Domini lupi

      Валенте сидел на холодном каменном полу камеры в полной темноте и медленно растирал затекшие руки. Оковы уже почти не причиняли дискомфорта — предплечья онемели до полной бесчувственности, и это совершенно не радовало мужчину. Пока забранные в кандалы руки жгло, как огнем, он спокойно терпел боль, но теперь всерьез испугался. Впрочем, подумал он, усмехнувшись, даже если у него действительно отнимутся конечности — до плахи его как-нибудь донесут палачи.       Он не был тяжело ранен — просто избит, но невозможность нормально встать в полный рост или хотя бы от души потянуть изнывающие мышцы была сама по себе мучительной пыткой. Оковы надежно удерживали его у стены, так что оставалось только разминать по возможности все члены, насколько позволяли цепи, и стараться двигаться, покуда хватало их длины.       Замок, где его держали, нередко использовался именно для таких целей: здешние подземные камеры были оборудованы похлеще, чем некоторые подвалы городских ратуш. В последние годы такие тюремные помещения для узников и при домах феодалов, и при монастырях, и в крепостях пустовали все реже — бунтари вроде него были для властей обычными разбойниками, которых ждала плаха или петля, и только.       Валенте ненавидел церковную власть, сколько себя помнил. Еще его отец, хотя и был из пусть небогатых, но аристократов, участвовал в «соляном бунте», когда чертов папа Павел III вздернул цены на соль. Монополию на торговлю жизненно необходимой людям соли традиционно удерживало государство, и, конечно, несоразмерный рост цен вызвал восстание в его родной Перуджи, которая вошла в состав Папской области буквально за год до его рождения. Бунт был жестоко подавлен и лишь дал удобный предлог папским прихвостням сначала урезать, а потом и вовсе уничтожить муниципальные вольности города. Его семья пострадала не столь серьезно, но уже тогда Валенте точно определил для себя сторону, на которой готов воевать — и это был отнюдь не клир с его растущей жаждой власти и папами, стремящимися к абсолютной монархии.       Тот же Павел III ввел sussidio, новый прямой подушный налог, и, хотя изначально обещалось, что это необходимая мера всего на три года, налог постоянно возобновлялся, и народ все сильнее изнемогал под бременем растущих поборов. Все это накладывалось на постоянные войны, в которые его несчастная страна была втянута прямо или косвенно на протяжении бесконечных лет, и создавало взрывоопасные настроения среди простых жителей. Многие были готовы смириться с политикой папства и бросить свои жизни и благополучие близких на алтарь борьбы с проклятыми протестантами, но сам Валенте и его товарищи считали, что ни один протестант не вредил так жителям Папской области, как разрастающаяся и жадная до денег и власти папская администрация.       Он в очередной раз разминал ноющее плечо, когда у двери что-то грохнуло, началась какая-то суета и двери камеры распахнулись. Крысы брызнули во все стороны, а сам узник невольно прикрылся ладонями от света свечей, показавшегося ослепительно ярким после непроницаемой тьмы, в которой его держали.       — Ваша светлость! — слова охранника звучали едва ли не испугано, и Валенте насторожился. — Мы… Вы… Нам говорили, отец Карди…       Темная фигура в проеме двери лишь покачала молча головой. Тот, кого скрывал плащ с капюшоном, шагнул внутрь.       — Отец Карди болен и попросил меня навестить заключенного. — Ледяной невыразительный голос продрал по нервам. — Мне сказали, этому человеку нужна исповедь перед смертью.       «Значит, Карди не поможет…» — последний луч надежды погас. Карди был на стороне бунтарей, и оставалась крошечная вероятность, что он попытается что-то сделать. Что ж, Валенте не то чтобы сильно надеялся — шансы были и впрямь мизерными. По сути их и не было.       — Мне нечего сказать твоему богу, святоша, — устало подал он голос. — Я уже говорил.       — Во имя святого Доминика, Девы Марии и мученика Рауля одумайся! Не тебе, почти стоящему у престола Господа, хулить Его!       Грозный возглас архиерея, отразившись от низких сводов камеры, заставил несчастных охранников съежиться. Валенте лишь недовольно поморщился. И только секунду спустя до него дошли сами слова. Он вгляделся в черный силуэт, но мучительно слезящиеся глаза все еще страдали от света, и он так ничего и не рассмотрел.       — Ваша светлость, ваша светлость! — Сам владелец замка, немолодой граф, мчался в сопровождении стражников по узкому коридору. — Вы не известили заранее, что почтите нас своим присутствием! Позвольте… Наверху есть удобные комнаты… Господин епископ, кто же знал!..       Пока несчастный аристократишка сокрушался, Валенте лихорадочно соображал. Епископ? Так вот что за суета, вот откуда весь сыр-бор… Но почему ему кажется знакомым этот голос? И упоминание этого имени — того самого, которое и по сей день снилось ему в кошмарах… Он не помнил таких мучеников и святых.       — Я пришел по делу, не для праздных развлечений. Утешение страждущих и последняя исповедь — все, что меня интересует, — сурово отрезал тем временем служитель церкви. — Впрочем, можете проводить меня в вашу молельную комнату. Или у вас в замке есть капелла, как положено истинно верующим?       Мертвая тишина после этих слов дала ясный ответ. Епископ вздохнул, покачал головой, и Валенте с искренним злорадством почувствовал страх, прокатившийся по рядам феодала и его людей.       — Что ж, пусть будет молельня. Жду заключенного там.       Узника попытались вздернуть на ноги, запутались в цепях, причинив немалую боль, принялись неумело снимать оковы.       — Да освободите вы его уже, — устало бросил епископ. — Или замок недостаточно безопасен?       — Вполне, вполне безопасен, — залебезил граф. Валенте ему даже невольно посочувствовал — ощущать себя таким жалким дерьмом в собственном доме ему бы точно не хотелось.       — Хорошо. Я жду.       Епископ развернулся, лишь взметнулись полы темного плаща. Валенте вслушивался в удаляющиеся шаги. С него сняли оковы, оставив только достаточно длинную цепь, сковывающую руки, и он с наслаждением потянулся. Охранники собирались было надеть на него и кандалы-поножи, но их поторопили, и они недовольно плюнули, потащив его куда-то наверх.       — Чертов святоша всех перебаламутил, — прошипел один из охранников.       — Заткнись, скотина, — коротко оборвал второй. — О нем говорят, что он святой.       Валенте впихнули в крошечную уютно убранную комнатку — замковую молельню.       — Вы можете идти, — произнесла высокая фигура у окна, и дверь за охранниками закрылась.       Мужчина приблизился к узнику, подхватил, когда Валенте споткнулся, все еще непривычный к собственным измученным затекшим ногам, усадил на стул. Откинул капюшон.       — Здравствуй, Николас.       Валенте заглянул в холодные серые глаза епископа.       — Джакомо. — Он криво ухмыльнулся. — Какая неожиданная нерадостная встреча. — Он хрипло закашлялся, и Джакомо подал ему воды. Николас мельком удивился, но воде порадовался. — Что ж, твоя очередь, да? Самое время… поквитаться?       Епископ, подождав, пока он утолит жажду, забрал стакан, поставил на низкий столик.       — Отец Карди не придет, Николас. Ему грозит арест, он под подозрением. Твои люди попросили меня заменить его.       Валенте смотрел, не понимая, удивленно и недоверчиво.       — Ты… помогаешь бунтовщикам? Ты, Монтана? Епископ? Церковник?       — Я служу Господу, — холодно отозвался мужчина. — Господь не желает смерти своим детям.       — Твой папа бы с тобой не согласился.       — С этим теологическим вопросом я разберусь без твоего, несомненно, ценного мнения, — неожиданно мягко улыбнулся епископ, и Николас отстраненно поразился тому, как сильно улыбка преображает его, словно оживляя застывшие черты. — А теперь слушай, у нас мало времени. Молельня, к счастью, расположена, как мы и думали, в задней части замка. Здесь под окнами проходит ров с водой. Обычно это скорее грязная лужа, не более, но тебе повезло, после недавних дождей он полон. — Мужчина подозвал Валенте жестом к окну. — Переплыть его ты сможешь, он не широк, этот замок в целом-то больше дань традиции, чем боевая единица. На той стороне тебе надо добраться до леса, сам видишь, он недалеко. Там тебя ждут твои люди. Справишься?       Николас оценил расстояние. Несмотря на ободряющие слова Джакомо, ров был достаточно широк, но в своих силах он не сомневался. Вот только сверху его бы легко могли достать стрелой… Придется плыть под водой.       — Спускаться будешь осторожно, я помогу. — Голос Джакомо звучал предостерегающе. — Нырять нельзя, ров снизу выстлан копьями, зацепят. Уровень воды недостаточно высок, так что старайся не погружаться глубоко.       — Не понял, что значит — поможешь? — удивился Николас.       — У меня с собой веревка — спущу тебя по ней, — пояснил Джакомо. — Давай, нам надо торопиться. Сюда могут захотеть заглянуть, я не смогу долго их отвлекать.       — А ты? Как ты им объяснишь мой побег?       — Это не должно тебя тревожить, — отрезал епископ.       Николас пристально вгляделся в ледяное лицо архиерея. «А ведь он еще совсем молод… У него глаза старика». Он упрямо тряхнул головой.       — Даже не думай, святоша. Решил, я не пойму, что ты собрался делать? Мне не нужны твои жертвы!       — Николас. — В голосе епископа послышались привычное раздражение и властность. — Мне некогда с тобой спорить. Поспеши, твои люди ждут тебя.       — Подождут… — Валенте оглядывал комнатушку, но ничего, похожего на оружие, не видел. — Подождут. Как быть с этим? — он поднял руки в кандалах.       — Если не справишься с ними — я прикажу их снять, но потом нужно будет делать все очень, очень быстро.       — Зови стражу, — оскалился Николас.       Епископ кивнул.       — Да, так будет безопаснее… Цепи все-таки сильно мешают.       Он приоткрыл двери, кликнул охранников. И больше ничего не успел сказать или сделать. Николас, метнувшись к нему, накинул цепь ему на шею, дернул на себя, передушивая, отступил к окну.       — Всем стоять, иначе эта церковная крыса подохнет прямо здесь. Ваш жалкий граф ведь не хочет получить все сполна от хозяина Рима? Папа вряд ли обрадуется, если его ставленника придушат, как грязного пса, а?       Монтана корчился в его руках, хрипя и пытаясь вдохнуть.       — Как думаете, ваши стрелки достаточно меткие, чтобы попасть в меня и не угодить в него? — подмигнул Валенте перепуганным насмерть, застывшим истуканами охранникам. Захохотал — сипло, безумно, натянул цепь, перехватывая своего пленника поудобнее, и с размаху шибанул плечом по окну, выбивая небольшие стекла, проваливаясь в опасную, опасную бездну спиной назад.       — Копья, говоришь? Ну вот и посмотрим на твою удачу, святоша, — рыкнул он на ухо Джакомо, отпуская цепь.       Вода была ледяной — ледяной и мутной. Он замолотил по ней руками и ногами, с трудом выбираясь на поверхность. Что-то острое мелькнуло у самого лица, чирком взрезало щеку. Другое копье пропороло голень. Он был один над водой — и пока не стреляли. Епископа не наблюдалось, и Валенте, чертыхнувшись, нырнул в ощеренную острыми кольями глубину, ощупью слепо шаря во тьме. Поймал, вытащил на поверхность, чудом не убившись и не убив Джакомо.       — Греби, мать твою, чертова божья псина!       — Я… не умею плавать, — отплевываясь просипел тот, хватаясь за шею. На коже отчетливо багровел след от цепи.       Валенте грязно выругался, с горем пополам взгромоздил горе-спасителя себе на закорки, с трудом поплыл. Сообразил, что сверху Монтана смотрится, как живой щит, горько рассмеялся было, и тут же умолк, сберегая силы.       — Брось… — не унимался святоша. — Брось и беги!       — Да заткнись ты, — выплюнул Николас.       Цепь тянула на дно. Чертов епископ тянул на дно. Собственное одеревеневшее, измученное, усталое раненое тело тянуло на дно. Но злость и железная воля Николаса были сильнее — сильнее страха, боли, обстоятельств. Стрелять в них так и не рискнули.       На той стороне рва он долго — целую минуту — стоял на карачках, отплевываясь, харкая грязной водой и, кажется, кровью, и пытаясь отдышаться. Затем пинками поднял Монтану.       — Вперед. Мне все еще нужен заложник.       Он бежал из последних сил к лесу, где ждало спасение, тащил за собой путавшегося в полах плаща, падающего через шаг епископа, и думал, что стрелы тут все еще достают — но теперь стрелять по ним втройне опаснее, и если не рискнули, когда они были как на ладони, то теперь тем более побоятся зацепить святошу. А еще о том, что Монтана точно выглядит, как невольный заложник, пленник — но никак не пособник.       Он оказался прав — обошлось. Они успели добраться до леса, где их уже ждали, и Николаса подхватили в несколько рук, хлопали по плечам, трясли ладони, заглядывали в лицо.       — Я в норме, — отмахнулся он. — Я в норме.       — Ваша светлость, благослови вас Бог! — один из его соратников, Рикардо, припал на колени к ногам Джакомо, целуя ему руки.       Тот отнял их, поднял парня.       — Нет времени. Торопитесь, сейчас тут будут люди графа. Не уверен, что смогу долго их сдерживать.       — Ничего, святой отец, мы уйдем горными тропами — там нас не найдут. Благословите нас, ваша светлость.       Джакомо коснулся склоненной головы парня.       — Берегите Валенте — он нужен людям, ему верят. Все, не теряйте больше времени.       Николас шагнул ближе.       — Мученик Рауль, значит?.. — Усмехнулся невесело, когда Джакомо отвел вдруг глаза.       — Зачем ты рисковал? Тебя ждали и верили в тебя, ты чудом уцелел, — укорил епископ.       — Я же сказал — легко не отделаешься. Забыл? Тебе с этим жить. Спасибо за заботу, святоша.       Он коротко обнял Монтану, не обращая внимание на удивленный выдох Рикардо за спиной и задеревеневшего в его руках Джакомо.       — Ты тоже береги себя. Должны же среди вас, святош и божьих псов, быть порядочные люди хотя бы для разнообразия.       Епископ тихо рассмеялся и тут же мучительно закашлялся. Махнул рукой, мол, бегите уже. Николас запрыгнул на коня, пришпорил крутые бока. Оставалось добраться до ближайшего кузнеца — сбить цепь, а дальше спасением становились горы. Он мельком поразился, что все получилось, что чертова цепь не утопила обоих, что безумная затея почему-то сработала. Быть может, бог и правда берег своего верного пса?.. Валенте дернул плечом, напоминая себе, что не верит ни в какого бога.       В тот раз им повезло уйти.       ***       Граф попал в опалу за то, что позволил сбежать Валенте и — более всего — за то, что допустил нападение на епископа. Джакомо Монтана говорил хриплым шепотом еще с полгода, и все это время граф молился всем святым, чтобы не было последствий похуже — за своего любимца и протеже папа Григорий XIII был готов сожрать неудачливого аристократа заживо и упорно мешал с говном. Никаких подозрений сам Монтана не вызвал — безрассудные действия Валенте полностью исключали возможность сговора.       Через четыре года епископ Джакомо Монтана при протекции папы стал кардиналом-дьяконом титулярной диаконии Санти-Серджо-э-Бакко*. Злые языки поговаривали, что папа так благоволит к молодому священнослужителю потому, что тот подозрительно похож на его сына, тезку новоявленного кардинала. Впрочем, злопыхатели и недоброжелатели у Джакомо были только среди клира. Народ кардинала обожал и был готов носить на руках, и при всем своем насмешливом презрении Валенте был вынужден признать, что подобную любовь Монтана вполне заслуживал. Никто более на его памяти не сделал столько для простых жителей страны, не проводил бессонные ночи в деревеньках, пораженных тифом или чумой, не отправлялся так безбоязненно в самые грязные богом забытые дыры, чтобы помочь людям. Его словно хранили ангелы — он ничем не болел, но неизменно был в первых рядах помогающих.       О трагической тайне чертова святоши, связывающей его с Валенте, никто не догадывался. Николас иногда с горечью думал, как бы отнеслись его люди, при всей своей ненависти к папизму боготворившие Джакомо, ко всей этой грязной истории. Впрочем, изливать им душу и выкапывать скелеты из гробов он не собирался — и без того хватало дел.       Валенте вел войну — настоящую войну против церкви, и ставками в этой войне были жизни простых людей. И, захваченный всецело это кровавой войной, о Джакомо он почти — почти — не вспоминал.       * на самом деле такого кардинала в истории не было. Последним кардиналом-дьяконом ныне упраздненной титулярной диаконии Санти-Серджо-э-Бакко был Вителлоццо Вителли (в 1557–1559 годах), далее с 1559-го по 1587 год должность была вакантна, а в 1587 году диакония была упразднена папой Сикстом V. Джакомо в этой истории стал кардиналом в 34 года, то есть в 1584 году, при правлении папы Григория XIII, и пробыл на должности до самого упразднения диаконии.