Инморталиум

Нет, нам не было грустно, нам не было жаль, Несмотря на дождливую даль, Это - ясная, верная, твёрдая сталь, И нужна ли ей наша печаль? А. Блок       Пытливый ум всё время составляет и оценивает самые разные и самые внезапные комбинации событий и людей в их рамках, напоминая калейдоскоп. Холодные угловатые стёклышки в нём падают как хотят, невзирая на отношение хозяина к сложившейся картинке. Именно поэтому сообразительных и сложных натур трудно удивить. Всё-то они уже прикинули, примерили к себе, оценили, и с кое-чем даже смирились заранее. Вдобавок к этому, Данковский часто испытывал внутренние противоречия и некоторые «что, если…» он решительно себе запрещал даже обдумывать, считая их недостойными.       В его доме жила юная особа. За два года она расцвела, как и положено в её возрасте. Игнорировать этот факт было с каждым днём всё сложнее. Если бы она была легкомысленной, ленивой или неряхой, всё было бы замечательно, но Клара таковой не была. Она не просто училась, а пожирала знания в невозможных количествах. «Сидишь ты, — мечтательно говорила она, — в институте, в тепле, на удобном месте, стол даже есть. И вот, тебе человек образованный, интеллигентный, рассказывает про всякие сложные материи. И вокруг такая приличная молодёжь! Неужели это всё со мной происходит?».       К сожалению, беседовать с ней было увлекательно. Её взгляд на вещи всегда был самым необычным.       К несчастью, она очень быстро научилась хорошо одеваться. Живя с Данковским и Корнеем под одной крышей было сложно не следить за собой.       Ещё и Андрей Николаевич подливал масла в огонь со своим: «Она же совсем не годится тебе в дочери!».       Красоту ей заменяла миловидность, манеры — интеллект.       Впрочем, Клара по-прежнему была "девочкой с религией". Она иногда брала свои ошейники и уходила к двоеверцам. Данковский подшучивал над ней из-за перехода к ним от смиренников, но она не обижалась на это, а однажды и вовсе выдала целую речь о синкретизме.       Воспользовался зависимостью девушки от себя, взял плату за покровительство, или того хуже — принудил к связи. Вот о чём будут судачить абсолютно все, да и сам бакалавр, будучи мнительным, навяжет себе горькую вину, навыдумывает мотивов, которых не было в помине. Такой расклад его не устраивал и он запрещал себе тихо таять от подавленных надежд.       Доктор всё время страдал, представляя кому-либо девушку. «Это Клара, моя…» Протеже? Подопечная?       Сдержанные улыбки, понимающие взгляды из-под ресниц. «Знаем-знаем, протеже». Так было с проректором института, куда он решился отдать её на обучение. — Уверены? — спрашивал Зеленин, глядя поверх очков, — Я не шовинист, не подумайте, в её группе будет ещё две дамы. Может, ей хватит курсов? Рассудите, сами ведь прошли через все тяготы учения и работы. А женщине… ну зачем ей это? Тягать тучных больных, успокаивать буйных, лечить заразных? — Она степнячка. — отвечал Данковский, — Крепкая, невозмутимая. Половина первокурсников — полупрозрачные болезненные юноши, мечтающие только спасать жизни одним уколом и блистать латынью. Чем они лучше? Не сказал бы что я был умнее в их годы. Главное — в ней есть настоящая любовь к медицине. Схватывает на лету. Дайте ей шанс, дальше сама решит, кем быть и что делать. Зеленин, конечно, дал и допустил к экзамену. И остался очень доволен.       При дневном свете Блок ужаснулся тому, во что превратили солдаты жилище Карины. Сам он появлялся там очень редко. И без того нищее, оно лишилось последних стульев: их поломали и сожгли в печурке. Пола не было видно от грязи, стол был залит бог знает чем. — Наладили человеку квартиру! — нахмурился он, — а ещё военные. Куда вам в офицеры, если вы готовы как скотина в хлеву обитать? Чтобы к вечеру тут был порядок! Когда вернулась Карина, генерала уже не было, зато чистота кругом царила первозданная. Со страху даже добыли откуда-то новую мебель да починили буфет. На конфорке еле умещалась громадная кастрюля, из которой аппетитно тянуло шкварками и кашей. К хозяйке подошёл один из солдат. — Господин генерал передавал свои искренние извинения. Порядок навели, еды нанесли, смолим теперь только на улице. Да ещё вот кофий… ни слова по-нашенски на нём. Видать, очень хороший. Карина приняла из его рук пачку из дорогой лоснящейся бумаги. Под тонкими пальцами приятно перекатились округлые зёрна и сквозь обёртку тут же просочился изумительный аромат. «Каков этот Пепел!» — восхитилась про себя инквизиторша. Блок оставил ей и несколько заданий, с которыми окрылённая Карина быстро справилась. Всё, на что хватило запаса химикатов — несколько бомб и газовых гранат — было готово уже к середине ночи.       В ординаторской царила пустота и безмолвие, лишь шипел приглушенный газовый рожок. Данковский не находил себе места. Политические интриги были для него игрой с неизвестными правилами. Вечером его ошарашил у больницы жандарм, попросивший документы, а возвращая, сказавший: — В час ночи в ординаторской ждите своего друга. В тот момент доктор осознал всю серьёзность слов Карины. Дело, действительно, шло к перевороту, если в нём была замешана такая фигура. В без двух минут час ночи послышались шаги на крыльце. Хлопнула входная дверь. Дежурный на рецепции обо всём знал, он проводил глазами вошедшего и едва заметно кивнул. Наконец, Блок толкнул дверь комнаты. — Доброй ночи, Даниил! Рад видеть. — Не узнать вас в штатском, генерал. — Кто бы говорил! Вы, доктор, знатно окрепли. — Стал на выходные в деревню выбираться.       Без мундира Блок выглядел совсем иначе. Он больше походил на какого-нибудь законника, от военного в нём оставалась только выправка. Данковский в белом двубортном халате и узком чёрном галстуке тоже не напоминал героя событий на Горхоне. — Давайте сразу к делу. Мы с вами хоть и знакомы были всего пару дней, но лично мне их хватило для выводов. Вы достойный сын отечества, Даниил. Дело не в научных изысканиях. Как бы вы ни относились к планам армии, я постараюсь обеспечить вам безопасность. — Отечество меня уже оценило. Связало руки. — Видите ли, — осторожно начал Блок, — это всё инквизиция. Вы ей не присягали, я тоже присягу давал не ей, а народу. Когда мы избавимся от этого средневекового кадавра, гражданская свобода будет обеспечена всем без исключений. Преследования, телесные наказания и ограничение меньших в правах уйдут в прошлое. Готовьтесь к тому, что и привилегии больших уйдут тоже. — Я ими попросту не пользовался. — Слуг у вас нет? — Есть, денщик. Но он человек свободный, хоть и записан за мной. Его покупал отец давным-давно. — Это очень хорошо. А Клара в каком страте? Я слышал, она живёт у вас. — Она в средних. — Так вот, Даниил. Я вас слушался тогда, во время эпидемии, и вы не подвели. Теперь я прошу слушаться меня, если хотите сохранить жизнь себе и близким. Инквизиция сейчас обозлится и придавит вас так, что может ливер полезть, простите уж мой казарменный язык. Мы, в свою очередь, пустим в ход оружие нового века. Очень вас прошу не попасть случайно под раздачу. — Спасибо что предупредили. И чем лечить выживших после использования этого вашего оружия? — Надеюсь, их не будет. А если и будут, то только пулей.       Дежурство Даши не задалось с самого утра. Перед ней сидел инквизитор. Настоящий, в сутане. С прутом. С манком. Он ждал её прямо на входе. И допрос начал в пустой ещё столовой с улыбки и слова: — Рваная. Даша опешила, но быстро взяла себя в руки. — Ага. — Видно же. Зачем? — В город хотела, учиться. Выкупаться не на что было.       У Даши на перегородке носа и правда был тонкий шрам. Не видный, если не присматриваться. Нищее село, страшно пьющие большаки, которых она боялась сильнее незнакомого города, вынудили её разрезать хрящ ножом, вынуть метку и сбежать. Столица её пощадила, поначалу взяли в прачечную, где беглых хватало. Потом появилась возможность пробиться в больницу. — Документы, значит, справила подпольно? — Как докажете? — Как обычно. Процедура известная: освидетельствуют незаконное извлечение, проверят печати на подлинность, и всё, Дашенька. Поедешь на север, фуфайки шить. — Что вам надо? — Ты у Данковского дома бываешь? Бываешь конечно, я видел. Так вот, наша Карина дозналась, что у него записи нужные водятся. Да ещё наверняка разная корреспонденция. Изымать и просматривать не имеем права, но с тебя-то взятки гладки. Будь другом, пошурши у него. А не то сама знаешь, мне тебя жалеть не за что. Подделка печатей и подписей — не шутки. Я к тебе ещё приду.       Даша даже не заметила спящей поверх одеяла Катерины. Вошла в комнату и разрыдалась громко, отчаянно. Фельдшерица вскочила от неожиданности. — Дарья, ты чего? Обидели? Расспрашивать было бесполезно, девушка открывала рот только за тем, чтобы судорожно вдохнуть и застонать снова. Двужильная, смелая, она от страха превратилась в тряпичную куклу. Наконец, когда Катерина в который раз вытерла ей лицо, она проговорила: — Меня на каторгу отправят! — За что?!       Даше пришлось рассказать по порядку. Фельдшерица с каждым её словом становилась всё мрачнее. — Дело — дрянь. Крепко за Данилу взялись. И ведь эта падаль инквизиторская правда может нам жизнь испортить. Так! — сжала кулаки Катерина, — надо всё рассказать Данковскому. Он придумает как быть. — Нет! — похолодела Даша, — Он узнает про меня. — И чего? Ему всё равно, ну была и была ты в меньших. — Не надо.       Фельдшерица вздохнула, сунула руки в карманы халата. Вообще-то девушку было жаль. Ей ничего не стоило доносить Киру на бакалавра. Неужели и правда готова уехать на каторгу? Катерина подумала о том, что за идею о бессмертии она бы, пожалуй, тоже пострадала, но ведь санитарка этим вовсе не интересовалась. Не за идею она рвала себе сердце. За Даниила. — Ладно. Может, всё само уляжется. Но, Даша, если из его записей хоть слово на сторону уплывёт… Девушка, не поднимая головы, кивнула. Она смотрела на то, как острые каблуки фельдшерицы впивались в пол. Катерина продолжать не стала.       В ту минуту Кир спешил в Собрание на лекцию Тельмана. Он мог бы работать с санитаркой куда дольше, но вникнуть в суть «Танатики» посчитал для себя более важным. За опоздание его, конечно, простили и без него не начали. Он вошёл в лекторий и тихо извинившись, подсел к сестре. Карина выглядела одновременно измученной и загадочно счастливой. Инквизитору это совсем не понравилось. Чем таким она без его ведома она захвачена? — Зайду к тебе сегодня, — сказал он строго. Девушка секунду помедлила, но тряхнула кудрявой головкой: — Хорошо. Тельман был в хорошем настроении и заливался соловьём. — Основная цель, — говорил он, — преодоление смерти в максимально большом количестве проявлений оной. Как вы знаете, смерть бывает насильственной, либо от естественных причин. Предположим, умирает старик. Проводим вскрытие и видим: внутренние органы изношены до такой степени, что просто не могут больше функционировать как прежде. Я, как геронтолог, могу описать массу способов отсрочить смерть при помощи правильного рациона и жизнедеятельности. Это испытанные, надёжные методы. Рассмотрим другой случай: смерть наступила в молодом возрасте из-за болезни. Учитывая темпы развития медицины, можно надеяться, что через сто лет или даже чуть ранее практически все известные болезни будут излечимы благодаря изысканиям учёных. Не скрою, некогда «Танатика» искала универсальное лекарство, панацею от всех известных заболеваний, но обменявшись опытом и изучив природу огромного количества патологий, мы не обнаружили шансов преуспеть. Наш уважаемый орденоносный коллега избрал ещё более тернистый путь. Пока все прочие изучали суть увядания организма с возрастом, господин Данковский искал некое вещество, способное оживлять мёртвые ткани. Необратимость процесса распада белков он поставил под сомнение, но так и не смог найти связующую нить, которая бы различные ткани возвращала в первозданное состояние. Предложенные им вещества просто не вступали в реакцию и не работали. Тельман записал на аспидной доске несколько формул. Карина вся подалась вперёд. Формулы имели смысл, но в них явно не хватало дополнительных соединений. — Сразу видно, что не химик, — проговорила она. — Совершенно верно! — подхватил Тельман, — За многими учёными есть такой грешок, лезть не в свою область. Честно говоря, не стал бы останавливаться на критике методов Данковского. Гораздо более полезным считаю продолжить нашу беседу об окислительных процессах.       Когда лекция закончилась и все засобирались, сидевшая за первым рядом столов Руфина развернулась и поймав взгляд Карины, произнесла: — Удивительно. Вчера мне Тельман показался редкостным болваном. Кстати, мы ведь теперь с вами вместе разрабатываем этого скандального доктора и его окружение. Приказ Веснина. Уж вчетвером-то вытрясем из него душу. Признаться, соскучилась я по настоящей работе!       Когда все покинули аудиторию, Кир нетерпеливо склонился к Карине и вкрадчиво спросил: — Ну что там с формулами? Сработают? — Нет, исключено. Там всё не так просто. — Получается, мы зря дознаёмся? — Доктор наш, наверно, уже давно испытывает новые. Чисто теоретически, обратить распад возможно. Правда, понятия не имею, как. Они разминулись, Кир пошёл доделывать дела в канцелярии. На улице девушка прыгнула в пролётку и стукнула по плечу возницу: — Гони, гони! Через четверть часа она уже была дома. Ворвавшись как ураган, крикнула: — Все вон! Брат Кир скоро будет здесь. Некоторые солдаты даже вылезли в окна, чтобы не топтаться в прихожей. В опустевшей вмиг квартире нужно было провести подготовку к приходу инквизитора, но Карина думала совсем о другом. Она переписала по памяти формулы на оторванный от пачки спичек кусочек картона. Мозг её жил своей жизнью, неумолимо приводя числа в порядок, заполняя пробелы, уравновешивая цепочки реакций. Вроде бы задачу получилось решить. «Бог знает, поможет ли это Данковскому», — подумала она. Время пролетело незаметно и Карина очнулась только от шагов в прихожей. Она сунула картонку за ворот сутаны. Кир вошёл и огляделся. — Давно я у тебя не был. — Чаю будешь? — Изволь.       Пока Карина зажигала примус, инквизитор обнаружил пачку кофе, подаренную Блоком. — Ничего себе! Импортная. Откуда? — Доктор подарил. Отец его ведь ездил за границу, — брякнула Карина первое, что пришло ей в голову. — А можно вместо чая? Раз в месяц позволяю себе. И Тельман сегодня рекомендовал. Девушка, улыбаясь, достала с полки старую кофемолку. «Если бы ты только знал, от кого и за какие заслуги у меня этот кофе…». — Как спалось сегодня? — Отлично. «Жаль, только два часа среди пакетов со взрывчаткой». Когда кофе угрожающе полез из турки и был перелит в чашку, Кир принюхался. — У тебя тут такой знакомый запах… Не могу вспомнить, чего. Машинного масла что ли?       Карина заволновалась.       Когда она подошла к столу то краем глаза заметила забытую кем-то винтовку под ним, прислонённую к стене. Она никогда не произносила бранных слов, даже про себя, но этот раз стал исключением. Каким-то чудом Кир так и не заметил её.       Копаясь по утру в почтовом ящике, Корней обнаружил конверт, весь покрытый сургучными печатями Собрания. — И так и эдак осаждают, — проворчал он, внося в дом корреспонденцию. Бакалавр скривился, брезгливо взяв конверт за уголок и бросив на стол. Надо было открывать, но очень не хотелось. Ничего хорошего в нём быть не могло. Вспоров край конверта старым ампутационным ножом, Данковский вытряхнул содержимое. — Ошиблись адресом что ли? Два тетрадных листа и какой-то жалкий клочок от спичечной упаковки были покрыты убористым текстом. Как ни странно, почерк был знакомый. «Данила, Тельман показывал нам твои формулы. Я их исправила».       Бакалавр тщетно приказывал себе выйти из-под власти непередаваемого ужаса и начать работу.       Лучший способ сломать ему жизнь, уничтожить его надежды таился не в смелых фантазиях Кира, а в голове его сестры, казавшейся совершенно безопасной до недавнего времени. Карине удалось опередить и обставить всех, даже Блока она теперь могла погубить одним движением.       Данковский пытался приготовить нужные растворы, но тело его не слушалось. Он то задевал чашечку весов и просыпал порошки, то не мог как следует отмерить жидкости. Некоторых веществ не хватало и пришлось идти за ними в аптеку. — Ничего я вам не продам! — с порога воскликнул фармацевт, — убирайтесь! Данковский примирительно показал ладони: — Мне только физраствор и калий. Выглядел он как безумный морфинист, но понял это не сразу. — Ладно. Только к витринам не подходите!       Бакалавр спустился в морг для работы с образцами. Егор, увидев его без обычной экипировки, сразу насторожился. Как преданный жрец храма смерти, он отложил инструменты и отошёл к стене, готовый наблюдать как при нём творится история. Чуда не случилось, но начальник, кажется, был этим даже доволен. Данковский действительно испытал некоторое облегчение. Для опытов нужны были тела, лаборатория, и наконец, много времени. Пока всё это окажется в распоряжении инквизиции, он успеет перебрать достаточно много вариантов состава. Но если они его опередят, то предотвратить масштабную катастрофу без помощи Блока уже не выйдет. «Как же резко всё поменялось! — думал он, — То, на что я тратил годы, должно оказаться у меня в руках за несколько недель. Желательно, прямо сейчас. И если успею, придётся отдать это детище в распоряжение Блоку, который наверняка тут же начнёт штурмы и аресты».       Если бы не обстоятельства, игра в прятки была бы отличным дополнением к учёбе. Она не давала Кларе забыть много полезных навыков и оставаться внимательной. Руфина могла появиться в любое время, на любом этаже института, но сцапать Клару ей ещё ни разу не удалось. Слишком уж приметная внешность была у инквизиторши. Слишком уж осторожной была девушка. Преподаватели довольно отстранённо относились к преследованию, не мешая и не помогая, Руфина не врывалась во время лекций и не поджидала Клару у дверей.       Один раз она появилась за окном, пока степнячка, сидя в эркере на первом этаже, уплетала хлеб с молоком. Боковое зрение обнаружило край форменного пальто инквизиторши, Клара обернулась и увидела её во весь рост. Высокая, худая, она стояла совсем близко и смотрела в упор своими рыбьими глазами. Длинные белые пряди, выпущенные из её причёски, трепал сырой ветер, раскидывал по плечам. Они таращились друг на друга несколько секунд, пока девушка не бросилась наутёк. Только в пустой аудитории ей удалось проглотить кусок хлеба, зажатый в зубах. Руфина ничего бы ей не сделала, оставаясь по ту сторону окна, но взгляд у инквизиторши был уж слишком пугающим. Когда человек охотится на человека, иначе быть не может.       Шёлковое, переполненное негой сердце Карины билось всё чаще. Несколько бомб она передала Блоку лично и с такой нежностью коснулась его рук, что у генерала дёрнулся кадык. Наблюдая за тем, как отдыхает дома в кресле Кир, закрыв глаза и запрокинув голову, она представляла его уже седым стариком и то, как они вместе будут жить где-нибудь у моря. И ещё был доктор. Главное — чтобы он просто был, существовал, поглядывал иногда на неё своими тёмными и лукавыми глазами. Порой ей казалось, что в них появляется благодарность, доверие и немая просьба не мучить его. Одна только задача была пока неразрешима: уберечь этих троих друг от друга. Кир не отступится от инквизиции, Блок — от власти, бакалавр — от своих идей. Либо Собрание взлетит на воздух, либо генерал будет хитроумно убит, а доктор истерзан дознавателями до состояния безразличного кровоточащего куска мяса. Однако, если умрёт сама Карина, всем будет гораздо, гораздо хуже.       Мысли, ужасавшие Данковского, не беспокоили инквизиторшу. Ей не приходило в голову рассказать кому-то о том письме, которое она сунула в его ящик ночью.