I hate you

Когда Людвиг впервые у себя в доме видит Австрию, он удивляется. Может быть, потому что его приглашает Гилберт, который, если говорить взаправду, не в ладах с Родерихом. От слова совсем. Людвигу на тот момент его очень гордые восемь лет. И он, как и все маленькие дети, очень активен и пытается изучить всё, что может изучить мальчик почти целый день находящийся без полноценного присмотра. Не потому что Гилберт не нанимает нянек — их в доме всегда было две — а потому, что они очень старенькие и Людвиг достаточно просто убегает от них. Но вот Родериха Пруссия не приводил ни разу. — Брат, — Гилберт опускается перед Германией на колени, кладя руки ему на плечи. — Твои няни заболели, поэтому Родерих посидит с тобой неделю. Людвиг недоумевает. Вот этот жуткий дяденька? Будет с ним сидеть? — Я не маленький! — дуется мальчишка. — Мне не нужна няня! Пруссия качает головой. — Я не могу оставить тебя одного дома, понимаешь? Германия честно не понимает. И почему этот Австрия? — Не бойся Людвиг, — подаёт голос Австрия. — Мы подружимся. В итоге, даже не принимая в счёт решение Людвига, Австрия остаётся «нянькой» на семь суток. Людвиг после первого дня заводит себе календарик. Маленький такой, со смешной подписью от Пруссии. Календарь он заводит не просто так, а чтобы считать дни до окончания Ада. Именно Ада, потому что «сидение» с Австрией Людвиг не может назвать по-другому. Сначала — на первые же сутки! — появляется свод правил, который Германии было наказано выучить. За неповиновение он лишался десерта. Если нарушал правило — даже самое незначительное — он лишался ужина. Да и ладно бы, если бы правила были нормальными, но не список начинающийся с «не шуметь» и заканчивающийся на «сиди в комнате и молчи» прямо указывал на отсутствие нормы. В любом её виде. Людвиг даже пару раз пытался жаловаться брату, но заканчивалось это поркой и лишением и обеда, и ужина. Гилберт об этом даже не узнавал ничего. Потому что Австрия даже спал в их доме, не позволяя ему узнать. В итоге таких дней Людвиг засыпал со слезами на глазах и болеющим от недоедания животом. На восьмой день Людвиг наконец-то выдыхает. Австрия уезжает, а Германия жалуется обо всём брату. — Гилберт? — Людвиг тормошит заснувшего в кресле брата. — Гилберт, мне нужно тебе кое-что сказать. Гилберт сонно моргает. — Ч-что? — Не приводи больше Австрию. Пожалуйста. — Почему? Германия молчит пару секунд, а затем выдаёт всё, что произошло за неделю. После каждого слова алые глаза Гилберта наполняются злобой. — Я должен поговорить с ним, — по интонации Пруссии сразу становится понятно, что не говорить он с Родерихом будет. — Я придушу его. Германия шокированно цепляется за руку брата, останавливая его. — Не надо! — Он издевался над тобой! Он не позволял тебе говорить об этом! Я убью его! — Не надо! — повторяет Людвиг, ещё крепче сжимая руку. — Просто не приводи его больше! Пруссия смотрит удивлённо на маленького Германию. Вдох-выдох. Если он просит... — Ладно... — выдыхает Гилберт. Мести всё равно хочется. Ну или хотя бы просто ударить этого аристократишку. За всё хорошее. — Его больше не будет в нашем доме. Гилберт в итоге сдерживает обещание. Рассоривается в пух и прах с Австрией и не пускает его даже на границу. Ссоры этих двоих постоянно слышат на саммитах ещё несколько лет. Потом это как-то затухает. Германия всё равно это запоминает. Так, на всякий случай.