Последний приказ Ягера

Воздуха не хватало, а руки, туго перетянутые верёвкой и заведённые за спину, уже практически не ощущались. Кругом была непроглядная тьма, во рту чувствовался привкус крови. Несколько раз Ивушкин хорошенько приложился головой о крышку багажника, когда машина подскакивала на неровностях дороги. Николай не имел ни малейшего понятия, для чего его скрутили и куда его теперь везут, но какое это имело значение, если Ивушкин, похоже, знатно вывел из себя приезжего фашиста. Обидно, конечно, что побег сорвался, но Николай был полон решимости повторить попытку. Если, конечно, он не останется без рук. Кажется, из-за адреналина в голове у Ивушкина что-то сломалось. Он не чувствовал страха или беспокойства, только лихорадочно перебирал возможные варианты побега. Подобным образом ведут себя животные, предчувствующие свою смерть, начинают метаться, судорожно пытаясь найти выход, хотя дверь клетки уже захлопнулась. Машина в последний раз подпрыгнула на ухабе, потом замедлила ход, остановилась. Николаю пришлось зажмуриться, после темноты даже серый свет зимнего дня казался ослепительным. Два немца вытащили Ивушкина из багажника, подвели к, очевидно, своему хозяину. — Und was jetzt mit ihm zu tun*? — спросил один из конвоиров Николая. — Зачем он вообще вам понадобился? — Bringt ihn in den keller, — ледяным голосом приказал Клаус, смерив тяжёлым взглядом своих подчинённых. — Gehen Sie nicht in Ihre Sache**. Ивушкин не вслушивался в то, о чём болтают фашистские ублюдки. Он бы ничего не понял, да и у него было занятие поважнее. Николай внимательно осматривал место, в которое его привезли. Большой двор, ограждённый высоким кирпичным забором. На него трудно будет забраться, если только не найдётся какой-нибудь сарай, который послужит своеобразной лестницей. Ивушкин скользнул взглядом по стене дома, наткнулся на будку, стоящую возле крыльца. Чёрт побери, собака! Но почему её нет на цепи? Бегает по территории? Но какой в этом смысл, если на дворе белый день? Если тут есть пёс, это сделает побег сложнее, но Ивушкин не имел никаких доказательств, что животное вообще существует, кроме стоящей возле дома конуры. Пока Николай размышлял, стоит ли ему опасаться собачьих клыков при побеге, в его многострадальные руки снова вцепились и куда-то повели. Он оказался в подвале и только теперь, кажется, понял весь ужас своего положения. Руки так и были завязаны, грудная клетка ныла, вывернутые плечевые суставы вспыхивали болью при каждом вдохе. Два фашиста ушли, остался только один. Он смотрел на русского прямо, пытаясь загипнотизировать, как хищник смотрит в глаза травоядному. Теперь самолюбие Клауса немного оправилось после удара. Он вновь был на ступень выше пленного, по крайней мере потому, что не был дезориентирован и связан. Но всё равно, мнительность Ягера не давала ему покоя, он всё ещё видел вызов во взгляде напротив. Несломленный дух в таком замученном теле выводил Клауса из себя, так что по телу пробегала дрожь ярости. — Всё пялишься, ублюдок, — процедил Николай, а в следующую секунду получил кулаком в челюсть. Ягер мгновенно преодолел расстояние в несколько шагов и ударил пленного по лицу. Кулак заныл, но от вида крови, брызнувшей с разбитой губы, на душе стало теплее. — Schweigen! — рявкнул Клаус. — Я нихрена не понимаю! — огрызнулся Ивушкин и снова получил, на этот раз, точно в переносицу. Боль ослепительной вспышкой прокатилась по всему лицу, как будто его ударили кирпичом. Солёная тягучая кровь медленно поползла по губам, выливаясь тугими толчками. Николай инстинктивно запрокинул голову, преодолевая боль в затёкшей шее, хватанул ртом воздух. Тут же по трахее пришёлся удар, кажется, ребром ладони. Ивушкин захлебнулся, потом почувствовал удар в грудь, который на секунду заставил свет померкнуть, а потом рухнул на пол. Удары посыпались, приходясь по многострадальным грудной клетке и животу. Сапоги у немца были тяжеленные, они продавливали кожу, добираясь до самых внутренностей. — Ich.Sagte.Schweigen.***! — гаркнул Ягер, подкрепляя каждое слово тяжёлым ударом. Потом он резко остановил избиение. Нельзя было забить врага до смерти, и это было бы слишком лёгким наказанием. Клаус преследовал только одну цель: сломать дух этого наглого выскочки. Конечно, он убьёт его, но перед этим хорошенько потешит своё самолюбие. Тем более, с полей сражений приходили тревожные новости, что советская армия и не думает сдаваться, даёт отпор. Вслух о том, что, возможно, преимущество будет на стороне противника, никто не говорил, но страх смерти побуждает сражаться до последней капли крови. И если уж во вражеской армии есть такие бойцы, как этот, дела принимали скверный оборот. Разумеется, Ягер не сомневался в превосходстве Третьего Рейха, но он прекрасно знал, что стало с Римом. Эти мысли ворочались в мозгу, словно заноза, а когда Клаус наткнулся на этого чёртового русского, и это стало последней каплей. Он стал живым символом непокорности, напоминанием того, что на любое действие найдётся противодействие, а этого Ягер простить не мог. Ивушкин дышал через раз, булькая кровью, скопившейся в носоглотке. Кажется, рёбра не выдержали и одно из них, сломанное однажды, вновь дало трещину. Николай вдруг осознал, что в последнее время ни одна секунда его жизни не обходилась без боли. Интересно, когда он умрёт, то больше не будет её испытывать? Или за все свои грехи будет вечно мучиться в аду? Если он уже не находился в нём всё это время. Ягер смотрел на врага, который лежал под его ногами, словно окровавленный мешок с костями. Это зрелище немного успокоило Клауса, но он хотел растянуть удовольствие. Рассудив, что сейчас противник всё равно не сможет подняться, Ягер нагнулся, развязал его руки и покинул подвал. Внезапно Ивушкин оказался свободен и оставлен в покое, но из-за того, что всё тело ныло, он даже не смог порадоваться. Кое-как вытянув почти безвольные руки вперёд, Николай поморщился, уставился в стену, чтобы не смотреть на свои конечности, которые наверняка посинели. Он смотрел в одну точку, пока глаза не начало щипать, а потом, очевидно, провалился в нечто, вроде забытья. Очнулся Ивушкин от хлопка двери и стука шагов. На этот раз фриц пришёл не один, а с худым человеком в белом халате и очках. В ладонях он сжимал ручку от небольшого чемодана. Николай нахмурился, чувствуя подвох. С какой это радости немец расщедрился ему на доктора? Уж явно не раскаялся в содеянном и не хочет, чтобы Ивушкин поправился. — Ich brauche einen Tisch, um ihn zu untersuchen****, — тихо сказал человек в белом халате, повернув голову к фашисту, но не смея поднять взгляд. Ивушкин отвёл глаза, снова рассматривая стену. Он вдруг остро почувствовал своё одиночество. Так давно не слыша русскую речь Николай почувствовал себя оторванным от собственного народа и мысль об этом ударила его не слабее фашистских сапогов. Прошло несколько минут и тихое помещение снова наполнилось звуками. Двое мужчин зачем-то притащили стол, поставили его возле окна. — Legen Sie das auf den Tisch*****, — скомандовал Ягер, с довольной ухмылкой наблюдая, как русский солдат поморщился, когда его подхватили, словно мешок и просили на столешницу. Кости Николая глухо стукнулись о гладкую поверхность, от короткого полёта закружилась голова. Однако он всё равно попытался ударить подошедшего доктора, но руки его были настолько вялыми, что удара не получилось. Врач, даже не обратив на эту жалкую попытку внимания, поставил чемоданчик на пол и принялся раздевать Николая. Ягер с непроницаемым выражением лица смотрел на тело своего врага и не мог сказать, что ему не нравится эта картина. На его коже уже налились тёмно-фиолетовые, почти чёрные, синяки. На грудной клетке виднелся бугор, очевидно, когда-то было сломано ребро. Это наполняло душу Клауса спокойствием. По мере того, как доктор проводил свои манипуляции, уголки губ Ягера ползли вверх, его душа по-настоящему ликовала. Когда все процедуры были закончены, штандартенфюрер улыбался во весь рот.