I hate you

Когда Людвиг впервые обнаруживает на своём месте маленький подарок, он удивляется. Сначала тому, что ему кто-то это подарил, потому что после войны половина стран стала шугаться его, а вторая — напрочь игнорировать. Потом тому, что это оказался подарок с неплохо спрятанным смыслом. И их было три. Чего точно не ожидаешь от незнакомца. Первой была шоколадка. Маленькая, упакованная в коробочку и перевязанная красной лентой. Германия даже пугается вначале, боясь, что шоколад может быть отравлен, затем стукает себя ладонью по лбу, потому что яды их не берут, и отламывает кусочек плитки. На вкус он узнаёт шоколад, который однажды в детстве им с Иваном и Гилбертом предложил Англия. Людвиг тогда никому не признался, что та шоколадка ему очень и очень понравилась. Уж слишком... стыдно что ли (?) любить шоколад при его статусе. Через неделю на том же месте, где Германия обнаружил шоколадку, появляется сборник Лангбейна в оригинале. Германия никому об этом не говорил! Неужели кто-то видел, как он читал рассказы этого автора? Тогда Людвиг и понимает, что это кто-то знакомый ему дарит такие подарки. Ну не может никто просто так два раза подряд дарить что-то, что нравится кому-то! Не бывает таких совпадений! Но сборник Германия перечитывает с удовольствием, вчитываясь в строки и улыбаясь на самых смешных, по его мнению, моментах. Об таинственном знакомце он как-то забывает. До того момента, как на его столе оказывается букет лютиков. Маленьких, с яркими, жёлтыми венчиками, и стеблями обвитыми голубой лентой. Чудные лютики иллирийскийские Германия осторожно перебирает пальцами, а затем натыкается на что-то более твёрдое чем листья или бутоны. Записка. «Amantes – amentes», — читает Людвиг, в мягкие цветы носом утыкаясь, вдыхая едковатый, но приятный запах. Внутри разливается тепло и чувство благодарности к Ивану, что собрал их. На следующем саммите он незаметно — Россия его заметил почти сразу, но остальные же нет! — подходит к Брагинскому, быстро, мельком, целуя и возвращаясь обратно. Маленькая благодарность за маленькие радости. Но об этом Людвиг тоже никому не признается.