принятие природы

Музыка грохочет так, что вибрация басов чувствуется даже снаружи. Тэхёна пропускают внутрь, и в глаза сразу кидается толпа людей, а ещё острый концентрированный запах. Запах крепкого дорогого алкоголя, дешёвых духов и чего-то сладковато-кислого, что оседает на языке и в горле. По обе стороны стоят по две небольших круглых сцены, на которых, изящно цепляясь за шест, танцуют малышки. Короткие пышные клетчатые юбочки, едва прикрывающие упругие половинки ягодиц, и топы с глубоким вырезом, специально слишком выгодно подчёркивающие пышную грудь, светятся ярким неоном в темноте огромного зала, кое-где разделённого резными металлическими ширмами. Вокруг столько пьяных и даже накуренных людей, которые веселятся и отрываются по полной, вкладывая огромное количество хрустящих пачек с купюрами, где цифре выше быть просто некуда. Тэхён тоже пришёл сюда, чтобы забыться и, может быть, после нормально поспать и окончательно не свихнуться. В любом другом случае ноги бы его здесь не было. Он на дух не переносит подобные места, где разумом людей правит алкоголь и дикая похоть к девочкам, что трясут задницами за деньги. Как же мерзко. — Воу, — тянет пухлые губы лучший друг, обтирая очередной стакан с чрезвычайно тонким стеклом. — Сам господин Ким, — специально искажает каждое слово, не забывая закатить глаза, будто получил самый яркий оргазм в своей жизни, — решил наведаться в наш скромный гадюшник. — И тебе привет, принцесса, — смеётся Тэхён, присаживаясь за высокий барный стул. Они крепко пожимают руки друг другу. — Какими судьбами? Дай потрогаю тебя, а то вдруг уже галлюцинации, — Джин щупает плотные из-за минимальной прослойки жира, руки, и, как же без любимого движения, несколько раз несильно хлопает по впалой щеке. — Третий день в дневную и ночную, — сообщает он, убирая стакан под переливающуюся в неоновых цветах стойку. — Сам не сплю. — Расскажешь? — спрашивает Джин, не интересуясь чужим желанием, начиная с виски. — Только если нахлестаюсь до потери пульса, — смеётся. — Тогда у меня есть преимущество напоить тебя как можно скорее. Сокджин действительно только и делает, что подливает тёмно-янтарную жидкость, но совершенно из-за собственной прихоти, попутно обслуживая других. Тэхён изначально и морщился, и уже даже хотел сдаться и уйти, чтобы позорно напиться крепкого кофе, с передозом уезжая на машине скорой помощи прямо из кафе, но чувства, от появившегося образа младшего, сработали как мотивация. Джин смотреть уже не может, как не умеющий пить Тэхён пьянеет на глазах, залпом выливая в себя очередной пузатый стакан из толстого стекла, принципиально игнорируя аккуратную квадратную тарелочку с нарезанными дольками лимона, который бы немного тормозил его опьянение.  — Я… — Ким ложится на свои согнутые в локтях руки, утыкаясь в них лицом. Голос итак тихий и временами неразборчивый, а теперь слышно вообще одно «бубубу». — Чёрт, я такой урод, Джинни. — Ну я это итак знал, — пытается отшутится. — Так, только попробуй тут мне заплакать, у-у-у, рёва-корова. — Мол-молчать, — Тэхён хочется дотянуться до друга, чтобы зачем-то пихнуть в плечо. — И тебя так вынесло после четырёх стаканов виски? Позорище. — Ты ещё наливал мне, мне наливал, да! — чужой язык смешно заплетается. — Горе моё, отчего ты так налакался? — Он мне, кажется, нравится, — поднимает лицо Тэхён. — Я его люблю? — спрашивает сам у себя, окосевшим взглядом смотря в пустой стакан, слыша сокджиново «больше не налью». — Господи, хочу его рядом с собой. Хочу утром, днём и вечером. Хочу рядом не пустоту, и не эту шлюху, — выплёвывает слишком зло, даже свёл густые брови к переносице, — Но он такой маленький, — показывает двумя пальцами маленькую щёлочку. — А ещё ему нравятся девочки, но смотрит на меня. На меня! — А, с этим твоим… — Джин морщит лоб, пытаясь вспомнить имя. - Вы всё-таки расстались, да? Неужели. — Думал, что не знаю, как он задницей перед другим трясёт. А меня не обвести-и, — тянет, выставляя указательный палец перед собой, не сильно трясся, словно грозя. Тэхён сидит, мелко покачиваясь или вздрагивая, скромно сложив ладони на своих коленях. И голову свесил как нашкодивший хулиган, стоя перед родителями и директором. Потому что стыдно. — Он школьник что-ли? — спрашивает Джин, прося другого бармена, нагло спящего в подсобке, подменить его, получая в ответ резкие отрицательные мотки головой от Тэхёна. — Ну тогда и проблемы нет, сам говоришь, что смотрит на тебя. — Дак я не знаю, — невнятно нервно бубнит Ким. — Я не понимаю, я, блять, просто хочу… Хочу чтобы он меня не ненавидел. И чтобы смотрел тоже только на меня, — он надул губы, стукнув сжатым кулаком по стойке, привлекая к себе внимание. — Сука такой невинный, что хочется самому опорочить, чтобы оглушил и… Джин хохочет, давно включив диктофон прямо перед носом вусмерть окосевшего Тэхёна, предвкушая его лицо через пару дней, когда отправит эту замечательную и уникальную запись. Сравнить его в обычные дни и сейчас, отчаянно хватающегося за края барной стойки, дабы не упасть и не разбить себе голову, и рассказывающего, как любит кого-то там — Джин на самом деле так и не понял про кого он. На самом деле Сокджин его любит. Как самого близкого и надёжного друга, с которым и в школе, и в универе вместе держались до самого конца. — А ты про кого говоришь то? — Ты чё блять, — Ким смотрит зло и в упор, заставляя друга прикрывать рукой рот, давясь особенным смехом. Такой бы смех записать и продавать в аптеке, как средство от депрессии. Даже из самой глубокой вытянет — гарантировано. Вот озолотился бы. — Мой Чонгуки! Тэхён мечтательно улыбается, и произносит это ещё и ещё, и ещё. Как же звучит, а… Джин обнимает того за плечи одной рукой, специально сильно щипля шею «массажем», заставляя съёжиться и вдавить голову в тело, и поддерживает словами, что они обязательно должны поговорить и всё решить, чтобы не мучаться обоим. — Эй, эй, давай-ка я отвезу тебя к себе, а то дома у себя ты явно до утра не протянешь. — Нет, уйди, я знаю, что ты со мной переспать хочешь, п-педик! Люди вздрагивают, даже те, кто сидел в самой глубине, высматривая что там такого случилось. Террористы что-ли? — О мой Бог, моё же чудо! — ржёт Джин. — Да если я и хочу переспать с кем-то из мужчин, так это с собой, господи… Тэхён тупым взглядом смотрит перед собой, а затем, завидев так желанную сейчас бутылку, тянется за ней, что-то ещё успевая недовольно плюнуть в лицо второму бармену, вовремя спохватившемуся. — Набери его! — командует Ким, протягивая свой телефон, тряся им. — Кого? — не понимает Джин, прося свою подмену вызвать такси и в случае чего прикрыть его. — Не хочешь? Ну и… хрен с тобой! Я сам наберу. Сокджин смеётся, упираясь локтем в стойку, прикрывая лицо, но больше похоже на обессиленный плач и вой. Уже в такси навалившийся на него Тэхён снова шептал, что он такое ничтожество и как ему стыдно. Стыдно, что как мальчишка влюбился в своего студента. А на вопрос, как он понял это, рассказал столько, что на тома три хватило бы. И глаза у него самые тёмные и самые красивые в его жизни, в которых страшно захлёбываясь не переставал бы восхищаться. Он так хочет, чтобы в них слёзы скопились от удовольствия, которым бы щедро наградил чонгуково тело. Так хочет, чтобы глаза-пуговки всю оставшуюся жизнь смотрели лишь на него и только. И губы у него самые алые и самые манящие, которые хочется ощутить на своих, от которых, страшно задыхаясь до горящих лёгких в груди, не отстранится, углубляясь всё дальше и сильнее. Он так хочет, чтобы каждый раз от с ума сводящего удовольствия они приоткрывались, приглашая его коснуться их. Чтобы эти губы целовали его и только его. И даже голос. Такой голос только у Чонгука — иногда он ниже, чем у самого Кима, иногда скрипит и хрипит, что так чертовски притягательно для него. Он так хочет, чтобы этот голос ласкал его слух, когда Чонгук в полной мере ощутит себя до основания заполненным, не скупясь на гортанные стоны с придыханием, рождённые из несдержанных высоких нот. Тэхён заламывает брови, тяжело протяжно выдыхая, и вспыхивает адским огнём, потому что белёсое семя теперь неприятно-медленно сползает по ткани нижнего белья изнутри.

***

Чонгук, ещё не отошедший от приятного сна, не желая открывать глаза, задирает до груди белую смявшуюся во сне футболку, оглаживая подтянутый живот, чувствуя под пальцами кожу, покрывшуюся мурашками. Голова елозит по подушке. Низ живота тянет приятной тяжестью, пах до невозможности напряжён, «доказательство» выступает через ткань серых спортивных штанов. Чуть приспускает их вниз, оглаживая до боли возбуждённый член. С губ срывается первый резко-судорожный вздох. Так отчаянно касается себя, одновременно чувствуя и удовольствие, и то, что он полное жалкое ничтожество, которое по утрам теряет член в своей руке. Шумно выдыхает, очередной раз толкаясь себе же в руку и направляет головку члена на живот, просчитавшись и не успев подставить свободную ладонь. Кончает «выстрелом», долетевшим даже до его подбородка. И ржёт. Когда встаёт, колени предательски подкашиваются, а в глазах разом темнеет. Не найдя ничего лучше и подходящее, стирает с себя собственное семя листом бумаги, на котором выведен красивый и аккуратный тэхёнов почерк, и краснеет. Ставит греться электрический чайник, заранее достав банку любимого кофе, беря из тумбочки чистое полотенце, зубную щётку и мятную пасту с серебряными частичками. Возвращается обратно, уже успев дойти до душевой — забыл одежду. В душе никого не оказалось — большинство ещё спят, а тем кому надо было, уже сидят на парах. В коридорах тишина — все используют единственный выпавший день без пар на то, чтобы хорошенько выспаться до упора. Хосок тоже уже давно не спал, проходя мимо душевой на кухню, теребя картонную коробку с зелёным чаем, почти сталкиваясь с Чонгуком. — Привет, — широко улыбается Хосок, неосознанно вдыхая свежий чонгуков запах после душа. — П-прости. — Доброе утро, — отзывается Чонгук, наблюдая чужую смущённую улыбку. — Эм… Составишь компанию? Ему не сложно предложить провести время по дружески, а Хосок поднял взгляд, смотря с таким по-детски нелепым неверием в чужих словах. И Чонгук ещё спрашивает? Общая кухня кажется чем-то таким новым, интересным и неизведанным ранее — почему-то всегда предпочитал завтракать у себя. Так привычнее что-ли. Стены окрашены в пыльно-персиковый цвет, на полу не вычурный светлый линолеум простыми широкими досочками. Три стола подряд, на одном из которых газовая плитка из двух конфорок, занятая чайником и сковородкой, и микроволновка. На втором кастрюли, сковородки, даже столовые приборы. На третьем — можно посидеть и поесть, хотя обычно никто этого не делает. Два стареньких низких холодильника, две раковины, целая газовая плита, и даже имеется балкон. Не пятизвёздочный отель, конечно, но вполне сносно. Насекомых и грызунов нет — уже хорошо. — Чем планируешь заняться? — интересуется Хосок, мимолётно посмотрев, задерживая взгляд дольше необходимого. — Не знаю, — пожимает плечами Чон. — А ты? — Тогда может… Погуляем? Погода сегодня классная, а? — кивает в сторону большого окна с деревянной рамой, сквозь которое солнце так и хочет протиснуть свои ласковые лучи. — Д-да, хорошо. Чонгук не сразу отвечает, отвлекаясь на свои мысли, в которых снова всплыл вопрос о старшем. Неужели он отменил пары из-за последней их встречи, когда они «поссорились»? Чонгук невесело хмыкает. Он же никто Тэхёну, так с чего бы? Конечно нет.