I hate you

Иван не знает, что ему делать. Впервые в своей нечеловечески долгой жизни. Он смотрит на Людвига — на кривую, искаженную его пародию — и хочет помочь. Хочет, но не знает, как подступится. — Просто помоги ему, — говорит Калининградская область. — Ему нужно лишь твоё прощение. — Ты уверен? Иван знает, что вопрос глупый, и что, да, Людвигу нужно его прощение. Чтобы хоть как-то свою душу мечущуюся успокоить. Потому что только это и осталось. — А если он не..? Гилберт качает головой. Сам почти как младший брат стал, тоже устал очень и бороться почти перестал. — Как только ты простишь его, ему станет лучше. Просто пойми. — Я не знаю, смогу ли, — честно отвечает Иван. — И смогу ли я ему дать второй шанс. Простить Первую мировую он мог — не Людвиг её начал. Вторую... Он в априори не может. Слишком много крови, боли и памяти, застрявшей в подкорке и выскальзывающей оттуда по ночам в виде кошмаров. От этого всего Брагинский даже домой, в Подмосковье, не возвращается, чтобы раны старые не бредить. И так достаточно. — Ты помнишь сколько раз ты давал мне шанс? — хмыкает экс-Пруссия, руки на груди скрещивая, величие себе возвращая. — Раз семь или восемь точно. — Ты и Людвиг — это разные вещи. Гилберт кивает: — Да. Все войны против тебя начинал я, а не моё правительство. А вот у Людвига наоборот. Его втянули во все эти мясорубки. И именно от этого ему так плохо. Он же... — область замолкает на полуслове. Иван понимает, что Гилберт сказать хочет. Он же ребёнок. Ребёнок, который слишком рано оказался там, где ему не место. Слишком рано. — Ладно, — выдыхает Брагинский, шапку набекрень случайно сдвинув. — Я постараюсь. Но ничего обещать не могу. Экс-Пруссия кивает, исчезая из коридора. Адрес — точнее некуда, даже координаты написаны — Гилберт оставляет на тумбе. И по этому адресу и выезжает Иван. Приезжает он в четыре утра, двадцать второго июня. Дьявольское совпадение. Дом Людвига, не та резиденция в Аугсбурге, в которой немецкая семья раньше жила, теперь это небольшой домишко на два этажа с железным, уже давно покрывшимся ржавчиной, забором. К дому подойдя почти в плотную, даже собаку, которая на цепи сидела, не побеспокоив, он стучит в дверь. Ему открывают после второго стука. — Russland? — шепчет Людвиг, всматриваясь в узкое пространство между косяком и дверью. — Was machst du hier? — Приехал сказать тебе кое-что... — заговорщически отвечает Иван, пугая и без того запуганного донельзя Германию. — Впустишь? По взгляду немца понятно, что нет, не впустит. Но тот игнорирует это. — Проходи. Внутри дома мрачно, темно и очень пыльно. Мебель, и без того скромная своим количеством, накрыта бывшей когда-то белой тканью. Сам дом выглядит неживым. Как и его хозяин. — Не упади только... — голос Людвига — усталый, больной — Иван едва ли может игнорировать. — Никак не нахожу сил прибраться тут. Германия на кухню его ведёт, в единственное место где тепло и вполне уютно. — Чаю? — Нет, — отказывается Брагинский. — Людвиг, нам нужно поговорить о том, что с тобой происходит. — Ну давай, — всё так же медленно соглашается Германия, на стул садясь, и ладонью голову поддерживая. — Я весь во... внимании. Эта медлительность и сам заспанный вид Людвига очень болезненно что-то напоминает. — Людвиг... — пытается начать Россия, но из горла вместе с именем вырывается тихий рык. — Ты что... На рык Людвиг реагирует вполне однозначно. Хватает со стола нож, и только реакция Ивана спасает его от проткнутого горла. Германия дрожит. Его лихорадит. — Du sind für alles schuld... — у Людвига грудь ходуном ходит, нож из рук ослабевших резко выпадает. — Du sind für alles schuld... Du sind für alles schuld... — он обхватывает голову руками, на пол сползая. Россия сразу понимает, что винит Людвиг себя, а не кого-то другого. И становится очень мерзко на душе. — Хей, — Иван опускается на колени, кладя Германии руку на плечо и осторожно тормоша. — Я не виню тебя. Это не твоя вина. Прости, что слишком поздно понял это. Людвиг смотрит на него пронзительным взглядом расширенных зрачков. — Ты... прощаешь меня? За всё то, что я сделал? Брагинский головой только качает. — Не ты. Они. И да, я прощаю тебя. Людвиг молчит. Иван молчит тоже. Совместное молчание длится две минуты и сорок четыре секунды. А затем Германию порывисто обнимают. Кажется да, его прощают.