Инморталиум

Погибала юность, Загнивали раны. Сели у окошка Плакать-горевать. Ждать, просить и верить Что наступит снова время вешать... Вешать и стрелять Eldiarn Биржа располагалась в старом варьете. Обстановка соответствовала. Сигаретный дым, приглушённый свет, блеск натёртых бокалов и сюртуки. Рынок рабов был обставлен комфортно настолько, чтобы трясущиеся от страха меньшие не впадали в панику, а потенциальные хозяева могли оценить товар по достоинству. Распродажа государственных подданных, считавших себя почти свободными, предвещала трудные времена. Данковский настолько отвык от светского общества, что моментально оробел. Он никого не знал из присутствующих и они, один или два раза видевшие его на разворотах газет, не узнавали. Время, вроде бы, подошло, а аукцион не начинался. Каждая секунда промедления сдавливала горло. Сесть он не смел, так и стоял над креслом, вцепившись в спинку. Наконец, вывели Дашу. Она встала на круглый постамент как на эшафот. В какой-то чужой одежде и румянах, не подходивших ей. Данковский оглядел других присутствующих в зале: две дамы и лысый чиновник. Вряд ли они станут набивать цену. Приходили, чаще всего, за мужиками покрепче, горничные требовались реже. Это играло на руку. — Дамы и господа, молодая и здоровая женщина двадцати пяти лет! Смыслит в медицине. Стартовая цена — десять, — провозгласил распорядитель. — Тридцать, — поднял руку Данковский. — Тридцать пять, — отозвался лысый. Доктор смерил его взглядом. — Пятьдесят. Чиновник поморщился. «Прижимист, вот и хорошо», — подумал бакалавр. Почти стукнул молоток, как из проёма двери сквозь пыхтение донеслось: — Даю сто! Данковский узнал мецената. Неужели актриса надоела? Повышали долго, яростно и непреклонно. Даша бледнела на глазах, не спасали даже дурацкие румяна. Доктор улыбался ей, а сам думал, что банковский счёт его не сравнится со счётом мецената, из кошелька которого обеспечивалась больница. Наконец, повисла тишина. «Сволочь, сволочь!» — яростно шептал Данковский. Толстосум назвал невероятную цену. Всё решилось в считанные секунды. — Продано! Бакалавр беспечно развёл руками и поднёс ладонь к лицу, как будто поправляя волосы на лбу. На самом деле, близкий к потере чувств, он вдохнул раствор аммиака через перчатку. Подсказка инквизиторов выручала уже не первый раз. Меценат имел наглость подхватить его под локоть и куда-то поволочь. — Глупый вы мальчик! Ах, глупый! Да и я старый идиот… В маленьком кабинете для расчётов сидела секретарша. — Кто банкует за Медянкину? — спросила она. — Запишите, собственник — Данковский. — Уверены? — Да. С этими словами меценат поставил подпись и шлёпнул на столик неприлично пухлую пачку купюр. — Зачем вы это сделали? — опешил доктор. — Идёмте в буфет, молодой человек. Удушливо благоухала неведомая выпечка. Данковского ещё штормило от тревоги и стакан с ледяной водой он боялся брать в руки, чтобы не расплескать до дна. Меценат смотрел восторженно и весело. — Чему вы радуетесь? Я вас убил бы. — Я, честно сказать, страсть как люблю драму! Такое ни в кино, ни в театре не увидишь. На торги прихожу так, от нечего делать. Шампанского хлебнуть, Посудачить. А тут — вы! Сумрачный гений! Такой весь как сталь воронёная! И это создание. Ну лёд и пламень! Не сдержался, каюсь, хотел вас разозлить хорошенько. — Безумец вы какой-то. Чуть сердце не остановилось. — Если б я вам дал её купить, остановили бы бомбисты. Шутка ли — людей покупать за такие суммы, когда в стране бардак? После в пору самому будет застрелиться, пока не отловила рваная солдатня. Мне-то что, у меня чуть ли не гвардия своя. — В самом деле… не подумал. Но иначе не мог. — Она вам кто? — Это моя подруга. У неё были трудности с инквизицией из-за меня. — Больше из себя рыцаря не стройте, юноша. И деньги отдать не пытайтесь. Ясно? Я перед вами виноват, если честно, чудовищно. Чуть не грохнул вашего брата, который Георгий. Ну такую уроду вместо меня изобразил, хоть стой, хоть падай! И дама моя видела, вышел конфуз. Пока я его вычислял, чтоб на столбе удавить, присмотрелся — знакомое лицо. Редко такие черты встретишь. Спросил у вашего батюшки — и точно. «Значит вот что за хлыщ гонялся за Гором», — вспомнил Данковский. Карина подходила к камере, куда её внезапно вызвали через младших инквизиторов. Их напуганный вид обещал ей Голгофу. Такого страха она давно не испытывала, в голове у неё стоял крик: «Они что-то узнали! Всё пропало!». Камеры часто были последним, что видели разоблаченные ренегаты. Стены там не мыли, только пол. Кое-где стены цвели бурой застарелой кровью напоминая о том, что инквизиция не прощает перебежчиков. Гулкий коридор, по которому она обречённо плелась, раз в несколько месяцев доносил до общей канцелярии одинокий хлопок, заставлявший вздрагивать всех, кто его слышал. Карминский и Веснин обернулись, когда она открыла тяжёлую дверь с решёткой вместо окошка. В помещении хранились стулья, накрытые тканью от пыли. Очень много стульев, один на другом. Будто бы они остались от осуждённых, расстрелянных братьев и сестёр. Не питавшую к идеям Собрания Карину пробрало отчаяние. — Вы лично знаете Александра Блока, — обронил Веснин. Карина промолчала. — У убитого жандарма обнаружили его письмо. Понимаете ли вы, что вас ждёт? — Понимаю. Карминский был неприятно оживлён. Он следил за разговором с видом благодарного театрала. — Почему вы примкнули к армии? Чем мы вас так огорчили? — продолжал Веснин, — Инквизиция дала вам воспитание, образование, дом, старшего брата. Я вас очень ценил. Думал, вот она, вот та, что как заботливая мать поведёт за собой наш многострадальный народ. В вас же всё есть. Понимание, дисциплина, светлая голова. А вы в такой час предаёте Собрание. Нам объявили войну и закон военного времени не оставляет мне выбора. Девушка опустила глаза. Повисло молчание, от которого раскалился воздух. Веснин медленно достал револьвер и долго крутил в руках патрон. Он не хотел быть убийцей, но свой долг готов был исполнить. «Это конец. Мне, видимо, даже не завяжут глаза. Ну и смотрите в них, выродки!». — Мы почти не знакомы лично, — начал Карминский тихо и вкрадчиво, зачем-то тоже опустошив кобуру, — но я отметил вас ещё тогда, на отборочном турнире по химии. Подумал, каких же славных дочерей рождает отечество… даже ваше предательство — отличный ход, верное решение. Так что оставьте нас, господин Веснин. С этими словами Карминский спокойно встал, развернулся правым боком к цели и выстрелил остолбеневшему инквизитору прямо в висок. — Третий лишний, — пожал он плечами, — Хотел я пораньше его убрать, не получилось. А тут такой замечательный случай подвернулся! Надо же было превратить нашу славную братию в сборище проходимцев… Набрать в ряды каких-то жидких Тельманов и Вольгиных, закручивать болты до тех пор, пока не лопнут. Бездарность! Ай-яй, брат Алексей! Мы с Орфом горько ошиблись, уступив ему кресло старшего. Пока я бегал по этажам Думы, покрывая ошибки этих олухов, он делал только хуже. Тело Веснина ещё содрогалось на полу. Карина не могла отвести от него взгляд. — Девочка моя! — провозгласил Карминский, убирая оружие, — Ну что ты испугалась? Тебя ждёт блестящая карьера, как и других эмигрантов. Я почти завершил чистку рядов от тех, кто мог помешать. Больного садиста Томского убить не удалось, извини уж. Зато есть защищённый коридор, по которому уже вовсю бегут за кордон наши коллеги. Надеюсь, багажа не будет? — Какой ещё коридор? Как это возможно? — спросила Карина, делая шаг назад. Кровь Веснина подступала к её ногам. Прищуренные глаза Карминского смеялись. — Легко и просто! Блок его и обеспечил. Саша Блок, старинный друг нашей семьи, крёстный моему племяннику. Мы учились вместе. Я вылетел по здоровью, а он остался, но мы всё равно общались. Об этом почти никто не знает. Да и со ставленником от армии я лично знаком. Не твоя это игра. И не твоего смешного и хрупкого доктора. Вы в ней бесславно сдохнете. Вы что думаете, тут герои и негодяи насмерть бьются, как в сказке? Мы солируем, а вы в кордебалете кувыркаетесь. Генерал ещё мирно сдаться оставшимся предложит, я уверен. И даже расстреливать никого не будет, кроме отдельно отличившихся. Народ когда-то сам нас пожелал поставить над собой. Не жандармов, не полицию, а почти смиренных чернецов. Меньших мы водили за руку, средним помогали, больших защищали. Народ вручил нам полномочия, а когда мы их превышали… Сама знаешь, что бывало. А теперь — восстание. Здесь мы больше не нужны и Блок даёт уйти. — Почему он не сказал мне?! Карминский обрушился на стул, освобождённый Весниным, и схватился тонкими пальцами за переносицу. — Ей богу! Твой лёгкий аутизм тебя, обычно, даже красит. Но не сейчас! Кто ты ему, жена? Дочь? Главнокомандующий? Хвала Смиренному, его логика куда глубже твоей. Переодевайся, у нас поезд. — Я не поеду никуда без Кира. — Карина, опомнись! Даю последний шанс. Зачем тебе это чудовище? — Нет. Спасибо, что спасли, но я останусь. Карминский пожал плечами. — Моё дело — предложить. Только не снись мне потом в кошмарах, зверски убитая солдатами. Не ожидал от тебя безрассудства. Ты всё-таки в этом спектакле остаёшься? И Кир за Блока? — Он сторонник Собрания, но когда его выпустят, всё уже переменится. Выбирать ему не придётся. — Ну и каша у тебя в голове! Впрочем, не мои проблемы. Инквизитор закатал ей рукав и занёс жало перьевой ручки над тонкими венами. — Приезжай, когда садомазохизм надоест. Карина выбежала на улицу и лёгкие ей чуть не разорвал непередаваемо сладкий воздух свободы. Мокрые от слёз щёки тут же поцеловал ветер. «Как хорошо быть живой!» — думала она, разглядывая адреса, которыми исписал ей руки под манжетами Карминский. Он еле касался её кожи чернилами. Клиника, где содержался Кир и штаб-квартира за границей теперь ждали её. Пальцы у Даши озябли с улицы и никак не согревались. Данковский прислонял их к жёстким губам, грел на груди, но ничего не помогало. Закрывая глаза, он представлял себе, во что превратились бы её руки на каторге и содрогался. Коросты, ссадины, отсутствие некоторых пальцев были обычным делом для бывших заключённых. Они заперлись у него дома в спальне, где было теплее всего. Сидели на кровати и говорили шёпотом, уставшие от столичного гвалта и чужих глаз. Казённое платье догорало в кухонной печи. Давило оно хуже, чем кандалы. Когда санитарка без всяких объяснений порвала его прямо на себе, выпуталась и отстранив Корнея, швырнула в огонь, тот только пробормотал: «Прости вас Смиренный, Данила Андреич! Уже до опочивальни дотерпеть не можете!». Одежда имела для Дарьи какое-то сакральное значение. Горожанки думали только о моде и сочетании цветов, у деревенских представления были совершенно другими. Бакалавр никогда не дарил ей ничего из вещей. Нельзя было знать наверняка, что она сочтёт приличным, а что - нет, вера в плохие приметы всё усугубляла. Понять их логику он так и не смог, но за несколько лет научился порядку, в котором санитарка одевалась, и иногда она позволяла ему завязать тесёмки или застегнуть пуговицы, унимая позыв странной привычки. — Никто не поверит нам, — проговорила Даша. — У меценатов свои капризы. — А у тебя откуда такие деньги? — спросила она, — Ты ведь торговался до упора. — Откладывал на одно дело. На свою мечту. Только ни о чём не спрашивай. Рассержусь. Бакалавр запутал пальцы в кукольно-мягких волосах девушки. Худшее было позади. Дашу не успели изуродовать меткой. — Сказала бы хоть днём раньше. Заключили бы брак по-быстрому. Тогда бы и аукциона не было. Кормчего привели бы из скита. Клара тоже, вроде бы, духовное лицо. А что, двоеверцы — официальная религия. Они бы, наверное, напялили на меня ошейник и объявили… — Кобелём, — засмеялась Даша. — Зато честно. Меня пока что в узде не удержишь, порву моментально. — Ничего бы у нас не вышло. И не выйдет. Мы не ровня и никогда не будем. Всё получилось так, как должно. Можно я останусь за тобой меньшей? Как Корней? Чувствую, не убежать от судьбы. — Можно. Всё равно скоро вся система рухнет. Даша чуть отстранилась и стала развязывать Данковскому галстук. — Я знала, где ты хранил препараты. Но не сказала Томскому. Меня вела любовь. За тебя я отдала свободу. Чтобы ты не проиграл, во что бы ни играл. Мы с тобой оба прокляты. — Прокляты? — Твоё время не принадлежит тебе. Твоё тело тоже. Твои мысли. Ты счастлив, когда отдаёшь и всё время отрываешь от себя куски. Ты скоро кончишься, Даня. Бакалавр сминал в кулаке покрывало. Даша слишком далеко залезла под его рёбра. — Человек — не спичек пачка, чтобы просто кончиться. Но я иногда жалею пожертвованное. Выпотрошенного себя, точнее, жалею. — В тебе ведь не доброта говорит, так? Ты просто блесну заглотил ту же, что и я. Ненавидишь чужие мучения. Самому не так больно, как со стороны смотреть. «Прибавь сюда тщеславие, которого нет у тебя» — подумал Данковский, почувствовав в горле жало крючка. Меланхолик Вольгин не совсем верно оценивал своё положение в Собрании. Держали его на случай проблем с особым растением, ставшим для инквизиции легендарным. Несколько десятков лет назад гигантский пустынный паслён, привезённый в столицу для опытов, внезапно ожил, напитавшись влагой из воздуха. Для исследования цветка, похожего на кокон, одному из учёных пришлось пробраться внутрь. Вытащили его через несколько дней, совершенно счастливого и отдохнувшего. Необычные свойства цветка стали с успехом использовать для лечения психических болезней и нервного восстановления. Лучшего места, чтобы временно прятать неугодных, пожалуй, не было. Кир очнулся от короткого наркоза. По-другому в кокон его было не поместить, фобия овладевала им. Теперь он находился будто бы в мягком саркофаге. Казалось, воздух кончается. «Ждите перехода в имманентность. Он должен принять вас», — сказали перед наркозом, но это не придало уверенности. Инквизитор стал судорожно шарить по упругим пергаментным стенкам руками, оставляя влажные следы. Разорвать их не удалось бы, не за что было ухватиться. Он утопал по грудь в ворохе какого-то оглушительно хрустящего сена, и казалось, его затягивало в эту кучу как в трясину, а колкие стебельки впиваются прямо в нервы. — Пожалуйста! Хватит! — прошептал он в тисках паники слова, от которых его рот отвык с детства. Он попытался сосредоточиться на дыхании и отрешиться. В глазах стремительно темнело, а лёгкие пронзала боль. Внезапно, на стенках раскрылись крупные поры и кокон явственно сделал вдох, впуская в полость свежий и прохладный воздух. Сначала стало легче, затем и вовсе навалилось безразличие. «Меня же не на смерть сюда послали, — промелькнуло в его мыслях, — а на терапию. Вместо наказания. Вот уже и фобия поугасла. Неужели правда работает?». Через несколько часов инквизитор сдался и погрузился в приятно рыхлый стог. Тело в нём как будто было подвешено в воздухе. Засасывающая полутьма и тишина сделали своё дело: пару дней подряд Кир только спал, и иногда открывая глаза, просто смотрел перед собой и прокручивал воспоминания в голове. Чувство покоя и безразличие окутали его. Каждая минута этой прекрасной бессмысленности была наполнена мягким светом, сочащимся сквозь стенки, и дрёмой. Он обнаружил, что мог свободно выходить наружу через щель между сросшимися лепестками в свою палату, но делал это редко. Главный врач больницы отсутствовал уже давно. Кончались медикаменты. Больных не переводили из отделений. Медики пропускали смены. Виной всему, конечно, был страх за свою жизнь, ведь даже выйти на улицу стало опасно. В самом сердце страны закипало восстание, нападения на гвардию участились и гвардия жестоко огрызалась. Данковский, как мог, оттягивал момент, но пора было ставить точку и сбрасывать шкуру. — Я принимаю руководство больницей, — с горечью произнёс он. Не возражаем? В кругу коллег прозвучало нестройное «нет». Альтернативы не имелось. Опять Данковский. Теперь не среди клювастых мортусов, а в жужжащем облаке разномастного персонала. И палаты ломились не больными песчанкой, а пострадавшими от осколков, пуль и отравляющих веществ. Для некоторых было сюрпризом, что в больницы попадают все без разбора и лечат тоже всех. Конвойным иногда приходилось наводить порядок. Рогов, единственный настоящий хирург, решил добить бакалавра: — Я не могу так. Я не полевой врач! Нарывы, аппендициты — вот чему я учился. А извлекать осколки да пули, помилуйте! Уже глаз не тот. Да и крови нужно тьма. Большинство тяжёлых больных обречены без неё. — Значит, вы меня бросаете? — спросил Данковский. Он немного робел перед старшими. Воспитание мешало ему приказывать. Хотелось по-детски выпросить помощь. — Простите старика. Может, трус, может, никакой не врач по-вашему, но истязать людей перед неминуемой смертью не посмею. — А если я вам добуду кровь? — Откуда? — Не важно. Вы останетесь помогать? Хирург, скрепя сердце, согласился и даже дал обещание. Данковский вышел на стационарное крыльцо и столкнулся с психиатром. Завидев его, тот подбоченился, откинув полу халата и с напускной строгостью спросил: — Сублимируете? Или балуетесь препаратами? В последнее время сложные задачи решаете в два счёта. Глаза горят. Носитесь туда-сюда. — Должен признать, метод инквизиторов не лишён толка. Воздержание разрывает мозги, но даёт результаты. Сработало в степи — сработает и сейчас. — Сильно себя не ограничивайте, начнётся невроз. Сходящий с ума организм борется за жизнь, вот и голова отчаянно работает. Это для здоровых, а не для маниаков вроде вашей милости. — Мне нужен рывок. Всего один рывок. Инморталиум мы почти завершили, но теперь хирург сбежать захотел, а за ним половина врачей уйдёт. Не виню его, но как быть? У меня всего сутки на то, чтобы добыть кровь в нужном количестве. Отрывной календарь сообщил о наступлении третьего майского дня. Размышляя о кровавой и безрадостной, но тёплой весне, бакалавр нашёл Клару за уборкой смотровой. — Во-первых, поздравляю с совершеннолетием, — сказал он и осторожно пожал ей руку. Клара заулыбалась. — Спасибо! Ты даже запомнил. — Во-вторых, у меня к тебе есть просьба. Точнее, предложение. Мне очень не хватает медсестры. Без санитаров ещё можно, а вот без сестёр — как без рук. Потрясённая Клара чуть не уронила швабру. — Ты про меня? Я же ничего не умею! Я не готова! — Мне решать, к чему ты готова, верно? И думаю, тебе пора дать клятву и работать с живыми. До нынешнего момента все тобой были довольны, зачем тянуть? Она нервно засмеялась, не веря в своё счастье. Сестринство было отдельным миром. Для многих оно становилось конечной точкой медицинской карьеры, в нём они совершали настоящие подвиги, о сёстрах слагали песни, их боготворили. Была и обратная сторона: они теряли личную жизнь и нередко угасали за десяток лет от тяжёлого труда. Клару это не пугало, потому что она уже решила идти до конца. Новое назначение было для неё лишь очередной ступенькой, пусть и очень важной. — Я согласна, — серьёзно сказала она. Бакалавр закусил губу, чтобы не расплыться в улыбке. — Тогда поздравляю ещё раз. Приобняв Клару, он сунул ей что-то в карман. «Секрет!» — догадалась Клара. Спрятавшись от чужих глаз, она вытащила очень маленький конверт. В нём была не записка, а что-то мягкое. Разорвав бумагу, она извлекла два белых, очень тонких шелковистых чулка до колен с бледно-розовыми подвязками, какие носили медсёстры. Ей показалось, что она покраснела вся, целиком. Днём к утопающему в бесконечных бумагах Данковскому привели кого-то со словами: — Даниил Андреевич, он говорит, ему к вам по вопросу… Бакалавр едва ли мог оторваться от писанины. Уставшие глаза не смогли сразу распознать визитёра. — Пахнете кровью. Ранены? — Все люди кровью пахнут. Данковский поднял голову. — Бурах! Гаруспик! Что ты здесь делаешь? — Один заменяю санитарный отряд в твоём районе. Бакалавр выскочил из-за стола, чтобы крепко пожать руку Артемию. — Ты почему на письма перестал отвечать? — Это ты перестал. Вообще-то несколько почтовых поездов ограбили, может из-за этого письма не дошли? — Не могу знать, — ответил Артемий, — я тебя поблагодарить вообще-то пришёл. И сознаться. Это важно. Есть время? Данковский закрыл кабинет на ключ и сел на кушетку. — Излагай. Артемий вздохнул и взъерошил волосы. — Ты из-за меня тогда без сознания был, когда мы с чумой в степи боролись. Наверное, не помнишь, как перед этим вечер прошёл? — Нет, — нахмурился Данковский, — хотя… Помню, ты меня позвал с собой. Память выдала несколько странных фрагментов. «Чушь, это из того дурацкого сна про одонгов и невест, а не из реальности», — подумал доктор. — Я тебя затащил на ритуал. И получается, чуть не убил. Но благодаря тебе выросла твирь и я смог сделать лекарства. Ты не простой человек для нас, ты… — Могой. Проводящий помолвку невест. — Вспомнил, да? — Не то чтобы. Просто, видимо, подсознание выпустило всю картинку в виде сна. Значит, всё было наяву? Бурах кивнул. Времени на долгие разговоры ни у кого не было. Они кратко обменялись новостями и Данковский остался приходить в себя после признания Гаруспика. В коридоре менху хотел разминуться с девушкой, идущей навстречу, но она преградила ему дорогу. — Сайн байна уу, эмшен. Артемий поднял глаза и увидел её. Отросшая тугая коса коньячных волос на плече. Форма с серым крестом. А улыбка и глаза всё те же, как будто сквозь это лицо подглядывает Бодхо. — Клара! Бурах обхватил её руками, стараясь теперь не схватить ненароком за что-нибудь сильно изменившееся сквозь эти два года. Природа завершила работу над ней. — Покушать ищешь? — ласково спросила Клара. — Сначала вас с Данилой искал. А теперь можно и покушать. — Ты что, ему всё рассказал?! — чуть не уронила ложку медсестра, — и он тебя не убил? — Как видишь. Она покачала головой. Бурах отломил кусок утлого столовского хлеба и спросил: — Слушай, а почему он здесь? Это же для нищих больница? — Больницу содержит меценат. Строил тоже он, с кем-то ещё, по последнему слову техники. Тут красота! Душевые, лаборатория, кабинеты — шик! Он и банкует за снабжение да нам за труд. Нанял чуть ли не лучших докторов. Говорят, нагрешил он знатно, перед властями теперь откупается. А Дане хорошо. Бедный умирает — его на опыты и шито-крыто. Ну где бы он с мёртвыми столько работал, дома что ли? Бурах перестал жевать. — Вот ты говоришь, здесь всё замечательно, а я у меня предчувствие плохое. Как будто это место последние дни доживает. — А на счёт меня что-нибудь в твоих предчувствиях есть? Что меня ждёт? Артемий покрутил гранёный стакан с бледной вишенкой в компоте. Он давно уже видел как светлая фигурка Клары тонет и растворяется в чёрно-красном, и будто бы её обхватывают руки, обвивают кольца, то ли ломают кости, то ли крепко обнимают; то ли это смерть, то ли нечто сильнее и крепче смерти. А где видел — не знал. В морге оставались кое-какие вещи и Клара спустилась, чтобы забрать их. Прощаться с молчаливыми пациентами было немного жаль, как и с Егором. — Всегда буду к вашим услугам, — сказал он галантно, — для меня вы фам де люкс, дражайшая Клара. — Я знаю только только латынь и степное наречие. — В таком случае, должен предупредить, что к вам недвусмысленно подбирается vipera berus. — Это что, болезнь? — Скорее, наоборот. Вот только когда он вас утащит в своё обиталище, выяснится, что у него уже и так переизбыток дам. А у скромного мортуса вы были бы единственной. — Что ты такое говоришь? Это всё вздор, — укоризненно произнесла Клара и исчезла так быстро, как только смогла. «Немного полежу и снова за работу», — подумал Данковский, положив голову на письменный стол. И провалился в глубокий, дурной сон. В нём квартира Карины была спланирована иначе, а предметы висели в воздухе как зёрна в киселе. Стоявший в помещении запах был знаком с раннего студенчества. Запах заваленного до отказа морга. Стены в копоти, выломанные двери и выбитые стёкла, осколки повсюду говорили то ли о взрыве, то ли о нападении. За столом сидел некто в противогазе и рваной шинели без нескольких пуговиц. На рукавах запеклась бурая кровь, через запотевшие стёкла глаз не было видно. — Блок? — удивлённо спросил бакалавр. Незнакомец помотал хоботастой головой. — Ты меня совсем не любишь? — спросил он знакомым тонким голоском. Так разговаривала шабнак. — Что ты за дрянь? — Не любишь. А я тебе пришла помочь. Зря ты меня забыл! — Не думаю. — Я зайду на минуточку в гости? Можно? — Нет! Ответа не было. — Чего ещё скажешь, образина? Эй! Данковский чуть ударил в плечо своего омерзительного собеседника и голова незнакомца, вдруг, отвалилась. Да она и не была головой. Противогаз, набитый паклей, стоял на чучеле, сделанном из разнообразного хлама, которое от удара потеряло форму, развалилось и шинель сползла на пол. В тот момент разбилось окно и Данковский проснулся. По полу что-то с шипением катнулось в сторону двери. Сфокусировав взгляд на круглом металлическом баллоне, бакалавр мысленно попрощался с жизнью. Газовая граната из арсенала Карины выпускала в воздух концентрированную мучительную смерть. Она отрезала путь к бегству. Данковский задержал дыхание. Он понимал, что не успеет выкинуть гранату наружу и распахнуть все окна с двойными рамами, многие из которых и вовсе давно не открывались. Спас его респиратор, висящий над столом. Тот самый отцовский респиратор, повидавший несколько страшных эпидемий. Быстро нацепив его, доктор подхватил яростно шипящий баллон и метнул в разбитое окно так далеко, как только смог. Взгляд его упал во двор. Между амбулаторным крыльцом и стационарным подняв голову стояла Руфина. Она даже не думала удирать. Жестом она показала, как перерезают горло.