I hate you

Что-то неумолимо менялось, и Людвиг понял это слишком запоздало. Мир менялся. Страны объединялись и расходились. Какие-то и вовсе исчезали, а другие переставали быть просто колониями. А потом пришла весна. Мир встал с колен, отряхнулся, взглянул на небо и пошёл строить себя заново. Людвигу потребовался целый год, чтобы перестать ощущать себя половинчатым. Правда, склеить себя сил не хватило. И он всё ещё выглядел побитым. Пару десятков раз. Вдох-выдох. Жизнь продолжается. Правда, не для всех. — Konnichiwa, Людвиг, — приветствует его Япония — маленькое солнце, постоянно улыбающееся, но столь беспощадное. — Как ты? — Ich... Сакура понимает его с полуслова. — Всё очень плохо, да? Людвиг кивает, на стол ложась, голову руками закрывая. Фантомная боль преследует его везде. Месть за прошлое и на будущее. — Скоро станет лучше, — Япония улыбается. — Yakusoku suru.* — Danke... Япония уходит. Япония не простила многих и многие не простили её. Но с этим можно жить. Это забудут. Людвига не забудут ни-ко-гда. Даже когда пройдёт сто лет. Мир сгладится, встанет и найдёт другого врага. Его деяния притупятся, как вскоре привыкают к шрамам. Да, они болят, да, они есть, но с этим ничего не поделать и они будут до конца жизни. Деяния притупятся, но его не простят. Такое не прощают. Кровь уже не стереть. Память тоже. — И ты всё ещё тут, — слышится сбоку, но Людвиг не оборачивается. Больше он не смотрит. — Как мило. В голосе — сталь. В глазах — Людвиг уверен — тоже. Привыкать придётся. И не одному ему. — Доволен? — спрашивает Германия, приподнимаясь со стола. Иван меняется в лице. Людвиг не удивлён. — Не я этого хотел, — говорит Иван и в голосе нет оправданий. Может, и правда не он. Людвиг дёргает головой, лицо в сложенных руках прячет. Чтобы не видели. Хотя... чего они ещё не видели? — Шрам. Это больно, — бубнит он, но голос глухой, ломанный, будто он вечность кричал и теперь не создан для слов. — Ты тоже через это проходил, верно? В зеркало Германия не смотрит. В глаза — тоже. Видеть ужас и осознавать, что ужас — он сам, больно. Непривычно. Не так. — Прости. — Неважно. Absolut. К шрамам привыкают. К глазу — левому, невидящему — тоже привыкнуть можно. Жизнь меняется. Мир меняется. Что-то всегда остаётся. Цена за прошлое, которую выплатить невозможно. «Подарок» на память. Для него и для народа. — Ты сам до этого довёл, ты ведь понимаешь? — русский садится рядом, но не думает трогать. Таких как он трогать опасно. Людвиг понимает. Запоздало. Как всегда. Вдох-выдох. Привыкай и смирись. — Знаю, — звучит устало, потому что правда. Знал на что шёл, чем рисковал, но не предполагал, что всё выйдет именно так. Россия молчит. На спинку стула откидывается, к сигаретам тянется, но вовремя вспоминает где он. Германия молчит тоже. Взаимное молчание длится две минуты и сорок четыре секунды. А потом Иван уходит. У Людвига что-то вновь ломается.