Domini lupi

      Он брел и брел, не разбирая дороги, уже так долго — бесконечно долго. Привычные, знакомые до камушка тропы петляли, словно издеваясь, путали, кружили, сводили с ума. Едва ему казалось, что он узнает очертания окрестностей и понимает, где находится, как тропы вновь вихляли и сворачивались в очередной дьявольский клубок.       Джакомо понимал: дело не в дороге, не в палящем горном солнце, не в кознях Бога или черта. Дело в нем самом. Он ранен, у него серьезная травма головы, он бредит. Надо бы отлежаться, дождаться помощи. Да только ждать ее было неоткуда, он остался один в этих горах. И если в начале пути он думал, что нужно найти своих людей, собрать способных держать оружие и продолжить их общее дело, то сейчас осталась лишь одна главная цель: как можно быстрее добраться до Андреа и остановить его. Их план, казавшийся пусть не безупречным, но вполне разумным, рисковал обернуться колоссальной трагедией, и он был единственным, у кого еще оставались шансы не дать свершиться непоправимому.       — Не дождешься, Отче. Я успею.       Люцифер упорно одолевал очередной кусок пути — вымощенной отнюдь не благими намерениями дороги к рукотворному аду. У него была цель, и он не планировал сдаваться.       ***       Сикст V, папа — убийца еретиков, разбойников, и, конечно, приравненных к ним бунтовщиков и недовольных, лживый блюститель целомудрия, любитель запретов в чужих постелях, от абортов до предохранения, скряга, выдаивающий из нищего народа непомерные налоги, был ненавистен многим. На казни он никогда не скупился, объявляя бандитами всех неугодных: утверждалось, что на мосту Понте Сант-Анджело голов на шипах было больше, чем дынь, выставленных на продажу на рынке. После того, как его солдаты убили Николаса, и Люцифер объявил церкви войну, дольше всех продержался сам Сикст. Папу хватило еще на два года. Злые языки поговаривали, что его отравили. Джако было плевать — гидра потеряла всего одну голову, предстояло отрубить еще тысячи.       Шептались, что папское кресло Люцифером проклято. На то были причины: после пап-долгожителей Урбан VII умер от малярии через всего двенадцать дней после избрания — самый краткосрочный понтификат. Урбан даже не был интронизирован.       Следующий Папа — Григорий XIV — удержался в кресле короткие десять месяцев. Назначенный едва ли не против воли, новый папа смог лишь разрыдаться и сказать кардиналам, сообщившим ему об избрании: «Бог простит вам то, что вы сделали». Когда очередной папа, Иннокентий IX, умер через всего два месяца после избрания, о проклятии заговорили уже в полный голос.       Но сам Люцифер не надеялся на проклятия — он действовал. И от его действий Рим стонал.       ***       Он оказался один, потому что не было выбора. Их преследовали с редким остервенением: откуда-то папским солдатам было известно, что в маленьком отряде сам Люцифер. Он знал — его люди ни за что его не бросят, но понимал, что пока он с ними, им не уйти: уже раненый после схватки, он был обузой. Поэтому, напоровшись на засаду, он намеренно позволил солдатам отрезать себя от товарищей и рванул прочь, надеясь лишь на верного коня и уводя преследователей за собой. Разумнее было разделиться и встретиться в условном месте позже, оторвавшись от погони. Поначалу верные горы помогали, позволяли петлять, сбивая врагов со следа, а после и вовсе укрыли в туманной расселине. Обмотав морду коня курткой, Монтана забился в неприметную трещину, выжидая. Поисковые отряды проскакали мимо. Он дал себе пару часов отдыха и отправился к соратникам.       А дальше все почему-то пошло наперекосяк. Опытный и спокойный конь, испугавшись редкого для этих мест фазана, метнувшегося из-под копыт, неожиданно встал на дыбы и сбросил Джакомо. После ранения сгруппироваться и удачно приземлиться не удалось: Монтана, судя по отеку и боли, сильно ушиб, а то и сломал руку и заодно приложился головой.       Ему казалось, в этих горах потеряться немыслимо. Он ошибался.       ***       Атаку в Терни они планировали с того момента, как пришла весть об очередном ставленнике папы Климента VIII. На словах жестко осуждавший непотизм новый папа, в миру — Ипполито Альдобрандини, едва дорвавшись до власти, тут же возвел в кардиналы толпу своих родичей. Одним из главных его приближенных стал Пьетро Альдобрандини, получивший пурпур в свои двадцать два года. Совсем юнец, кардинал-племянник был явным фаворитом и замещал папу во всех важнейших делах, как религиозных, так и политических.       В Терни у папы были свои интересы: имевший собственную армию, мощные охраняемые крепости, артиллерию, город неспроста считался одним из первых в Умбрии по важности, престижу и прежде всего — богатству. Выгодно расположенный на Равеннской дороге, Терни был неминуемым перевалочным пунктом всех идущих в Рим или из Рима на север. Желая укрепить отношения с городским советом, папа отправил новоявленного кардинала в Терни ко дню памяти святого Франциска Ассизскийского. После службы, запланированной в день рождения святого Франциска в церкви его имени, Пьетро Альдобрандини предстояли переговоры с главами города, на которые очень рассчитывал его дядюшка.       Люцифер со товарищи рассчитывали на совсем иное. Визит любимца папы не афишировался, держался в строгой тайне. Служба в церкви, по злой иронии — той самой, у врат которой Джако много лет назад узнал о смерти Николаса, — планировалась немноголюдной, в отличие от службы для простого народа в крупнейшем кафедральном соборе города, и вполне подходила для целей волков. Все было готово заранее: заложенная едва ли не под алтарем взрывчатка обеспечила бы любимцу папы геенну огненную на земле, и стала бы наилучшим посланием лицемерному понтифику.       Казалось, Люциферу благоволил сам дьявол. Один из его верных последователей, Джанлука, горел желанием мести: во время реставрации церкви его брата, Джанкарло, серьезно покалечило. Джанкарло работал над церковью святого Франциска с ранних лет, еще несколько десятилетий назад лично участвовал в возведении новой часовни Святого Креста, которую потом расписывал сам Себастьяно Флори, ученик отца ренессанса и первого историка искусства, Вазари. В церкви он знал все существующие ходы-выходы, включая те, о которых нередко не подозревал и сам клир. И все же его, положившего жизнь на эту стройку, просто выкинули за борт, когда сорвавшееся перекрытие лишило его ног.       Джанлука и ранее не то, чтобы любил клириков, которым так верил его бедный брат, а после несчастного случая и вовсе озверел. Вызнав у Джанкарло все детали, он принес Люциферу готовый план. Ни кардинал Пьетро, ни сам папа его не волновали, он просто хотел разрушить церковь, принесшую горе его семье, но его план оказался крайне своевременным.       Церковь святого Франциска, как и прочие, подобные ей, изобиловала катакомбами — подземными усыпальницами, создававшими настоящие погребальные галереи. Конечно, обычно хода в них не было, но при очередной масштабной перестройке нефов открылся случайный лаз. Зная о нем, можно было пробраться снаружи максимально близко к алтарю. Джанлука, устроившийся на стройку вместо искалеченного Джанкарло, вместе с парой бывших коллег его брата, верных друзей семьи, в течение многих дней постепенно проносил в церковь взрывчатку. Правильным образом укупоренная внутри усыпальниц, она гарантировала направленный вверх взрыв, способный снести все живое над заминированными катакомбами. Последним предстояло протянуть огнепроводной шнур.       Далее по плану Джанлуки и самого Люцифера кому-то из них оставалось лишь пробраться ночью перед запланированным актом возмездия в подземную галерею, укрыться в боковом ответвлении, достаточно отдаленном, чтобы не пострадать самому, выждать до положенного времени и поджечь пороховой стопин. В суматохе после взрыва можно было выбраться незамеченным через потаенный лаз и уйти к поджидающим волкам, готовым в случае необходимости обеспечить прикрытие.       Изначально Джакомо планировал оставить роль взрывателя себе, но потом Андреа, самый юркий и сноровистый из всех его людей, отговорил его от этой затеи, убедив, что ему будет значительно проще довести задуманное до победного конца.       ***       Все шло как по маслу, взрывчатка ждала своего часа, до четвертого октября — дня рождения святого Франциска — оставались считанные дни. Люцифер был уверен, что папа оценит подобный «привет». И вдруг все полетело в тартарары: через верных людей в Риме он узнал, что кардинал-племянник, заболев, отложил приезд, и, следовательно, в церкви пройдет не встреча избранных, а обычная служба, не более. Андреа, который бы с ночи оказался под землей, дожидаясь назначенного срока, не смог бы понять, что его мишени нет на месте. Взрыв, предназначенный приближенным папы, в лучшем случае не причинил бы вреда вообще никому, а в худшем… Если службу в день памяти Франциска Ассизскийского, одного из самых известных и любимых святых всех добрых католиков, решат провести, как обычно — церковь окажется полна простых людей. Ни в чем не повинных женщин, мужчин, детей — тех, за кого, а не против кого сражался Люцифер.       И самое страшное — он не успел никому передать новость: нападение смешало все карты, и Джакомо оказался в горах один, раненный, и едва ли понимающий, где он и как добраться до соратников. Он знал, что обязан во что бы то ни стало сообщить об изменившихся планах: слишком многое было поставлено на карту. Жизни невинных людей, да и жизнь самого Андреа, его подопечного, доверявшего ему, как старшему брату, лучшему другу и наставнику. Одно дело посеять панику среди немногочисленного клира, собранного для негласной встречи высокопоставленного гостя. Другое — среди массового скопления людей, которые ринутся на улицу через узкие двери церкви и покалечат всех, кого пощадит взрыв. Уйти в таких условиях Андреа не факт, что сможет. Да и жить с осознанием того, что натворил — тоже.       ***       — Я не сдамся, Отче, — шептал Джакомо, несмотря на боль упорно заставляя себя переставлять ноги. — Не сдамся. Мне надо… Надо спасти.       Он споткнулся, чуть не упал. Тело дергалось, как механическая кукла — неуклюжая, изломанная. Люцифер упрямо стиснул зубы.       — Нет, Господи. Я не отступлюсь. И не надейся.       — Все еще воюешь с Богом? — скрипучий насмешливый голос раздался у самого уха.       Джакомо резко повернулся. От неосторожного движения в глазах потемнело, и он рухнул на колени. Острый камень, как назло оказавшийся на пути, пропорол одежду, а заодно и кожу. Отец Бернардо Берти склонился над ним, с интересом — совсем как при жизни — наблюдая за его мучениями.       — Больно, Монтана?       Джакомо понимал — это просто очередной виток бреда. Но отмахнуться от него не было сил. Реальность стиралась, стремительно расползалась изношенной тряпицей.       — Ты умер. Я тебя сжег.       Берти и не думал исчезать.       — Я сжег тебя, — повторил Монтана, как заклинание. — Тебя нет. Ты умер.       — Сжег, — насмешливо согласился Берти. — Нравится, когда люди горят? Представляешь, как будут гореть прихожане в Терни?       — Сгинь! Ты дьявол!       — Нет, Джакомо, это ты дьявол! — парировал Берти. — Это ведь ты Люцифер.       Монтана встал, шатаясь. Упрямо двинулся вперед.       — Ты меня не остановишь.       — Ты дьявол, — кривлялся голос за его спиной. — Дьявол! Люцифер!       Джакомо брел и брел, то ли к цели, то ли просто стремясь оторваться от преследующего кошмара. Ноги подогнулись, он снова упал. Казалось, Берти вот-вот нагонит.       — Не слушай его. Не слушай его, Джако!       Пылающее лицо обхватили прохладные ладони. Рауль сочувственно заглянул ему в глаза.       — Не слушай. Все будет хорошо!       — Рауль… — прошептал Джакомо, потянулся за светлым образом. Тот улыбнулся, удаляясь. — Рауль!       Он подскочил, из последних сил рванул следом. Рауль ускользал, его никак не удавалось коснуться, но Джакомо казалось — еще чуть-чуть, и он нагонит, остановит. Спасет от страшной участи, от ужасной смерти. Он уже не понимал, кого собирается спасти — Рауля, Андреа, горожан, которых вместо службы ждал взрыв, или самого себя. Только знал, что должен. Он сможет. Он успеет. Он все исправит. Он протянул руку, хватая Рауля за плечо. Рука встретила пустоту, и его шатнуло. Рауль обернулся, печально покачал головой.       — Меня поймали, знаешь? Я не успел. Не сбежал.       Он загорелся, вспыхнул разом от головы до пят, закричал, объятый жадным пламенем, и огонь перекинулся на Джакомо.       — Нет! Нет, Рауль, нет! Я не хотел! Я не знал! Я не знал, что ты погибнешь! Что они все погибнут — из-за меня!       Беспощадное солнце превращало мир в костер. Слепящее, выжигало глаза до мозга, плоть — до костей. Джакомо бессильно опустился наземь. Ему казалось, он горит — горит заживо, медленно изжаривается под палящими лучами, облизывающими мертвые камни, с которых он никак не мог встать. В голове звучали крики — это кричали несчастные обреченные в Терни. Но ведь взрыва еще не было? Почему же они так страшно кричали? Он вспомнил, что устроил в Воскресенье Доброго Пастыря, как разбегались перед ним, метавшим в кортеж епископа все новые смертоносные снаряды, люди на площади, и глухо застонал. Огонь плясал вокруг, заползая внутрь, вливался, тягучий, вместе с воздухом в самое нутро.       — Жалкий лжец. Ты же говорил Николасу, что не боишься огня, — насмешливо укорил Бернардо. Поганый мучитель сидел рядом, на камнях.       «Если он приблизится, его тень укроет меня от солнца, и огонь утихомирится», — в безумной надежде подумал вдруг Люцифер. Он начал было строить планы, как приманить Берти поближе, и отчетливо понял, что сходит с ума: никакого Берти тут не было и быть не могло, и его злобный призрак точно ничем бы не помог. Да и жары, мучившей его, не было – какая, к дьяволу, жара в горах, в октябре? Жар был лишь внутри него самого, его больного, раненого тела и такой же больной, изуродованной души.       — Джако, — позвал Рауль. — Джако, пойдем. Слышишь, надо идти!       Рауль был прав. Прошлого не вернуть, но исправить будущее он еще успевал. Он соскреб себя с кажущихся одновременно раскаленными и ледяными камней и пополз на голос. Полз, пока хватало сил. Добрался до колючих кустарников, вновь распростерся на земле, и, едва успев обрадоваться тени, потерял сознание.       В следующий раз он очнулся уже от ночного холода. Забытие принесло отдых, а жар то ли совсем прошел, то ли утих хотя бы временно. Он смог встать, осмотрелся. Освеженный зябкой прохладой, попытался привести мысли в порядок.       — Мне надо идти. Мне надо найти своих людей, надо остановить их. Остановить смерть.       — С чего такая забота? — вновь послышался голос Берти, и Люцифер впился ногтями в ладони, срывая кожу в кровь. — Ты уже убивал мирных жителей.       — Я не хотел. Это были случайные жертвы.       — Не говори с ним, Джако. Не трать силы, не надо. Просто иди. Не останавливайся. — Рауль тоже был рядом, и это придавало сил. Он сделал пару шагов, хотя понимал, что идти ночью по горным тропам в его состоянии самоубийственно. — Не туда, — Рауль взял его за руку, разжал кулак, вложил что-то в дрожащие пальцы. В зыбком свете луны Джакомо с удивлением увидел розарий. Четки были такими же, как у них в монастыре много лет назад, так давно, что он едва помнил те дни. — Сюда, Джако. Пойдем.       Он послушно двинулся за Раулем, машинально перебирая бусины.       …Ave Maria, gratia plena…       Ключ, на который он набрел по пути, бил прямо из скалы, и его вода была воистину полна благодати. Напившись, Джакомо словно ожил. В голове по-прежнему шумело, но двигаться стало легче.       — Я дойду, Отче. Я смогу. Пусть ты караешь меня — не мне просить пронести сию чашу мимо. Не мне избегать ее, и я не боюсь твоего гнева. Но они обычные люди. Они ни в чем не виноваты. Я не дам их убить. Не дам. Андреа не должен брать такой грех на душу. Никто не должен. Я остановлю его. Я не сдамся, Отче.       Где-то за спиной бормотал проклятия Берти, отставая. Монтана его почти не слышал.       …Dominus tecum: benedicta tu in mulieribus…       — Рауль, — позвал Джакомо. — Ты со мной?       — Я рядом, — улыбнулся светлый призрак. — Идем, Джако. Нельзя останавливаться.       …et benedictus fructus ventris tui, Iesus…       Пальцы до боли привычно отщелкнули очередную бусину. Шаг. Еще шаг. Щелчок. Еще один.       — Дай мне дойти, Господи. Потом делай что хочешь, но сейчас — дай мне дойти. Я должен успеть. Потом убивай, потом наказывай. Потом я готов уйти от дел, принять любую кару, умереть, да хоть отправиться в ад. Но сейчас дай закрыть в этот ад ворота. Дай не пустить его к невинным.       Границы реальности окончательно размылись, оставив лишь знакомые слова давно отвергнутой молитвы, движения окровавленных пальцев, розарий, за который он держался, и дорогу, которую во что бы то ни стало нужно было осилить.       …Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus nunc et in hora mortis nostrae…       — Надо идти, Джако. Ты сможешь.       — Они убили тебя, Рауль. Я убил тебя.       — Ты любил меня, Джако. В твоем сердце море любви.       — Я убивал. Я предавал. Я — Люцифер.       — Иди, Джако. Просто иди.       …Ave Maria, gratia plena…       Каково тебе было, Святая Дева, видеть гибель плоти от плоти твоей, Иисуса? А тебе каково видеть гибель детей твоих, Отче? Ты не пожалел Мадонну, приснодеву, мать Сына твоего, и самого Сына не пощадил… Что уж говорить про нас, грешных. Не устал наслаждаться страданиями?       — Рауль, как мне быть? Я не прощаю Его, слышишь? Просто не могу. Не могу простить Бога и не верю в Него!       — Но Он прощает тебя, Джако. Он верит в тебя…       …Ave Maria…       Нога поехала на скользкой от предутренней влаги земле, и Джакомо, нелепо взмахнув изломанными крыльями рук, полетел с отвесной скалы в пропасть.       Лицо Богородицы склонилось над ним, сострадая, строгое и печальное в затухающем нимбе луны.