I hate you

Пруссия был... в шоке. Хотя нет, человечество ещё не придумало такого ёмкого слова, чтобы описать состояние Гилберта в этот момент. Он ещё слишком юн, чтобы сидеть с ребёнком. Да и как он может с ним сидеть, когда он сам ребёнок! Но новорождённый на его руках доказывал обратное. Гилберту хотелось сначала пойти к отцу, но потом он передумал. У него своя новая семья, дети и о прошлом он точно не задумывался. А мать... Пруссия теперь будет поминать её добрым словом. — Что мне с тобой делать? — спрашивает он маленький комочек, завернутый в ткань. Ребёнок радостно пищит и смотрит Пруссии прямо в глаза. Ярко-голубые, но уже отливающие знакомым серебром. — Глаза такие же, как у мамы, — Гилберт выдыхает, прижимая ребёнка к себе. — Мы должны ехать к Родериху. Он поможет. Как бы Гилберту не хотелось обращаться к Австрии — ему придётся. Он не вытянет ребёнка один. А с Родерихом есть хоть какой-то шанс. — Уже ребёнка нагулял? — спрашивает Империя, стоя на пороге. — Я знал, что твои гулянки хорошо не кончатся. — Брат. Мне нужна помощь, — просит Пруссия. Не хочет просить, но приходится. — Ты единственный, кто может помочь. Австрия всматривается секунд пять, а затем руки тянет, чтобы на ребёнка взглянуть. — Как его зовут? — Я не... знаю. Мама не назвала мне его имени перед... своей смертью. Родерих застывает статуей. — Что с ней случилось?! — Она умерла, — глухо произносит Гилберт. — Почти сразу после родов. — И я не был рядом с ней. Блядь... Они молчат оба. Гилберт — разбито и подавленно, а Родерих... Родерих старается не выдавать своих эмоций, бушующих внутри. — Нам нужно имя, — в конце концов говорит Австрия. — Есть идеи? — Может быть... Как насчёт Людвига Крауца? Австрия кивает, осторожно, едва касаясь, дотрагиваясь до детской щеки. Ребёнок сразу же открывает глаза и улыбается. — Фамилия матери... — Австрия тяжело выдыхает. — Значит, будешь Людвигом. Новоназванный Людвиг язык показывает, пухленькие ручки к лицу Родериха протягивая. Тот улыбается. — Он Страна? Пруссия кивает: — Я думаю да. Австрия глаза закатывает, когда Людвиг за прядь волос выбившуюся из причёски хватается, дёргая. — Он тебя любит, — умиляется Гилберт. — А я его нет, — сурово отвечают Пруссии. — Пойдём домой. Тебе потом в магазин за детскими вещами. Гилберт только хмыкает на это. Он оказывается прав. Да, они не высыпались из-за ночных побудок Людвига, да, они сидели с ним посменно, периодически падая на пол, вместо дивана от усталости, но они вытерпели. И не сошли при этом с ума. — Скоро он должен сказать своё первое слово, — констатирует Империя. — Что это будет? — Я не знаю, — привычно отвечает Гилберт. Людвиг смотрит на них странным взглядом. Сначала на Австрию. Затем на Пруссию. И выдаёт: — Reich! — Откуда он это услышал? — спрашивает шокированный Родерих. — Мы же не... — Но он чертовски прав! — радостно заявляет Пруссия, хватая своего младшего брата. Тот очень радостно повторяет «Reich!». — Мы Империи! И он тоже... наверное. Австрия закатывает глаза. Одного идиота в семье ему было достаточно. Во что вырастет второй с таким... воспитанием, ему не известно. Но он надеется — и молится — что вырастет нормальная страна. Свечку он всё таки в церквушке на всякий случай поставил.