Инморталиум

Трезвая правда сожгла ваши чистые дали, С горных высот мы сошли до глубоких низин; С грохотом города стены холодные встали, С дымом фабричным задвигались поршни машин. В. Брюсов       Русоволосый шёл по перрону, шарахаясь от бегущих наперерез. Сколько же народу было вокруг! И все куда-то спешили, неслись, поджав рты, погасив глаза. Город проходимцев. Да какой там город… Крысиный король, состоящий из слипшихся тел бывших отдельными деревень и посёлков. Он постоянно менялся, не давая привыкнуть к нему и полюбить. Идёшь с утра в знакомую цирюльню, а там уже кондитерская. «От этого человек здесь всегда несчастен, — думал он, — как ни крути. Воли здесь нет никакой. Теснота. Революционируй сколько хочешь, потом опять всё по-новой». Чужак, вроде, и рад был не приезжать в это гиблое место никогда, но родной город осиротел после тревожных новостей. Большая часть молодёжи подалась в столицу, поддержать восстание Блока. Что было делать? Пришлось тоже ехать. Вояка из него бы вышел неплохой, да возраст уже поджимал. Пришлось записаться на привычную должность: хирургом в санитарный отряд. Жаль было только, что друг не хочет с ним больше знаться. Друг его не ответил на письма. Оказал три огромных услуги и теперь, как дух из сказки, упрятался в лампу. Что же, его право.       На улицах то и дело постреливали. Без оружия долго ходить не хотелось. Сусальный блеск столицы заметно пооблупился: разбитые стёкла разграбленных лавок, испорченные взрывами и пулями барочные фасады, разинутые в страшном крике чёрные рты выгоревших квартир попадались тут и там. Хоть и чужое добро, а больно было смотреть. Зараза противоборства неудержимо просачивалась из военно-политического мирка на кухни и улицы.       В руки просилось хорошее ружьё да говорили, дадут ещё китель с серым крестом на рукаве. Полукровка развернул помятую карту и закрутился на месте, определяя направление в жандармский корпус.

***

      Записка была прочитана несколько раз, но буквы никак не хотели укладываться в слова, а если и удавалось разобрать слово, то оно было пустым и бессмысленным. «Даниил Андреевич! Слёзно прошу и умоляю: перейдите к нам в профессуру! Ваша девочка не просто делает успехи. Она блестяще сдала все экзамены, материал отскакивает от зубов. Каюсь, что сомневался в вас обоих! Зеленин.»       Клара крутилась в гостиной, прижимая к себе стул и старательно вальсируя. Данковский всегда просил её шуметь поменьше, но чувство восторга переполняло её. Поскольку про танцы он ничего не говорил, девушка изливала своё счастье, пока Корней тактично не забрал у неё стул от греха подальше. — Ей богу, Клара Андреевна! Два мужика в доме, а она с мебелью! Он глянул на хозяина и не понял, в каком тот состоянии. Вроде не сердит, но и не спокоен. Как бы там ни было, барышню нужно было от него отвлечь и Корней протянул ей руку: — Только кадриль умею.       Данковский провёл языком по губам. На них остался привкус красного вина и помады. Когда Клара вбежала с початой бутылкой в одной руке и запиской от ректора в другой, бакалавр машинально двинулся к прихожей. Если кто-то врывался, то обычно, это было не к добру, срочно требовался врач. К таким визитам он привык. Но Клара только отдала ему сложенный листок и внезапно поцеловала в сомкнутые губы. Теперь она с денщиком скакала по гостиной, стараясь топать потише. «Это её я привёз из степи? Голодную воровку, потерявшую память?» — не мог поверить доктор.       Выдохшись, Клара упала в кресло. — Всё сдала! Всё! — Что же будет, когда получишь диплом? — проговорил взявший себя в руки Данковский. — Не знаю, — ответила Клара, прикрыв глаза длинными ресницами, — шоколада куплю себе. В ресторан пойду. — Смотрю, столичная жизнь тебе нравится. — Ещё как! Я, конечно, нигде не пропаду, но как вспомню себя в эпидемию… Каждый день тратишь на то, чтоб просто дотянуть до следующего. А ради чего — непонятно. Степь ко мне добра, но и Столица не обижает. Я же вещь-из-земли, везде приспособлюсь. Хочешь, я уйду? В общежитие.       Данковский не сразу сообразил, что на это сказать. — Нет. Зачем тебе уходить? Ты мне не мешаешь. — Значит, хочешь, чтобы я осталась? — Просто не вижу смысла выгонять тебя.       Клара, вдруг, придвинулась ближе. И лукаво сощурилась. — Хочешь. А знаешь, у меня остался дар гипноза. Люди под ним только правду говорят. Попробуем?       Данковский даже закрыл глаза, чтобы не встретиться взглядом. От этого Клара игриво рассмеялась.       Катерина считала удары. Считал и Кир. На последних трёх хлынула кровь, оставила яркий след на больничной стене. Отвратительное сочетание ярко-красного с бледно-зелёным доставляло дополнительные мучения, битым стеклом врезаясь в память.       Инструментом наказания был Рвач. Наградной именной прут, особенно тяжёлый, выпущенный по заказу инквизиции в единственном экземпляре.       И конечно, он принадлежал Киру Томскому.       И конечно, сам Кир Томский возвышался над своими подкованными сапогами, которые только и видела Катерина, лёжа на полу и чувствуя, как намокает от крови одежда. «Везёт как утопленнице, — подумала фельдшерица, — ну почему не девчонка, а этот зверь?».       Финальный удар пришёлся по лицу и рассёк бровь.       «Только не начинай током бить, только не начинай!». — Вставай! — приказал инквизитор и сам дёрнул обмякшую Катерину вверх за предплечье. На ноги она встать смогла. И держаться, опираясь на стену, тоже. — Поняла, за что? — Поняла.       Ещё бы было не понять. Разговор начался с угроз, как и водилось у дознавателей. На середине пламенного монолога Катерина невозмутимо затянулась сигаретой и выпустила дым в лицо Киру. Тот опешил и проглотил язык на несколько секунд, за которые ещё и выслушал крайне скабрезный стишок с упоминанием своего имени.       Фельдшерица прижала край халата к кровоточащей брови и легла на пол. Её собственный удар будет последним. Кир ошибся и не воспользоваться его ошибкой значило продлить общие мучения. Она заплатила высокую цену, но теперь всё было решено. — Зайду в следующий раз, как придёшь в себя, и продолжим.       Инквизитор тщательно вытер свой прут свободной полой халата Катерины и ушёл. Гонка началась. — Помогите! Кто-нибудь! — прохрипела фельдшерица, стуча в стену. Из смежной комнатки показалась перепуганная до смерти санитарка. — Мамочки! Катерина Сергеевна! Смертным боем били! Это как же так?! — Беги к дежурному, пусть ловит жандарма. Быстро, очень быстро! Да оставь ты меня, малахольная!       Санитарка, попытавшаяся поднять фельдшерицу, отдёрнула руки и убежала. Чистый и холодный пол помогал унять боль, но сознание Катерина, всё же, потеряла.       Очнулась она от резкого аммиачного запаха и голоса Рогова: — Катя! Просыпаемся! — А, это вы… — Позвоночник не повредили? Шею? — Нет.       Хирург подхватил девушку и унёс на руках в процедурную. — Ай-яй, ребро сломали. Ну совсем с цепи сорвались! Полное беззаконие! Пришедший с дежурным жандарм в пышных усах и бакенбардах, распространяя вокруг себя приторный запах нюхательного табака, записывал в бланк побои. — Так-с, ребро. — Множественные гематомы. — продолжал хирург, — Рассечение с кровопотерей. Я боюсь, Катя, останется след. — Мы все уже меченые. Все в нашем гнезде. Кто-то должен был это прекратить. — Ну не вы же, в самом деле! Ох уж эта женская натура… Придётся шить. По эстетическим швам лучше к Данковскому. — Нет, нет. Увидит меня в таком виде, пойдёт инквизитора наизнанку выворачивать, в тюрьму сядет ещё. Сделайте какой получится. Мне надо, чтобы в каталажку бросили грача. Как можно скорее. Чтобы он не успел всё понять и подать чистосердечное. — Я, простите великодушно, не проникал в ваши взаимоотношения… об инциденте нужно сообщить Якову? — Никому не сообщайте. Катерина, вдруг, вся собралась как сокол на гнезде и обронила, не желая больше держать в себе: — Знаете, что меня вело на самом деле? Ненависть. Презрение. Я довольно отдала, чтобы инквизитор упал в собственную яму.       В канцелярии обосновался Карминский, старший инквизитор. Теперь он не отлучался из Собрания, ведь обстановка накалялась и в любой момент могли понадобиться его срочные распоряжения. Его не то чтобы боялись, но предпочитали не сталкиваться взглядами. Он мог казаться меланхоличным и даже слегка сонным, но под этой личиной скрывался пламенный темперамент. Взрывался Карминский редко, но головы летели всякий раз неизбежно. Именно он вручал наградные пруты с необычными модификациями. Жандармы и несколько солдат вошли в тот момент, когда он задумчиво прохаживался вдоль одной из кафедр, ожидая возвращения Веснина, поехавшего на слушания в Думу. Инквизиторы разом затихли, а он подал голос, разглядывая винтовки и аксельбанты: — По какому праву врываетесь? — Кир Томский, арест.       Карминский нашёл глазами Кира. Тот медленно отложил ручку и встал. — Поясните, — попросил старший инквизитор. — Обвиняется в превышении полномочий. Побои нанесены при исполнении, Екатерине Клычковой из страта больших. Нанесён тяжкий ущерб… — читал жандарм ордер.       Кир в недоумении смотрел то на конвоиров, то на Карминского. — Она же средняя! Допускается до десяти ударов прутом без тока за оскорбления… — Большая. Документы сверили.       Карина похолодела. На высший страт даже голос повышать запрещалось. Она поднялась со стула и обернувшись на арестованного, тихо сказала: — Я найду тебя.       Ей осталось только проводить взглядом уходящего. В спину ему упирался штык. Когда конвой покинул помещение, она оглядела вмиг осиротевший стул, недописанный желтоватый бланк. Вот и всё. Некоторые так и уходили на каторгу или расстрел, оставив навсегда чашку с чаем и цивильную одежду в шкафчике. Их места потом долго боялись трогать. Карина решительно встала и подошла к Карминскому. Цепкий взгляд Вешателя заставил её вздрогнуть. — Куда его отправят? — В тюрьму. — Но ему нельзя в тюрьму. Там же сейчас полно террористов! Страшно подумать, что с ним сделают!       Инквизитор вздохнул и тряхнул седеющими прядями. — Согласен. Сейчас приедет Веснин и мы будем думать. Действуйте пока одна, либо… — Можно с Вольгиным? Он без сестры.       Карминский иронично улыбнулся одними губами и тихо сказал: — Разрешаю. На время. Но мне нужны результаты и как можно скорее. Карина вышла в пустой парадный холл, переводя дух. Брат Кир никогда не совершал таких ошибок. Превышение полномочий — настоящий удар для карьеры. И чёрт бы с ней, с проклятой должностью, но в жестоких руках бунтующей жандармерии и солдат он продержится недолго.       Хотелось сказать другие слова на прощание. Совершенно неуместные в этих стенах слова. Стальная ладонь Устава вовремя зажала ей рот, ведь если бы их услышал Карминский, он бы расхохотался, уничтожив заключённую в них частичку тепла и превратив признание в позор и пошлость.       Однако, был один маленький плюс во внезапном происшествии. «Если Блок начнёт штурм Собрания, — думала Карина, — то Кира в нём не будет и он не пострадает. Славно было бы ещё уберечь Вольгина и других ренегатов. Все они знают, что есть возможность в любую минуту лечь в братскую могилу к остальным, но всем хочется жить дальше, в новой стране, при новой власти. Всех не спасти, всем не помочь».       Ружья не нашлось, но китель дали даже новый, не из чистки. За это русоволосый заплатил своим именем и в документы записали: Артемий Бурах, врач. Такие журналы потом находят в архивах и они или ломают жизнь, или спасают, если не сгорят. Всё зависело от Блока и его стратегии.       Бурах глянул в грязное окошко полуподвала — места угрюмого, но относительно безопасного. Вдали, едва видное из-за смога, высилось Собрание. Сколько баррикад разделяло восставших с их врагами! Наверняка у инквизиции непростое, злое оружие. Менху плохо ощущал линии вдали от степи, но чуял, что битва будет страшной. Столичная гвардия против пехоты. — Вы зарегистрированы, — глянул поверх очков секретарь, — теперь подчиняетесь приказам. Определил вас в ополчение к вашим аборигенам. Можете подняться наверх, в корпус, там займёте свободную койку.       Знакомых среди ополченцев было несколько человек. Перездоровавшись со всеми, Бурах сбросил вещмешок на кровать. Идти на улицу совсем не хотелось, мелкая морось висела в воздухе. От неё промокаешь быстрее, чем от ливня. Однако, нехорошо выходило с товарищем. Зайти нужно было обязательно. Возможно, через несколько дней будет уже слишком поздно для одного или для другого.       Он миновал пешком несколько относительно тихих районов и вышел к реке. «Неужели в этом доме Данковский живёт?», — подумал Бурах, представлявший себе богатое поместье, а не маленький двухэтажный особняк. Адресом он не ошибся, но бакалавра дома не было. Зато, убиравшийся во дворе мужик дал ему адрес больницы и Артемий снова удивился. «Больница? — подумал он, — Не институт? То есть, Данковский — практикующий врач, а не кабинетный учёный?».       Клара решила разнообразить свой профилактический поход к психиатру (тот всё твердил о посттравматическом синдроме, обязательном наблюдении и спасу от него не было никакого) небольшим пари, которое она не боялась проиграть. Хорошенько загипнотизированный Гешт напоминал истукана. Смотрел глазами-впадинами и бесцветным голосом вещал: — Тиф. Много-много лет она болела, моя жена. Страшно сказать, я даже облегчение испытал от её смерти. Но всего на полдня, а потом выл как волк. Даниил тогда почти не знал меня, но взялся подготовить её к похоронам. Он это умеет. Говорит, сам бы хотел уйти достойно. Он сто раз всё перепроверил, но забыл что-то надеть на неё. То ли брошку, то ли кольцо. С тех пор у него дурацкая привычка поправлять на других одежду, когда сильно нервничает. Что-нибудь надевать или снимать. Всех раздражает. «Хотела ведь повеселиться и заставить его рассказать, за кем ухлёстывает», — проклинала Клара своё любопытство.       Психиатр опомнился, ожил и был очень удивлён. — Я что-то говорил, да? Невероятно! Прошло несколько минут, а я совершенно их не помню! А ведь относился к гипнозу как к псевдонаучному бреду! И что же я такое рассказывал? — Про котика, — сказала наугад Клара, молясь о наличии кота у Гешта. — В самом деле? А-а-а, был у меня в юности славный хвостатый друг. Надо же! — Гоните монету, вы проспорили, Виктор Палыч. Клара забрала выигрыш, но радости он ей уже не принёс. Упав в ординаторской в кресло, она вперила взгляд в потолок и голова загудела от мыслей.       «Бедняга психиатр до сих пор носит обручальное кольцо. Не может отпустить. Даже мёртвую. Что же людей так крепко соединяет? Судьба? Линии? Обещания? Может, достоинства? А какие во мне, например, достоинства? Я же просто ожившая вещь. У меня не было даже детства. Люди смотрят сквозь меня, как будто чувствуют. Вроде бы я всем нравлюсь, или почти всем, а поговорить не с кем. Особенно о том, что случилось там, тогда. Больше вспоминать нечего. Только если с бакалавром. Но хочет ли он вспоминать?».       Катерина пережила худшие в своей жизни сутки. Вместо того чтобы спать под обезболивающими, ей пришлось околачиваться в полиции, писать показания и по сто раз пересказывать произошедшее. Теперь она лежала под одеялом в гнезде. Голова кружилась и не давала уснуть. Яков почти не отходил от неё. Чесал пробитый нос, кривился, иногда украдкой смотрел на себя в зеркало над умывальником. — Что он с нами сделал? — начала вдруг фельдшерица, — Мы с тобой были обычными студентами. Встречались. Закончили институт. Пожениться хотели. Думала, в больничке на свадьбу вдвоём заработаем и уволюсь. Посмотри теперь на нас, Яша! Посмотри, что с нами стало! — Ты на инквизицию сердись. Даня тут ни при чём. — Ни при чём? Ещё как при чём! Вся эта его теория никуда не движется. Чушь собачья. Филькина грамота. Он только интересничает, привлекает к себе внимание. А мы расплачиваемся. — Катя, спокойно. Не кричи. Он ведь ту женщину смог вернуть к жизни в анатомическом театре. — Да она из комы вышла. Науке такие вещи известны, а обывалы развесили уши и рады чудо увидеть. Нет такого метода, покойников воскрешать! Нету! Мозг умирает, кровь сворачивается и всё!       Данковский пришёл на ночную смену бодрым и сосредоточенным. Вошёл в кабинет, повесил на плечики френч. В ту минуту Яков отчаянно жалел его. — Ага, затаились, — сказал доктор из-за двери и вошёл, чтобы поздороваться.       Катерина решительно встала с кровати. — Где это ты так приложилась? Смотрю, до швов дошло. — На моём месте должен был ты быть. — прошипела Катерина, — Избил твой инквизитор. Но его сейчас, надеюсь, уже за решёткой держат. Попрощайся с ним. Надеюсь, ты доволен. Работай над своей микстурой, не буду мешать.       Данковский растерянно наблюдал, как друзья собирают вещи. Давно забытый шарф с вешалки. Золотую цепочку со столика. Герань в горшке. Так уходят насовсем. Он пытался поговорить, но Катерина оттолкнула его с дороги. Яков пожал плечами и тоже молча ушёл.       «Переварю всё это позже. Если смогу переварить», — подумал Данковский. Времени на переживания у него категорически не было.       Вольгин замёрз, пока тащил чемодан, набитый ворованными образцами. Карина не постеснялась заказать ещё и лабораторную посуду. Не подскользнуться и не разбить всё вдребезги помогло только чудо. Алексею пришлось идти очень медленно и он промок под дождём до нитки. — Нет ли чаю горячего? — спросил он, поставив на пол свою ношу. — Э, брат, — сказал один из военных, сидевших в гостиной, — тебе не чаю надо. Простудишься как пить дать. Сымай мокрое, шинель дадим. К печке садись.       Под тяжёлой прокуренной шинелью он, действительно, стал согреваться. Карина стала нетерпеливо потрошить чемодан. — А чего, алембика побольше не было, да? Жаль. Ну уж ладно. Сейчас доктор придёт, будем разбираться. Данковский явился к полуночи. Одобрительно осмотрел всё, что удалось добыть Вольгину. — К сожалению, Даниил Андреевич, закончить мы сможем, дай бог, только осенью, — развёл руками молодой человек, — В списке указано вещество, которое содержится в редком краснокнижном растении. Поискал другие варианты и не нашёл, простите уж. За такими снаряжают экспедиции. Есть у нас средства на экспедицию? — Найдутся. А весной этого растения нет? — Оно есть, но не цветёт. В этой фазе нам оно бесполезно.       Бакалавр просмотрел восстановленные Кариной по памяти записи. Обойтись без нужного соединения никак не получалось. — Черт. Буду искать обходные пути. — У нас нашлось немного, в гербариях. Но этого хватит, буквально, на несколько граммов конечного продукта, и то если вещество не распалось от времени. — Уже лучше. Какие мои действия? — поднял он глаза на помощников. Карина пожала плечами. — Жди. Через пару суток мы с Лёшей закончим.       Данковский тоже сел у печи, придвинув стул, поворошил угли щепкой, разбудив пламя на сыроватых дровах. — Признаться, я сначала пожалел, что связался с вами. А теперь мне и самому очень интересно. Никогда не участвовал в научных авантюрах, — сказал Вольгин. — Ещё успеете снова пожалеть. — Нет. Теперь уже нет. Я в Собрании так, для галочки. Глядите, мол, у нас имеется отпрыск известного первопроходца. А делать мне там что? Наконец-то не моя фамилия стала нужна, а я сам. Чем бы ни кончилось наше общее дело, буду рад помочь. Ваше здоровье! — поднял он жестяную кружку. — Много не пейте, — предупредил Данковский, — вы наверняка не привыкли к алкоголю. — Я совсем чуть-чуть. Замёрз. А знаете, я вас обманул. Сказал, что смерть в каждой клетке. Не правда! Есть бессмертные организмы. Они живут в океане. Когда становится невыносимо, падают на дно и покрываются коркой. А потом снова оживают. И так, пока их кто-нибудь не съест. — Я бы сам сейчас на дне полежал и коркой покрылся. Личная драма. Простите. — Личная драма? — вскинулась Карина, оторвавшись от работы с реактивами, — Неужели женщина? — Допустим. — Ого! Я тоже влюблена. А ты, Алексей? Вольгин занервничал, весь втянулся в шинель как в ракушку, но ответил: — Да. Кажется, да.       Утром принесли записку. Бакалавр не узнавал Дашин почерк: руки её, видимо, дрожали. Даня! Меня вызвали в полицию и должны были судить. За что? Объясню позже если смогу. С Яшей я теперь в одной лодке. Думала, сошлют на каторгу, но наказание отменили за давностью содеянного. Должна была перейти государству, но оно распродаёт своих меньших в частные руки, чтобы выручить деньги. Меня хотят пустить с молотка на бирже сегодня в полдень. Умоляю, выкупи меня! Я успела попросить Катю, но она сильно поиздержалась в последнее время. Вся надежда на тебя.       Фельдшерица отлёживалась в одной из пустующих палат. Ей стало хуже. — Что вы от меня скрывали? — спросил с порога Данковский, бросив ей на одеяло записку. — Почему я не знал ничего? — Не хотела она тебе говорить. Беглая. Я её предупреждала, чтобы призналась тебе, пока в полицию не вызвали. И вот, поздно теперь. Подойди ближе.       Доктор встал вплотную к койке. Катерина, вдруг, взвилась, схватила его за белый воротничок, в котором тут же лопнули косточки. Он и глазом не повёл: обе руки фельдшерицы заняты, а значит, нанести вреда не сможет. Душить воротником она тоже вряд ли умела. — Если Дарью продадут кому-нибудь, я тебя со свету сживу. — Не продадут.       Данковский попытался отцепить от себя Катерину, та ослабила хватку, но всё ещё смотрела ему в глаза. Он ненавидел разглядывать эти неприятные органы. Влажные, дрожащие, как стылый овсяный кисель. Ничего поэтичного бакалавр в них не находил. Однако, в такие моменты игра в гляделки была обязательной. — Она без тебя не сможет. «А я без неё», — промолчал доктор.       У Катерины был жар из-за перелома и гематом. Сухие побледневшие губы, блуждающий взгляд. Она ослабла, но ещё кусалась. Данковский сжал её запястья и проговорил: — Яков покрыл мою беспечность и спас дело моей жизни. Ты вывела из игры самого лютого врага. Даша отказалась от предательства. Теперь мой ход.       Подпольные газеты готовились извергать гнев и обвинения. Ещё не успели разойтись новостные листки, в которых говорилось об аресте тирана, как его вызволили обратно в Собрание. — Когда ошибку делает секретарь, он зачёркивает и пишет дальше. Он рискует только бумагой. А вот инквизитор… Считайте, что вам просто не повезло, — развёл руками Веснин, — Собрание претензий не имеет. Вы не рецидивист. Таких преданных делу братьев поди найди! Но сами понимаете, нам придётся принять меры, утолить жажду крови. С большими шутки плохи, ведь мы им одним нужны, а тут избиение. Мы вас, Томский, изолируем на полгода, а потом, как поуляжется, тихонечко вернём назад. Выбрали самое безобидное и даже приятное: будете отдыхать в клинике на коррекционно-мотивирующем лечении. Вас ведь экспертиза признала пошатнувшимся психически. Довольны? Кир закрыл глаза и мотнул головой. — Верните в тюрьму. — Да вы что?! Мы с Карминским всё влияние употребили, пытаясь вас спасти оттуда! — Мне нельзя на лечение! Я не могу. Там будет кокон. Метр на два. Я не выдержу.       Веснин изумился. За краткое время, проведённое в изоляторе, Кира слегка помучили, но выглядел он до этого разговора как и обычно: уверенным и твёрдым. А как услышал про так называемый «кокон» — глаза мутные, дышит одними ключицами. Другие считали клинику настоящим курортом. Туда не брали даже книг. — Боитесь замкнутых пространств? — догадался Веснин, — Странно. Думал у вас чувство страха отсутствует вовсе. Тогда я обговорю план лечения. Может и не обязательно сажать человека в капсулу. Вопреки всем разговорам, заменить терапию не удалось. Однако, приказ был уже подписан и Кира доставили в клинику под охраной. Когда он увидел кокон, то чуть не начал кричать.