I hate you

Первый вдох ото сна получается панически-глубоким. Настолько, что Людвиг чуть не падает... с кровати? — Что? Германия пытается проморгаться, чтобы избавиться от серого тумана перед глазами. Его шатает, едва он садится на койку. Попытка встать, ну или хотя бы принять стоячее положение, проваливается, когда его резко ведёт влево. — Герр Крауц! — слышится сбоку, но где именно Людвиг сознаёт лишь тогда, когда его хватают за локоть, сажая обратно. Касание медсестры он едва чувствует. — Морфин? — хрипло интересуется Людвиг, кашляя. Грудь туго сдавливают бинты, в некоторых местах окрасившиеся в красный. Кажется, атака на русских пошла не по плану. Людвиг делает смазанный жест рукой и ему протягивают стакан воды. Хотя, тут бы неплохо подошёл и кофе. — Да. Морфин, — девушка быстро-быстро кивает, настолько, что Людвигу она кажется заводной куклой. — Вы были ранены русским штыком. Людвиг дёргает головой, залпом опрокидывая в себя стакан. На языке остаётся неприятный железистый привкус. Его собственная кровь. А потом вспоминает "битву". Точнее то, что он помнит целостно, а не урывками. Лицо русского солдата. Пуля в правое плечо. И винтовочный штык под рёбра. Неприятно. — Сигареты, — говорит Людвиг. Лицо медсестры искажается чуть-ли не первобытным ужасом: — Вам нельзя! Людвигу хочется сказать, что ему наплевать на то, что ему можно, а что нельзя, но он молчит. Только смотрит выжидающе и с некой укоризной. И девушка сдаётся. С тяжелым вздохом она исчезает из палатки и возвращается с пачкой самокруток. Людвиг удивлённо выгибает бровь. Но сигарету берёт. — Спички? Медсестра кивает и протягивает ему маленький коробок. Зажимает бумажный кончик зубами и достаёт одну спичку. Резкое движение руки, маленький огонёк на кончике деревяшки. И вдох успокаивающего дыма. — Сколько раненых? — спрашивает Людвиг. Перед глазами всё ещё плывёт, но уже не так сильно. Достаточно, чтобы разглядеть обстановку. Девушка тушуется. — Это приказ, — фраза помогает девушке осмелеть. — Две... — медсестра сжимает подол, настолько сильно, что пальцы белеют, — двести. Двести раненых в госпитале. Остальные на полях. Если ещё живы. Людвиг запрокидывает голову, выдыхая терпкий дым. Думает о цифрах. О цифрах думать легче, чем о трупах. — Русских? — Мне сказали... — медсестра взгляд отводит. Снова тушуется, сглатывает, но продолжает, — сорок. — Ранено? Она отрицательно двигает головой. Медленно. Очень медленно. — Убито. Людвиг дымом давится. Кашляет. Смотрит вопросительно. — Повтори? — Убито, оберштурмбаннфюрер. Германия какой-то странный звук издаёт и дёргается конвульсивно. И смеётся. От осознания. — Чёртовы русские, — Людвиг затягивается. — Такими темпами они точно выиграют войну. Если один их солдат может убить пять наших. Он вытаскивает сигарету изо рта, ладонью по лицу проводит, усталость пытаясь убрать. — Ладно... — тянет Германия. — Я отправляюсь на поля и посмотрю, что там. — Вам нельзя! — медсестра нахохливается, как курица-наседка, и выход из палатки преграждает. — Это приказ, — повторяет Людвиг и встаёт. Мир качается секунд пять — он за это время, едва не упав, доходит до формы, — а затем встаёт, остановившись на месте. — Чёртов морфин, — шипит под нос Германия и покидает палатку, едва успев застегнуть все пуговицы. На полях могут находится живые русские. И с их помощью можно передать записку, лежащую в нагрудном кармане. Шанс низкий, что он найдёт сколь спокойного русского, который не попытается — как тот, покойный, который ему штык под рёбра загнал — его убить. Но попытка не пытка. Что с ним сделают-то? Людвиг думает именно об этом, не подпуская к обдумыванию мысли о плене. — Вы двое! — Людвиг смотрит на парочку расслабленных, до его появления, солдат. Те вытягиваются, честь отдают и слушают. — Вы на поля? Они кивают: — Да, оберштурмбаннфюрер. Людвиг ухмыляется. — Тогда поехали. Дорога недолгая по продолжительности, Германии, из-за мыслей, кажется совсем уж короткой. Множество трупов Людвиг старается игнорировать. Правда, не очень-то получается. — Ищите раненых, — в голосе Германии сталь. — Трупы вывезем потом. — Оберштурмбаннфюрер... — спрашивает один из солдатов, отведя взгляд. Ему страшно. — Что? — Я ... Могу я поискать своего друга, Карла? Мы пошли вместе с ним в армию, и я пообещал его матери присмотреть за ним. Она должна знать. Лицо Германии остаётся невозмутимым, совсем беспристрастным. А внутри неприятно ворочается чёрный, скользкий комок, заменяющий ему сердце. — Две минуты. Солдат секунду благодарно смотрит на него, а затем убегает искать. Людвиг уходит искать тоже. В первой же куче трупов слышится странное копошение и тихое, едва слышимое, дыхание. Человек, которого Германия освобождает от трупного плена, оказывается русским. По форме сразу становится понятно. — Вставай, — шипяще выдаёт Людвиг. Русский язык неприятно режет глотку. — Я знаю, что ты не мёртв. — Поиздеваться решил, фриц? — рычат ему в ответ, глазами в глаза впериваясь. — Даже не думай. — Я даю тебе попытку вернуться к своим, а не лежать трупом среди трупов. Солдат, желающий начать гневную тираду, осекается. — Что? — Что слышал, — отвечает Людвиг. Эта тупость заставляет думать, что идея не сработает. — Но за маленькую услугу. — Какую? — Передашь послание командующему. Недоверие в глазах русского было вполне ожидаемым. — Чего так? — Dummer Russe, — выдыхает Германия, — я ваши жизни спасти пытаюсь. Если не хочешь бежать, то могу прямо сейчас выстрелить тебе в голову. Солдат поднимается. — Ладно. Я согласен. Людвиг щурится удовлетворительно. И затем протягивает солдату записку. Едва тот убегает, Германия начинает искать раненых. Хоть что-то он попытался сделать. Правда, оказывается, что информация была почти бесполезной для русских.