Nightmare

Улыбаясь, старший смотрел на дрожащее творение рук своих: парень жался к его ногам как провинившаяся собака и разве что на животе не подползал. Отлично, урок усвоен, стоит закрепить результат. – Эй, сучка, отвлекись от обожания меня, – Джонхен пренебрежительно дернул коленом, от чего Наму, не удержав равновесия, плюхнулся на зад. – Смотри, – мужчина указал пальцем куда-то в темноту зала. – Видишь? – Проследив взглядом в указанную сторону, Ухен увидел тот самый резервуар с водой, который по непонятным тогда причинам заставил сердце похолодеть и пропустить удар. – Это для тебя. Нравится? Закусив губу, парень помотал головой и просящими глазами уставился наверх, в лицо своего Хозяина. – Что, не нравится? – Пинок и слабый всхлип. – Ладно, – Джонхен наклонился и, сжав сильными жесткими пальцами щеки Ухена, расплылся в улыбке, устремив на него пристальный взгляд, – ты еще успеешь полюбить его. Выпрямившись и кинув короткое «идем», старший схватил за узлы веревки на запястьях и поволок его за собой. Подведя вплотную, толкнул на стенки резервуара, заставив упереться руками в тонкие стеклянные края. Смотря через мерцающее отражение в глаза младшего и видя в них ужас, Джонхен насмешливо хмыкнул. – Детка, это всего лишь вода, чего ты ее так боишься? Мы созданы из воды, пришли из воды и после смерти становимся водой. – Резкий шлепок двумя руками по бедрам заставил вздрогнуть оцепеневшего пленника всем телом и напряженно замереть, чувствуя шумное дыхание на своей шее. – Бояться тебе стоит меня. Сказав это, старший не больно, но ощутимо закусил мочку уха, неспеша расстегивая свой ремень. Холодная пряжка с глухим звяканьем упала на пол, успев мазнуть стальным язычком по бедру, заставляя покрыться мурашками. Прижимаясь теперь уже голой кожей к ягодицам парня, мужчина решительно опускает связанные руки в прохладную воду. Пока Наму, в завороженном оцепенении, смотрел на поблескивающую в темноте водную гладь, Джонхен, не теряя времени, смочил член слюной и вошел одним мягким толчком. Нежно огладив плечи и лопатки, мужчина пока аккуратно давит на спину, прося-принуждая прогнуться. Давление нарастало, но Ухен медлил. Что-то подсказывало, что, почувствовав объятия пучины на себе единожды, он уже не выберется из ее крепко-нежной хватки. – Как же ты не любишь по-хорошему... – Голос прозвучал обманчиво устало и даже расстроено, таким тоном обычно мамы повторяют непослушному дитя прописную истину. – Что ж ... - Давление исчезло, и комок напряжения внутри Ухена разжался, раскатываясь волной облегчения по всему телу. Глубокий вздох облегчения, и внезапно уши сдавливает тишиной. В лицо ударило мокрым холодом, тяжелая рука одним махом опустила жертву в воду, стальными тисками сдавливая шею и не давая ни единого шанса вырваться. Первые секунды тело в руках напряженно замерло напуганной ланью, будто еще не понявшей, что попала в жесткий смертельный капкан. Когда оцепенение спало, жертва предпринимает слабые поначалу, но нарастающие с таянием кислорода в легких попытки вырваться. Джонхен с наслаждением прикрыл глаза и растянул губы в улыбке: его добыча начинала дергаться в конвульсиях от нехватки воздуха, поднимая волны брызг. Довольно быстро старший почувствовал, как внутри парня, в месте их соединения, нарастают долгие тягучие спазмы, отдающиеся в нем почти невыносимым наслаждением, словно в него проникают первобытные импульсы, пробуждающие внутри дикого зверя, готового замучить, убить ради этих сладких секунд. Ухена била агония, легкие жгло, словно он вдохнул огонь, их буквально разрывало от мучительной боли, он отчаянно пытался сделать вдох, но вокруг была лишь безразличная в своей холодности вода. Спазмы скручивали все тело, выворачивая его наизнанку, вынуждая отчаянно биться, пытаясь вырваться и глотнуть хоть немножко воздуха. Но силы оставляли его, и лишь решительные, по-животному сильные, ритмичные и быстрые толчки внутри напоминали о том, что он еще жив. Но со временем, темнота поглотила и их, забирая его в свои нежные успокаивающие объятия. Чувствуя, как ускользает сознание, Ухён лишь подумал: «Наконец-то». Внезапно в легкие ударило воздухом, а в глаза – светом: рука, так крепко тянувшая его ко дну, с такой же легкостью выдернула его из костлявых лап смерти. – Думал сбежать от меня так просто? – еще одним сильным толчком Джонхен прижал его тазом к холодному стеклу и вкрадчиво проговорил: – Ты принадлежишь мне. И развлекаться мы только начали, – сказав это, старший медленно провел языком от плеча до уха. – Твой персональный Ад начинается здесь, – грудной низкий полушепот-голос, казалось, проник в самую суть, выжигая там последние остатки надежды. Ухен не мог сказать, сколько продолжался это безумный танец смерти, потому что само понятие «время» исчезло из его сознания, ведь каждая секунда – маленькая смерть. Боль стала его верной подругой, пробираясь жаркими поцелуями под кожу, через каждую клеточку тела в самую душу. Ухен не знал до этого, что так бывает. Так ломающее больно. Так безнадежно темно. Так жестоко. Так божественно хорошо. Он познал истинное наслаждение, он познал бога. Бог там. За чертой, когда наступает тьма, когда она смыкает свои кровожадные челюсти, дробя твои кости, Он протягивает тебе руку, лишь Он дарит тебе свет. Его Бог был прекраснее любого ангела, его он видел, выныривая из тьмы. Ангелы пели ему свои песни о маленькой звезде: «Тот, кто ночью в путь пошел, Счастлив, что тебя нашел, Он бы путь свой потерял, Если б свет твой не видал». И лишь голос, идущий, казалось, из самой сути, повторял ему раз за разом «Ты никто. Никто. Никто. Ты больше никогда не подойдешь к Ки», выжигая новый постулат его сознания. Он никто. Так говорит его Бог.