The Millionaire Waltz

Со стороны могло показаться, что после Гайд-парка наши отношения не изменились. Фредди вёл себя неизменно мило, когда я приезжал на встречи с группой или же должен был сопровождать их куда-либо. У него выработалось это своеобразное кокетливое отношение ко всем, кто был добр к нему, и поэтому становилось трудно определить, выделял ли он кого-нибудь как особо близкого друга. Примерно через неделю после шоу я узнал, что парень из Elektra переехал к нему. Вопросов больше не возникало. Моя безумная ревность прекратилась, как только я понял, что Фредди навсегда потерян для меня — похоже, я израсходовал весь свой довольно ограниченный эмоциональный потенциал, и, кроме того, у меня всегда было очень развито чувство собственности. Я с пеной у рта отстаиваю то, что считаю своим, но если оно становится чьим-то ещё, тут я бессилен. Фредди больше не был моим, вернуть его было нельзя, и поэтому моя ярость исчезла, а на смену ей пришла не менее сильная и тупая боль предательства, разочарования и потери. Эту боль я загнал в самые дальние уголки сознания и души и запер её там. У меня не было ни времени, ни сил думать об этом. Нужно было двигаться дальше и заниматься работой и делами — я не мог позволить себе отвлекаться на крах отношений, ввязываться в которые изначально было чертовски глупой идеей. Первые недели после разрыва всегда самые тяжёлые — поэтому я понимал, что нужно просто стиснуть зубы и пережить их. Мне удавалось держать лицо, я был жизнерадостен и очень продуктивен, как и всегда, охотно и с энтузиазмом работал, считал дни до того, как группа наконец свалит из города на гастроли, и каждую ночь напивался и накачивал себя снотворным, чтобы уснуть. К середине октября пластинка была наконец закончена и, поскольку она называлась A Day at the Races, мне пришло в голову отпраздновать этот факт соответствующе — я пригласил ребят, свою команду и прессу на ипподром в Кемптон-парке. Это был грандиозный выход в свет, и мы неплохо повеселились. Фредди был в восторге, он занял место рядом со мной, в первом ряду, и с большим интересом следил за происходящим. Он жалел только о том, что не смог надеть какой-нибудь экстравагантный головной убор, и говорил всем, что не отказался бы от шляпы с перьями. После скачек мы устроили частную вечеринку и неофициальную презентацию пластинки у меня дома. Шампанское лилось рекой, пришли все наши знакомые, и группу окружили друзья и поклонники. Фредди уговорили сыграть несколько песен на пианино, и он исполнил вальс — The Millionaire Waltz, как он теперь официально назывался. Это была живая, слегка китчевая мелодия. Once we were mad, we were happy, we spent all our days Holding hands, together Do you remeber, my love, How we danced and played?.. Фредди пел очень жеманно и в довольно помпезной манере, давая всем понять, что это забавная песня. Похоже, что проблема с недостатком драматичности решилась — текст песни наконец был завершён. — Мы написали это для Джона, самого потрясающего миллионера в этом зале, и внимание, дамы — и дамы — он всё ещё свободен! — весело крикнул он, закончив играть. Все засмеялись и зааплодировали. Я вежливо улыбнулся и отсалютовал Фредди своим пустым бокалом из-под шампанского. Следующие полгода или около того не входят в число особенно приятных моих воспоминаний. Похоже, моему разуму даже удалось практически полностью стереть их из памяти. Когда я оглядываюсь назад, весь этот период кажется одним долгим, безумно скучным днём, лишённым каких-либо ярких событий. Я помню, что первое время постоянно ездил туда-сюда, стремясь покидать Лондон так часто, как позволяли дела. Пребывание за границей действовало на меня как-то успокаивающе. Там никто меня не знал, и всем было плевать на всё. Мне хотелось на некоторое время стать невидимым. В Лондоне я словно задыхался. Казалось, абсолютно все живут в чёртовом Кенсингтоне и постоянно натыкаются друг на друга. В середине января я наконец смог свободно вернуться домой, так как группа отправилась в тур до июня. Разумеется, в этот раз у меня не было ни малейшего намерения их сопровождать. Я не знал, когда бойфренд Фредди навещает его, поэтому было очень вероятно, что, нагрянув с неожиданным визитом, в вестибюле отеля я наткнусь прямо на сладкую парочку. Увы, я никогда не умел с достоинством выходить из подобных ситуаций. Однако работа есть работа, и хотя я больше не мог приезжать к группе ради удовольствия, мои деловые обязанности менеджера всё ещё вынуждали меня контролировать деловую ситуацию. Поскольку шёл уже второй тур с момента подписания контракта, это было не очень трудоёмкой задачей: я наведывался где-то раз в месяц, проверял, как идут дела, удостоверялся, что группа не забыла, как я выгляжу, перекидывался парой слов с местными организаторами шоу и просто знакомыми, давал краткий инструктаж тур-менеджеру и команде и уезжал. Будучи послушными и трудолюбивыми мальчиками, участники группы вполне довольствовались таким скудным контролем, и у них почти не возникало чрезвычайных ситуаций, которые бы потребовали моего личного вмешательства в качестве руководящего лица. Всем остальным, что я должен был делать в плане работы, я вполне мог заниматься у себя в офисе. Сдержав своё слово, в феврале я выбил Мэдисон для Фредди. Билеты раскупили в течение нескольких минут с поступления их в продажу. В день шоу мне нужно было присутствовать на торжественном вечере у бизнес-партнёра в Лондоне, где я немного увлёкся выпивкой, и это привело к совершенно позорной слабости — я позвонил знакомому нью-йоркскому частному консьержу и заказал дюжину ярко-розовых лилий, которые были доставлены Фредди в отель с запиской: Я же говорил, что для тебя достану всё, что угодно. Дж.Р. К счастью, я так и не узнал, как он отреагировал, потому что стал на ночь выключать телефон в спальне из розетки, а когда в Лондоне был день, то постоянные и временные обитатели Нью-Йорка, очевидно, всё ещё спали и, вероятно, не могли потрудиться встать и набрать мой номер. Существование без Фредди было… честно говоря, унылым. И поначалу очень жалким. Это не стало неожиданностью. Я прекрасно понимал, что Фредди — не тот человек, которого можно забыть за пару недель. В нём была особенная черта — общение с ним напоминало наркозависимость. Чем лучше узнаёшь его, тем сложнее забыть. Я не переоценивал свою силу воли — когда дело доходило до вопросов отношений, она была довольно слабой — поэтому я понимал, что сейчас могу только сдерживать эмоции, ждать, пока самые острые приступы отчаяния пройдут, и позже, возможно, я найду какой-нибудь способ полностью оправиться от разрыва. Этот процесс неизбежно потребует некоторых усилий — но другого выхода не было. Я не мог заставить Фредди вернуться. Всё было кончено. Пытаться что-нибудь сделать с этим было бы просто унизительно, а в мире нет ничего хуже унижения. Я анализировал ситуацию логически — как будто это была работа, которую нужно сделать. Чтобы решить мою проблему, требовалось время на восстановление и побольше отвлекающих факторов. Первое у меня уже было благодаря туру, поэтому я решил сосредоточиться на втором. Какое-то время я не мог войти в привычную форму в плане знакомств и флирта, но постепенно начал возвращаться к тем повадкам и привычкам в личной жизни, которым следовал до того, как на меня свалилась вся эта канитель в лице Фредди. Для начала я возобновил общение со старыми друзьями и завёл парочку новых. По сравнению с Фредди все они казались довольно… бесцветными, пожалуй, однако меня это вполне устраивало. Для них я был прекрасной находкой, они старались понравиться мне, смешили меня. Они были безобидны. Летели дни, и жизнь становилась легче. Понемногу я перестал всё время думать о Фредди и жалеть себя. Вообще я редко когда впадал в такое состояние, потому что ненавидел чувствовать себя неудачником, но Фредди каким-то образом умудрился сильно задеть меня за живое. Было приятно снова более или менее твёрдо стоять на земле. В конце концов, меня едва ли можно было назвать особенно чувствительным человеком — будь я таким, я бы и дня не продержался на своей работе. Профессиональная жизнь уже успела меня прилично ожесточить, и в начале 1977 года настало самое время поблагодарить судьбу за это. Через пару месяцев я значительно восстановил душевное равновесие, частично восстановил свой надёжный панцирь эмоциональной недоступности и приготовился с распростёртыми объятьями ждать возвращения группы домой. Время от времени я всё же проводил странные вечера, растянувшись на узком диванчике у окна с бокалом в руке и тревожным чувством незавершённости, которое я не мог чётко охарактеризовать — но это уже было не страшно. Единственным долгосрочным эффектом, который, похоже, произвёл на меня уход Фредди, стало то, что я перешёл от вина к виски в качестве «стаканчика перед сном». Триумфальное возвращение группы в Лондон ознаменовалось двумя концертами в Эрлс-корт и грандиозной вечеринкой. Вечеринка проходила на большой площадке на крыше особняка в Мэрилебоне, и тёплая июньская ночь была наполнена яркими огнями, смехом, музыкой и звоном бокалов. Я был в приподнятом настроении: я неплохо выглядел в свободной белой рубашке и со свежим загаром с Лазурного берега, а моим спутником был изящный белокурый владелец художественной галереи из Бостона, с которым я встречался — на этот раз действительно без всяких обязательств, и каким же это было облегчением. Увидев нас, Фредди скорчил гримасу, затем приветливо помахал рукой и снова погрузился в беседу с группкой приспешников. Я не мог не обратить внимание на то, что он был без пары. Фредди сильно изменился с тех пор, как я виделся с ним в последний раз. Его пышные волнистые чёрные волосы стали короче, а дни браслетов и атласных маек прошли: теперь он носил бомберы и обтягивающие футболки. В целом его манера держать себя изменилась — неуловимо, почти незаметно он стал другим человеком. Он расхаживал по залу как король, его глаза притягивали, его податливость и грация стали чем-то иным, присущим более зрелым людям, и из милого и застенчивого, похожего на эльфа мальчика, он превратился в соблазнительного и уверенного в себе мужчину, хорошо знающего о своём обаянии. Пушистый чёрный котёнок, мягкий комочек шерсти, вырос в холёную и опасную молодую пантеру. Даже его запах изменился — теперь он носил «Лагерфельд». Я понял это, когда вышел на балкон покурить, и через несколько минут так хорошо знакомые мне руки обвили мою талию. Я повернулся к Фредди, и он нежно поцеловал меня в щёку. — Мы не общались сто лет, дорогой, ты всё время такой занятой и важный. Ты больше не любишь своего глупенького старого друга, да? — Согласно условиям контракта, я юридически связан со своим глупеньким старым другом до следующего лета, — вежливо улыбнулся я. — А что это не развлекаешься вместе со всеми? — О, они мне надоели, — он высокомерно вскинул голову. — Я лучше немного побуду здесь, с тобой. — Как хочешь, — я повернулся, чтобы посмотреть на ночной город, тихо рокочущий внизу. — А где… извини, я имею в виду — как… поживает твой друг? Краем глаза я заметил, как Фредди поджал губы. — Он сегодня работает. Знаешь… нет, неважно. Я вернулся, так что нам нужно видеться почаще. Давай как-нибудь сходим куда-нибудь вместе? Помнишь, как мы веселились раньше? — Всё до деталей, — сказал я немного едко, но, к счастью, именно в этот момент мой спутник вышел на балкон, чтобы забрать меня. Нас уже ждали на другой вечеринке, куда я тоже обещал заглянуть, и пора было уходить. Фредди резко обернулся. Он был раздражён тем, что нас прервали. — А это ещё кого принесло? Я как раз хотел тебя спросить, — сказал он тихо и почти игриво, но не слишком дружелюбно. — Это Энди, — улыбнулся я. — Спокойной ночи, Фредди. Мы ушли с балкона и спустились вниз, где уже поджидала моя машина. Удивительно было то, что с той ночи мы действительно стали видеться чаще. Присутствие этого нового, повзрослевшего Фредди ощущалось по-другому — он казался безопасным для меня, словно был другим человеком, а не тем, с кем мы расстались девять месяцев назад. Теперь, когда он так мало походил на того наивного черноволосого мальчика, которого я обнимал, целовал и опекал, опасность снова сорваться, казалось, миновала. Конечно, это было иллюзией, но я чувствовал себя вполне непринуждённо, и меня почему-то успокаивало то, что он снова был рядом. Постепенно мы как будто вернулись в те дни, когда всё только начиналось — дни, когда мы были не более чем хорошими друзьями, страстно желавшими повеселиться. Мы всё ещё прекрасно ладили и могли болтать и сплетничать часами. Он больше не был моим протеже на вечеринках — более того, я сам начал чувствовать себя хвостиком суперзвезды дня — но это не делало наши гулянки менее весёлыми. Он продолжал доверять мне, я продолжал в каком-то смысле заботиться о нём, и мы оба искали развлечений. По обоюдной негласной договорённости мы никогда не брали с собой наших бойфрендов, хотя часто приводили остальных друзей и знакомых. Честно говоря, я немного злорадствовал, потому что у меня появилось такое впечатление, что Фредди… ну, не то что бы пустился во все тяжкие, но определённо уже не был так сильно влюблён, как во время концерта в Гайд-парке. Как ни странно, при этом он всё ещё был отчаянно, почти болезненно привязан к своему американцу — возможно, следуя каким-то своим представлениям о том, как должна выглядеть настоящая любовь. Ещё я заметил, что Фредди стал гораздо чаще, чем раньше, гулять на вечеринках до упаду, и пил он больше. Теперь он часто бывал эмоционально напряжён и иногда начинал вести себя, как дива — словно весь мир ожидал от него возмутительных и скандальных поступков, и нужно было соответствовать. Он часто закатывал истерики просто ради удовольствия — ничего серьёзного, всё было мягко и безобидно по сравнению с другими моими знакомыми артистами, имена которых я не хотел бы называть — но, тем не менее, это были истерики. Раньше такого не было. Тяжёлая мантия славы плотно окутывала его плечи.