, который в нескольких метрах от него стоял с каким-то напитком в руках. Даже не обращая внимания на своих друзей, восхищённо аплодирующих танцовщицам, он продолжал смотреть и просто пригвождать к земле своим пристальным взглядом омегу. Киму как-то не по себе от этого. Словно на него накинуться хотят и сожрать. Или утянуть куда-нибудь в логово, а там только Богу известно, что будет дальше. Но, на удивление, Тэхёну не страшно. Даже интересно, что же будет дальше.       Надолго Тэхёна не хватает, и он, разрывая эту связь с волком, двигается дальше вдоль столов в поисках каких-то напитков, ибо в горле отчего-то пересохло после таких страстных гляделок с альфой. Здесь где-то должно быть рисовое вино. Тэхёну срочно нужно его влить в себя, чтобы отвлечься хоть чуть-чуть от мыслей, просящих вернуться в комнату, свернуться в клубок на постели и опять проплакаться, всю оставшуюся ночь, сжимая подушку в руках. Он ведь обещал Чону, что не будет больше реветь. Значит, сдержит слово. Сейчас только вино это найдёт, а потом пойдёт веселиться ко всем. Да.       Вино успешно нашлось, и Тэхён, словно до этого не пивший дня три, осушает небольшой стаканчик залпом, обжигая горло, отчего кашлем вновь заходится. Но это действует, и голова проясняется. А вот тело наоборот. По нему мурашки бегают размером с кулак, а самого Тэхёна потряхивает так, словно у него температура высокая. И в животе такое тепло бушевало, словно в настоящий пожар превратиться желало, из-за чего ноги подкашивались. Что вообще происходит? Что не так с его телом, что вдруг отдельной жизнью решило пожить? Тэхён мотает головой в разные стороны и, обмахивая себя ладонями, ибо жарко неимоверно, решает всё же прогуляться, чтобы никому не попасться на глаза из знакомых, которые сразу затрубят, что он заболел. Может, и так, может, и заболел, но только чем? Тэхён ведь даже алкоголь особо не пил, чтобы чувствовать себя сейчас так, словно вот-вот растает. Как мороженое на солнце.       Тэхён идет (бежит практически) с площади в небольшой искусственный сад за домиками обители, прячась там от народа и общей суеты, что доносилась теперь как из-под толщи воды. Сад оказывается довольно приятен глазу: ухоженный газон, прудик, обсаженный деревьями, клумбы с отцветающими цветами, причудливо подстриженные кустарники. Очень мило. Тэхён бы восхитился, честно, если бы не чувствовал себя так, словно его в растопленное масло опустили.       — Я умираю? — касаясь ладошкой горячего лба, спрашивает самого себя Тэхён, выдыхая. Он прислоняется спиной к стволу раскидистого дерева, прикрывая глаза. Прохладный ветер приятно ласкал разгорячённую кожу, и Тэхён даже не слышит и не видит, что больше в саду он не один. Спохватывается только тогда, когда насыщенный запах моря становится ярче обычного, въедаясь, кажется, своим приятным солёным холодом под кожу.       — Прячешься? А почему, когда все там? — вопрос рассекает тишину, и Тэхён просыпается будто, смаргивает пелену с глаз, поворачивает голову и сталкивается взглядом с Чонгуком, стоящим на расстоянии вытянутой руки, опираясь одной рукой о ствол дерева, в который омега вжимается непроизвольно, словно слиться с ним хочет воедино.       — П-просто, — заикается Тэхён, давая мысленно себе отрезвляющую оплеуху, чтобы не казаться бесформенным нечто перед альфой, — захотел уйти. Я увидел все эти танцы, бросил ежевику в костёр и загадал желание. Считай, выполнил все пункты, и поэтому решил прогуляться.       — Ясно, — тянет тягуче, как мёд с ложки, Чонгук, делая глубокий вдох и отводя глаза, постукивая пальцами по коре дерева. Тэхёну это постукивание не нравится. Словно не по стволу стучат, а по голове его, что была лёгкой-лёгкой, без единой мысли в ней. — Как ты себя чувствуешь? Ну, после вчерашнего…       — Намного лучше, чем было, спасибо, — тараторит сорокой Тэхён, нервно отмахиваясь руками, готовый поспорить, что ему не показалось, что альфа смутился от собственных слов, что вообще в новинку. Это же Чон Чонгук! Самообладание ему не занимать или… нет? От этой новости у лиса самого щёки стремительно пунцовеют. — Я в порядке, не переживай.       — Знаю, ты у нас сильный омега. Глупо, наверное, было у тебя это спрашивать.       — Не такой я уж и сильный, как кажется. Обычный омега, — поджимает губы Тэхён.       — Для кого-то обычный, для кого-то необычный, — склоняет голову к плечу Чонгук, улыбаясь при этом как-то странно, окидывая лиса ласковым взглядом. Тэхён от этого ещё больше теряется. Что вообще происходит? Это из-за алкоголя у него мозги плавятся или это полная луна такое осложнение дала не только на его голову, но и на волка? Где тот грозный и злой альфа, которого знает Тэхён? Где он? Был ли он вообще? Или Тэхёну это просто всё причудилось? А дышать тем временем всё сложнее и сложнее, кислорода катастрофически не хватает, а Чонгук перед ним такой красивый, такой нужный сейчас…       О, Боже!..       Тэхёну хочется ударить себя за такие мысли. О чём он только вообще думает? Чего хочет? Хочет… Хочет чего? Его?.. Его, то есть Чонгука? Что-о-о?..       Тэхён уходит с головой в это море, забывая обо всём на свете. О холоде, одиночестве, боли и слезах. Ему так хочется быть кому-то нужным сейчас, необходимым, как глоток чистого воздуха. Ему так хочется быть кем-то любимым, чтобы этот «кто-то» заполнил пустоту и дыру в груди омеги, что достигла гигантских размеров с тех самых минут, когда он услышал, что Рикки-хён умер. Тэхён устал быть один. Устал один бороться. Двенадцать лет ему приходилось жить не своей жизнью, чтобы приблизиться к своей мечте, но итог оказался совсем не таким, каким представлял себе Ким. И сейчас, сейчас хотелось только одного: избавиться от этого противного, липкого чувства одиночества, чтобы хоть на секунду, но вспомнить, что он живой и может жить. Что он тоже не бесчувственная омега и может любить. Что он тоже может быть и нежным, и ласковым с тем, кто дорог сердцу, а не только шипеть на всех альф и не подпускать к себе.       К чёрту. Всё к чёрту! Тэхён не будет больше притворяться. Не будет противиться и сидеть, чего-то ждать, надеяться. Теперь он будет слушать своё сердце, которое не должно обмануть и предать. И сейчас оно кричало только об одном: выбрать Чонгука.       — Почему молчишь? — вырывает из мыслей омегу Чонгук, выпрямляясь. — Ты себя нормально чувствуешь? Такое ощущение, что ты сейчас взорвёшься от красноты. Или возмущения? — он ерошит волосы на затылке, кусая нервно нижнюю губу. — Я опять сказал что-то не то?       — Нет, — качает головой лис, поворачиваясь корпусом к волку. — Это я себя просто неважно чувствую, ты тут не при чём. Но сейчас уже не так всё страшно, как было несколько минут назад.       — Почему?       — Потому что пришёл ты.       — Хочешь сказать, что я как волшебная таблетка сработал? И всё, что болело, прошло? — Чонгук усмехается от собственных слов.       — Вроде того, — задумчиво отвечает лис.       — Звучит не очень, если честно. Как будто я тебе нужен только для того, чтобы ранки лечил, — он смеётся, а Тэхён лишь улыбается в ответ, потупив взгляд, ничего не ответив. На самом деле, не только ранки. Но пусть это останется неозвученным. — Опустим это, не будем о грустном, — продолжает Чонгук, не смея отдавать власть молчанию. — Ты в курсе, что выглядишь потрясающе? Тебе очень идёт.       — Спасибо, — смущённо пыхтит в ответ лис, слушая, как забарабанило сердце. Словно выпрыгнуть хочет. — Ты тоже… — ох, как же это сложно. Невозможно не краснеть и не умирать мысленно несколько тысяч раз. — Ты тоже красивый.       И всё. Мир словно остановился, а кислород из лёгких выкачали, когда они встречаются глазами. Тэхён готов поклясться, что у него дыхание перехватило, когда Чонгук делает шаг вперёд, оказываясь до невозможности близко, отчего приходится голову вскинуть вверх, чтобы не отрываться от карих глаз напротив, которые (Тэхёну не могло казаться) становились густо-чёрными и на дне которых просыпались бесята. Тэхён и моргнуть не смеет, а не то чтобы сдвинуться с места, чтобы дать хотя бы ветру возможность пройти меж них, боясь будто пропустить что-то чрезвычайно важное. Чонгук не выглядел устрашающе, как после конкурса в кабинке, но не менее опасным, чем и привлекал, буквально всем своим видом приказывал стоять на месте, смотреть и слушать только его. Тэхён сглатывает комок в горле, готовый, кажется, к чему угодно (уже ничем не удивить просто), но к тому, что следует дальше, он оказывается не готов от слова «совсем». Читал, видел по телевизору, на улице, представлял, но никогда не думал, что случится и с ним такое. Кажется, Чонгук действительно намерен быть первым у него во всём.       — Я сейчас кое-что скажу, — начинает хрипло альфа, — и, скорее всего, получу за это от тебя по лицу. Но я всё равно это сделаю, хоть и рискую, но молчать больше не могу, — Тэхён пугается от таких слов, а потом и вовсе забывает как дышать, когда слышит задушенным голосом: — Я хочу тебя. Себе. Всего. Полностью. Во всех смыслах этих слов, — у омеги глаза округляются от такой правды, а рот становится похож на букву «о». Чонгук сам тушуется от такой реакции, но всё равно продолжает уверенно: — Ты знаешь, что нравишься мне. И давно. Поэтому эти мысли и желания истинные. Я хочу быть с тобой, давно хочу, и молчать больше не намерен. А ещё… — он останавливается, давая возможность лису переварить. — А ещё я хочу тебя поцеловать. Прямо сейчас.       Есть выражение: «Коли тонешь, вряд ли разберёшься, какой по счёту каплей захлебнёшься». Тэхён с ним абсолютно согласен. Он не помнит, когда всё в его жизни пошло не так, или, может, он сам где-то отступился, но это и не имеет значения, как оказывается. Омега просто тонул в этом, не придавая особого значения тому, что он и плавать-то не умел, отчего и не любил это море. А сейчас… Сейчас всё по-другому. Помните про сердце? Помните про неизбежность? Тэхён больше не будет тонуть один. У Тэхёна теперь собственное море, в которое он добровольно заходит, не боясь захлебнуться. Ему попросту не позволят. И никакие недуги больше не страшны так, как было «до». Потому что Тэхён выбирает его — Чон Чонгука. А не его брата, который, омега уверен, поймёт и простит, почему лис так поступает.       — Я тоже, — неестественно тихо отзывается Тэхён, улыбаясь уголками губ, а внутри что-то тёплое от собственного признания разливается непрерывным потоком. — Я тоже этого хочу, — смело и достаточно, чтобы Чонгук осознал, что ему ответили взаимностью, чтобы после отбросить все рамки, сдерживающие его и его волка, что взвыл сразу ликующе, победоносно, заключить омегу в объятия и поцеловать так, как хотелось уже давно. Несдержанно, сталкиваясь зубами, кусая сладкие омежьи губы, ловя тягучий стон ртом и забирая его себе, потому что отныне — моё и никому больше. Только моё.       Тэхён охает от напора альфы, обнимая его за плечи и отвечая на этот воистину голодный поцелуй, чувствуя, как лис внутри совсем не против такого решения его хозяина, охотно принимая волка к себе, образовывая с ним связь, не боясь его больше. Податливое тело само льнёт к сильному и такому же горячему напротив, как и собственное, и Тэхён, нарушая все собственные правила и миллионы устоев, которыми пичкала его Чирён, плавится в руках Чона, совсем не жалея, что решил дать им обоим шанс. Вдруг что-то получится. Вдруг они смогут стать самыми счастливыми на свете волком и лисом. Вдруг они спасут друг друга, задушив всё плохое своими светлыми чувствами, которые обязательно попытаются стать взаимными настолько, что перерастут в красивое и тёплое, согревающее в любую непогоду «люблю». В это очень хочется верить.       Они не знали, как долго находились в коконе рук друг друга, пылко целуясь, потерявшись во времени, но, когда Чонгук отстраняется от омеги, потянувшегося обратно, как слепой котёнок за лаской, тот лишь чмокает его в нос, в место, где красовалась родинка, кладя руку на горячую щёку и поглаживая её большим пальцем. Они переводят дыхание, а потом Чонгук резко отстраняется от Тэхёна, отчего тот вздрагивает крупно от такой внезапной перемены, хватает его за руку и тянет за собой, кидая тихое: «Идём».       До домиков, которые выделили даосы и которые теперь принадлежат альфам, они добираются быстро, пересекая вопящую площадь, пышущую самым разгаром Лунного праздника. Тэхён не успевает и сориентироваться, чего мозг, похожий сейчас на липкую кашу, не позволял совершенно, как Чонгук утягивает их в комнату, принадлежащую ему и Югёму (которого там, к счастью, не оказалось), и запирает дверь, чтобы им никто не посмел помешать. Альфа не позволит кому-то испортить эту ночь, что наконец реальна, а не жалкий сон. Тэхён рядом, он с ним, никуда сбегать не собирается и смотрит так же маслянисто в ответ, как и сам волк. А самое приятное — больше не придётся сдерживать себя, поскольку лис ответил ему, позволил быть с ним, позабыв о своей детской влюблённости, что не может не радовать. Чонгук счастлив. Чертовски сильно счастлив! Так, что что-то в груди от этого чувства свободы и лёгкости спирает. Невероятно! Ничего подобного никогда с Чоном не было. Только с Тэхёном. С ним всё самое лучшее.       Чонгуку хочется схватить Тэхёна, сжать в своих руках, зацеловать его красивое лицо и никогда больше не выпускать. Но пока рано выплёскивать наружу всё сразу. Пугать омегу ему хочется меньше всего. Всё же это всё впервые у него. И, блять, Чонгуку уже только от этого крышу сносит. От всего Тэхёна сносит: от его сладкого цветочного запаха, от тела, добровольно идущего к нему в руки, от одного взгляда золотисто-карих глаз, что сейчас сияли. От всего!.. Чонгук Тэхёну нужен. Он ему нужен, и это лучшее, что могло произойти с альфой за всю его жизнь. В этом волк не сомневается.       В комнате светло благодаря широкому окну, из которого лился лунный свет, мягко обволакивая её. Чонгук вновь прижимает Тэхёна к себе, целуя, неторопливо тянется к шёлковому поясу, развязывая его, и, не встретив сопротивления, снимает первую часть одежды, что мягко падает на пол под ногами. Туда же отправляется и его. Оставаясь в рубашке, Чонгук мелкими шажочками доходит вместе с Тэхёном до его кровати, на которую они падают, не отрываясь друг от друга. Альфа раздевает его, оголяя песочную кожу, зацеловывая её, стараясь не проступить и миллиметра. Тэхён обнимает его за шею, позволяя делать с собой всё что угодно, отдавая себя во власть и прикрывая глаза от удовольствия. Никогда прежде он не позволял никому с собой так обращаться. Он никому не демонстрировал своё тело до этого момента, и сейчас хотелось только понравиться. Чтобы не только омега восхищался происходящим, с ума сходя от рук и губ Чонгука, но и сам волк. У него внутри разгорались тысячи маленьких огней, сливаясь в одно пламя, охватывающее всё тело, отчаянно прижимающееся к телу напротив в надежде поделиться этим огнём и с Чоном. Тэхёну никогда прежде не было настолько плевать на всё и всех, кроме человека пред собой, которому хотелось сделать точно так же приятно, как и он тебе.       Когда с ханьфу наконец покончено и та благополучно отправлена на пол, Чонгук, снимая с себя рубашку, не может сдержать восхищённого вздоха, ибо тело перед ним идеально. Что там великие картины, что там красоты, сотворённые природой! Они ничто по сравнению с тем, что видит сейчас перед собой альфа, отчего слюна во рту скапливается, а жар в паху становится почти невыносимым.       Тэхён, весь красный от смущения, всё же не позволяет пока снять с себя нижнее бельё и белоснежную сорочку, что надевалась под основную одежду. Он приподнимается на постели, разрешая себе несмело коснуться руками широкой груди, исследует её, обнимает после и прижимается к ней своей, чувствуя ответные удары сердца, и зарывается пальцами в волосы на затылке волка, целуя его первым. Не только один Чонгук здесь сходит с ума от желания. Возможно, завтра омега и будет сгорать от стыда, но ключевое слово — завтра. Сейчас Тэхён не хочет думать ни о чём, кроме Чонгука, сжимающего его тонкую талию руками, перехватывающего инициативу на себя, целуя так, что голова кругом идёт, а сердце булькает где-то в животе. Они в унисон стонут, когда сталкиваются языками, и альфа валит его обратно на пушистое одеяло, накрывая своим телом сверху, удобно устраиваясь меж разведённых длинных и гладких ног. Чонгук отрывается от омеги, спускаясь губами нетерпеливо к шее, покусывая её, скользя руками по мягким бёдрам, талии. Поцелуями идёт всё ниже и ниже, достигая запретного, касаясь чужой плоти через ткань белья ладонью, отчего Тэхён едва не подпрыгивает на кровати, теряя остатки разума, на смену которым пришли лишь чувства, слишком сильные и неукротимые, опаляющие всё на своём пути. Тело горело от прикосновений, тянулось к ним с охотой, а из горла вырывались лишь тихие стоны наслаждения, что возносили всё выше и выше над реальностью.       Что вообще альфа с ним творит? Ещё немного — и Тэхён точно умрёт. И никогда не воскреснет. Чонгук же, облизываясь словно кот, проводит ладонью вдоль его ноги, подцепляет пальцами бельё, снимает, продолжая дорожку из поцелуев к ямочке под коленом. У альфы взгляд темнеет окончательно, теряя радужку, как и самообладание, когда глазам открывается гладкая, без единого волоска, как и всё тело Тэхёна, промежность меж упругих ягодиц, блестящая от выделявшейся смазки. Святые небеса, дайте Чонгуку терпения не сожрать Тэхёна уже сейчас! Если бы только омега был способен думать, то непременно смутился бы от обилия влаги между ног, промочившей даже одеяло под ним. Тэхён сглатывает вязкую слюну, чувствуя, как пот скатывается по виску, и пытается сдвинуть коленки вместе, чтобы не сгореть заживо от этого хищного взгляда. Но альфа не даёт ему это сделать, цокая языком, грозя пальцем так, словно Тэхён ошибку совершил.       Чонгук резко хватает его за тонкие щиколотки, притягивает к себе, обхватывая руками бёдра, и закидывает на плечи, утыкаясь лицом аккурат между тэхёновых ног. Он прижимается языком к мокрой дырочке, роскошно лизнув её, собирая языком смазку, что на вкус сладкая и медовая, как и весь омега. Тэхён стонет громко, вцепляясь вспотевшими ладошками в одеяло, чувствуя, как растекается по кровати и стремительно сокращается под его губами. Омеге дышать нечем становится, так как воздух в комнате густой и спёртый, смешанный из двух возбуждённых до предела ароматов. Когда Чонгук отстраняется, уделяя внимание уже члену омеги, целуя розовую головку, а после берёт в рот, Тэхён клянётся, что ещё секунда — и он точно не вытерпит, ибо желание сотрясало его до самых пяток. Всё тело как натянутая струна. Оно вибрировало и не слушалось хозяина, двигаясь навстречу горячему рту альфы. Чонгук прекращает свою сладкую пытку только тогда, когда чувствует в волосах пальцы омеги, сжимающие пряди. Он поднимает голову, вновь теряясь от неземной омежьей красоты, вбирая в себя каждый прерывистый вздох, наблюдая, как трепещут длинные ресницы и дрожит тело в его руках. О да. Именно это и хотел увидеть Чонгук. Картина на миллион, но смотреть на неё можно только Чонгуку.       Жар, текущий по телам, становится невозможен, и Чонгук, стремительно избавив себя и Тэхёна от остатков одежды, выдыхает с облегчением, когда кожу задевает прохладный воздух, немного приводя в чувства. Он касается своего члена, оглаживает большим пальцем налившеюся головку, собирает смазку, проводя после по нему рукой размашисто, и наклоняется к Тэхёну, находя его губы своими, запуская пальцы в серебристые пряди. Тэхён оглаживает его напряжённые плечи, лопатки, стараясь не думать о горячей плоти альфы, прижимающейся к его бедру, балансируя где-то меж двух миров.       Чонгук отстраняется, давая им возможность насытиться кислородом, спрашивая после не своим голосом, от которого тело лиса гусиной кожей покрывается:       — Ты готов принять меня? Я не начну, пока ты не позволишь мне это, — они встречаются глазами. Альфа смотрит глубоко и ласково, словно в душу, дожидаясь ответа.       Тэхён дышит загнанно, но всё равно отвечает, кивая головой, и, обхватив скулы волка, целует в родинку под нижней губой:       — Да.       Чонгук улыбается солнечно, осыпая поцелуями-бабочками всё лицо омеги, который жмурится, а затем бережно, сам мелко дрожа, укладывает ладони на ягодицы лиса, разводя их в стороны. Проникает одним пальцем внутрь, и, не заметив боли, проскользнувшей на лице Тэхёна, добавляет второй, растягивая неразработанный анус. Тэхён, закрывая ладошками пылающее лицо, мычит сдавленно, но сам помогает и насаживается на длинные пальцы. Нет дискомфорта, нет боли, есть только сумасшедшее желание, приятно сковывающее тело. Стоит только Чонгуку задеть заветный комочек нервов, Тэхёна едва не подбрасывает на кровати, а с губ срывается высокий стон, лаская слух альфы.       — Не могу… Не могу больше, — хнычет омега, шаря руками по одеялу, желая что-то большее, чем просто пальцы, чтобы расплавиться наконец вместе.       — Блять, — только и может выпалить Чонгук, сдувая чёлку с глаз, вынимая пальцы из «дышащей» часто дырочки с пошлым хлюпом, и, вклинившись в колыбель мягких бёдер, плавно толкается в тело омеги, входит до упора, растягивая собой. — Расслабься. Не сжимай так сильно, иначе нам обоим будет больно. Давай, моя радость, открой глазки и посмотри на меня.       Тэхён повинуется, открывая глаза, пытается сделать так, как его просит Чонгук, потому что ему больно и вовсе не приятно. Там всё жгло и ныло, стараясь избавиться от инородного предмета, но упрямый омега не сдастся, не позволит вот так всё закончить. Он просит Чонгука двигаться, уверяя, что в порядке, и сплетает с ним пальцы, стараясь расслабиться. Первые поступательные движения самые больные, словно в Тэхёна суют хорошо заточенный нож, но благодаря поцелуям, трепетным касаниям и успокаивающему шёпоту на ушко боль притупляется. А когда совсем сходит на «нет», лис теряется в острых ощущениях, которых слишком много. И все они разные, разноцветные и яркие настолько, что верится в них с трудом.       Чонгук, не встречая больше сопротивления, увеличивает амплитуду толчков, закидывая себе на бёдра ноги Тэхёна, упиваясь его стонами. Двигается так, как им обоим сейчас нужно: размашисто, резко, не давая сделать вдоха. У альфы голова кругом идёт, когда Тэхён сжимает его мышцами, стеная жалобно, хватая раскалённый воздух ртом. Чонгук, меняя угол проникновения, укладывает руки на талию, толкается в него сильнее, грубее, и Тэхён стонет громче, чувствуя, как крупный член входит в него ещё глубже. Омега, наслаждаясь ощущением полноты и разливающегося по телу искрами удовольствия, сам подаётся навстречу, отвечая с не меньшей страстью, когда волк наклоняется, чтобы поцеловать его. Поцелуй совсем не похож на что-то животное, по-настоящему голодное, происходящее между ними. Он сладкий, тягучий и нежный, опьяняющий бесповоротно.       Чонгук вдруг останавливается, упав на бок, увлекая лиса за собой, а потом снова поворачивается, оказавшись на спине, а Тэхён ошеломлённо глядит на него сверху, ничего, кажется, не понимая. Сомкнув руки на его талии, альфа поднял его над собой и с силой насадил на себя. Омега выгнул спину, вскрикнув от грубого вторжения в горячее нутро, а руки волка скользнули к его напряжённым соскам, погладив их подушками пальцев. Теперь очередь за Тэхёном. Он приподнялся, плавно и изящно изгибаясь всем телом, чем гипнотизирует Чонгука, ощущая, как медленно член альфы выходит из него, и тут же молниеносно опустился так же быстро и с размаху, как делал до этого с ним Чонгук. Пару пробных движений, и Тэхён, закрывая глаза и вцепляясь пальцами в плечи Чонгука, ускоряется, вновь теряя воздух. Надолго альфу не хватает, и он, рыча, поднимается с постели, обнимает омегу, впиваясь в зацелованные губы, моментально набирает скорость, толкаясь резче, заставляя их обоих задыхаться от того, насколько им хорошо сейчас. Каждый новый толчок — маленькая мучительная смерть. Тэхён цепляется за Чонгука как за спасательный круг, боясь будто, что украдёт кто-то, не давая себе возможности заплакать. Наконец-то он не чувствует этой противной и болезненной пустоты внутри. Наконец он не один…       Тэхён кончает без всяких прикосновений, лишь от трения о пресс Чонгука, утыкаясь лбом в плечо волка, восстанавливая дыхание. Что это только что было? Такое вообще бывает между людьми?       — Боже… — Тэхён весь дрожит от пережитого первого оргазма в своей жизни и, смочив горло слюной, спрашивает: — Что мы творим?..       — Что-то за пределами космоса, — даёт возможность передохнуть Чонгук, целует за ушком, касается после члена омеги, проводя по нему рукой, не брезгуя замарать в чужой сперме, вновь воспламеняя омегу, словно спичку зажигая. Собственное возбуждение не сходило, копясь внизу живота тугим узлом, а сам член пульсировал глубоко в Тэхёне, требуя срочной разрядки.       Поцелуй за поцелуем, касание за касанием, и Тэхён вновь сгорает в руках альфы, дышит часто-часто и подаётся навстречу. Сам не замечает, как оказывается на четвереньках, а Чонгук позади, разводя руками ягодицы и целуя спину, входит одним мощным толчком. Тэхён сжимает его так хорошо в себе, заставляя умирать несколько сотен раз в секунду. Он тянет за плечи омегу на себя, прижимаясь грудью к мокрой спине лиса, кусая за плечо и зализывая сразу, продолжая несдержанно толкаться, желая только поскорее кончить. Тэхён заводит одну руку назад, касаясь затылка, а второй накрывает ладонь альфы, покоившуюся у него на плече. Омега откидывает голову на плечо альфы, открывая доступ к шее, которую сразу кусают. В груди всё сжиматься начинает с каждым новым толчком, что попадает точно по простате, скапливаясь в районе груди полыхающим жёлтым пламенем.       Через пару движений Тэхён кончает во второй раз, чувствуя, как его захлёстывают волны удовольствия сильнее, чем взрыв. Он кричит, вздрагивая и трепеща, пока наслаждение омывает каждую клеточку тела. Где-то в груди вспыхнуло пламя и поднялось к горлу, затем к лицу, и обожгло всего омегу. Тэхён никогда не испытывал ничего подобного. За ним и Чонгук, выходя из него с тягучим стоном, кончает бурно на поясницу.       За окном слышатся залпы фейерверков, знаменующие, кажется, окончание фестиваля, но у Тэхёна свой фейерверк в душе. По телу приятная нега растекается, когда они, успокаивая дыхание, лежат, прижавшись к друг другу, наплевав на потные тела и засыхающую сперму. Так они и засыпают, укрывшись измятым одеялом.       А тем временем праздник за окном продолжается, убаюкивая своим шумом чёрного волка и его белокурую лисичку…