can't get it up without you

— Дарова. Никому не говори, но у меня есть суперспособности. Кажется, Сокджин подпрыгивает аж на три метра над уровнем неба, когда Хосок появляется словно из ниоткуда. Ладно, это преувеличение: если бы он попытался подпрыгнуть даже на два метра над уровнем неба, он бы въебался в потолок головой. Но он действительно так сильно пугается, что чуть не роняет свой телефон, вылетая из своего кресла и залетая на соседнее. — Сукаептваюмать— че за хуйня, Хосок? Хосок ухмыляется так, будто никакой спонтанной попытки убийства Сокджина с помощью сердечного приступа сейчас и не было, а затем плюхается рядом с ним в кресло. — У меня есть суперспособности, и не рассказывай об этом всем подряд. Сокджин вопросительно пялится на Хосока, но этот чудик напротив и не думает пояснить, а только продолжает ухмыляться. Сокджину вдруг приходит в голову, что, наверное, его без собственного ведома перекинуло в какой-нибудь фильм ужасов. — Мням. Я не поним— — У меня... охуительная наблюдательная способность! И Сокджин лицезреет, как Хосок взрывается смехом после своего драматичного клишированного признания. Если бы так взорвался Сокджин — это было бы оправданно, потому что сегодня был тяжелый день, и он, если честно, уже не в состоянии терпеть всю эту срань™. Но это Хосок — самый стойкий из друзей Юнги, а та общая усталость, что засела у каждого из них глубоко в костях, не дает Сокджину тратить свою энергию на злость. Поэтому он перестает, знаете, докапываться. Проходит около двух минут, прежде чем Хосок начинает успокаиваться и вытирает слезы: — Фух. Прости. Я вообще-то не собирался так ржать, но твое лицо. Оно такое— пхвах. Все, нет, мне надо остановиться, пока я не— пхаха— начал снова смеяться. — Приятно знать, что мое лицо тебя веселит, — сухо отвечает Сокджин, будучи не в настроении для своих шуточек. И ему не нравится, как глаза Хосока тут же загораются интересом. — Ха. Этот сухой сарказм похож на Юнги, — подмечает тот, а затем пожимает плечами, — в общем. О том, что я говорил раньше. Я, конечно, драматизировал, но говорил отчасти серьезно. — О том, что у тебя есть секретная наблюдательная суперспособность? — Ну, ладно. Может, это и не так круто, как звучало в начале, — Хосок опять ухмыляется, — но наблюдательная способность это какая-никакая сила. И секретная она потому, что я никому об этом не рассказываю. Потому что люди не могут связать наблюдательные способности с такими как я, большинство людей просто не понимают. — Такими как ты? — Такими, которые ебануться какие шумные, — улыбка Хосока становится все шире. — Да, я прекрасно знаю, как быть громким. В этом и смысл. Забавно видеть людскую реакцию. Сокджин смотрит на Хосока и на его ослепительную улыбку и не чувствует сил бороться с ... чем бы это ни было. — Окей, и что ты там наблюдел со своей наблюдательной суперспособностью? — Ну, для начала, ты не ненавидишь Юнги-хена. Телефон Сокджина выскальзывает из его пальцев и бьется об пол. — Хм, — задумчиво мычит Хосок, поднимая его телефон, — не думал, что реакция будет такой. — А почему нет? — Ну, — терпеливо поясняет он, передавая телефон обратно Сокджину, — во-первых, это очевидно. — Разве? — Чимин и Тэхен поспорили, будешь ли ты очевидно упрямым, или упрямо очевидным, — Хосок делает паузу, — а Чонгук поставил сотку на то, что ты реально ненавидишь Юнги. Но мы будем хорошими друзьями и потратим его деньги на общую вылазку в караоке, чтобы насладиться этим все вместе. Как насчет ночи понедельника? — Ты настолько уверен. Чонгукки может быть единственным, кто получит деньги, — бубнит Сокджин, но то, как радостно Хосок трясет головой, делает ясным одно: никого он не обдурит. Приходится вздохнуть. — Ладно. Хорошо. Я не ненавижу Юнги. Ты здесь для того чтобы сказать мне, что я должен перестать притворяться и пойти отдохнуть к Юнги в палату, потому что там поудобнее? — Че? Господи, нет. Во-первых, там общая палата. Во-вторых, в том углу, где находится кровать Юнги, немного тесновато из-за Намджуна и Чимина. И будет еще более тесно, когда, как я слышал, припрется Тэхен. Сокджин хмурится: — Погоди. Вы все там одновременно? Я думал, в больницах можно оставаться только по одному посетителю. — Оу. Чимин может быть очень убедительным, если захочет. А еще нам повезло: в основном в палате лежат старички, дети которых слишком заняты, чтобы навещать их, поэтому днем мы разговариваем с ними. Они так рады этой безобидной выдумке, мол их пришли навестить внучатки. — Не могу выбрать: разочароваться в вас из-за эксплуатации старичков, или гордиться вами, потому что это мило. Ебануто, но мило. — Ну, зная Чимина, он, скорее всего, привяжется, и все закончится тем, что он запряжет одного из нас ходить с ним туда каждую неделю, но все должно быть на мази, — пожимает плечами Хосок, — а в целом, суть вот в чем. Нет. Я здесь не для того чтобы тащить тебя туда строить грустные влюбленные глазки пострадавшему Юнги. Сокджин массирует свои виски. У него нет настроения для этих игрищ. — Тогда зачем ты здесь, Хосок? — В основном потому, что я думаю, ты чувствуешь себя виноватым. Телефон Сокджина снова норовит выскользнуть из его рук, но тот вовремя ловит его. — Я не знаю, о чем ты. — Правда что ли? Именно это выражение лица у тебя было, когда ты впервые заглянул в дверь больницы. И именно такое лицо у тебя было, когда я пришел тебя тут проведать. — И откуда ты можешь знать, как выглядит мое виноватое лицо? — Спросил у Юнги, — Хосок складывает руки на груди, будто разочарован, но не удивлен тем, что Сокджин отрицает все обвинения. — И да, ты выглядишь точь-в-точь как ребенок, который в ужасе от того, что та шоколадная печенька, которую он щас доел, была последняя в банке. — Я так не выгляжу, — но даже Сокджин знает, что тут можно поспорить. Сам он не знает, как выглядит, когда чувствует себя виноватым: у него нет привычки разглядывать себя в зеркало каждый раз, когда он делает что-то плохое, типа кражи Чонгуковых съестных припасов из рюкзака. Ну ладно, не таким уж и виноватым он себя чувствует, когда ворует еду у Чонгука. Этот шкет и так сидит у него на шее во всем, исключая работу. Если бы Сокджин получал ренту за все ночи, что Чонгук у него ночевал, он бы уже мог позволить себе отправиться в годовое путешествие на Багамы. Так вот. Мозг Сокджина притормаживает. По большей части потому, что Хосок очень терпеливо ждет, пока Сокджин не прекратит свои попытки отпиздеться. Сокджин лениво думает о том, как прекрасно было бы сейчас быть упрямее Хосока. — Джин-хен, — сухо произносит Хосок, словно читая мысли, — я лучший друг Мин Юнги. Я знаю все возможные способы борьбы с упрямством. Но ты хороший парень, хен. Так что я дам тебе шанс признаться самому, прежде чем выбью из тебя это лично. Хосок не должен выглядеть таким угрожающим, когда произносит это с настолько ослепительной улыбкой. Сокджин делает глубокий вдох, пытаясь не морщиться, когда проглоченное им чувство вины поднимается из живота в его горло с горьким привкусом лжи. Чтобы не смотреть на Хосока, он смотрит в окно, а затем пугается, видя свое отражение. Блять. Он действительно выглядит как ребенок, сожравший последнее печенье, и находящийся в ужасе от неизбежности взбучки. — Ну? — спрашивает снова Хосок, притопывая ногой. — Почему ты испытываешь чувство вины? Лучше всего сделать это быстро. Как содрать пластырь. (Сокджин никогда не поймет это выражение. Инструкция того, как снимать пластырь, гласит: снимать его медленно, чтобы не повредить рану. Но, сука, вопреки распространенному мнению, он не такой терпеливый. Он спокойный, да. Терпеливый, нет. Так что пластырь будет уничтожен). — Юнги, скорее всего, умрет, — произносит он и затихает в ожидании последствий. Но их не будет. Вместо ожидаемых Сокджином пиздюлей или, в крайнем случае, требования объяснений, Хосок гудит следующее: — Угу. Юнги сказал то же самое.

~*~

— Погоди, — тупой взгляд Тэхена — это что-то с чем-то, особенно когда его лицо и без того достаточно тупое от природы, — я не понимаю, ты щас серьезно или, блять, прикалываешься. Юнги вздыхает и смотрит в потолок: — Видите, вот поэтому я и сказал Хосоку, что лучше будет подождать и собрать всех вместе, прежде чем рассказывать. Но нет, теперь я должен повторять всю эту несуразицу, как будто одного раза недостаточно— — Хен, — строго осаждает Тэхена Чимин, прежде чем поудобнее перехватить их сцепленные ладони. — Прости. Юнги-хену неловко. И нет, он о таких вещах не шутит... к сожалению или к счастью, я пока не уверен. —Хорошо, — Тэхен обвивает своими пальцами пальцы Чимина, но его лицо остается до пугающего пустым, — но. Я думал, смысл всего, что мы сейчас делаем, это чтобы вы оба не умерли? — Ну, — Юнги немного ерзает от этого взгляда. Это до смешного некомфортно, будто смотришь на безэмоциональную статую, — да. — Но ты все равно, скорее всего, умрешь? — Тоже да. Глаза Тэхена сужаются: — И как это работает? — Ну, это немного... сложно. — Я попытаюсь понять. Юнги снова вздыхает в потолок: — Вот почему я сказал Хосоку, что лучше будет сказать всем сразу. Я не знаю, как начать. Один-то раз рассказывать больно. А второй раз просто мучительно— — Хен. Очередной глубокий вздох. — Хорошо. Смарите. Как я понял, это немного похоже на принцип равнозначного обмена. Мы имеем дело со вселенной, в которой мы будем вместе перерождаться каждую жизнь заново со всеми сохранившимися воспоминаниями; цена этого — неизменность идиотской цикличности из «сталкиваться, заниматься сексом и умирать молодыми» — я знаю, что вы уже знаете это, но я просто... подхожу к самому главному. Тэхен неохотно закрывает свой рот и кивает, чтобы Юнги продолжил. — И, очевидно, если мы сможем противостоять и... не заниматься сексом друг с другом, таким образом не выполняя многовековое соглашение, вселенная не сможет взять полную плату и убить нас обоих. Но она не так щедра, чтобы оставить в живых нас обоих, поэтому... — Она убьет только тебя, — заканчивает за него Тэхен, на лице которого запечатлено хмурое выражение. — Это... ничего. Теперь забить на мою эмоциональную вовлеченность в эту проблему даже нормально. Я так думаю. Но... Откуда ты знаешь, что оно убивает одного из вас? И... почему ты... вы оба не сказали об этом раньше? Говорить правду должно быть как отдирать бразильский воск. Наносишь воск, быстро сдираешь. Больно, но эффективно, никаких трудностей типа оставшегося пушка. Естественно, потом покровит немного, но просто сотрешь салфеткой, и все заживет. Поэтому Юнги, конечно же, произносит следующее: — Эм— как видите, довольно сложно. Может, это займет час или два. Настолько сложно, что и без чашечки кофе точно не объяснишь. И я не уверен, что вы реально хотите высидеть эти сложности. Может, нам лучше сделать это в другой день— — Бразильский воск, хен, — напоминает Чимин, игнорируя то, что заблуждение на лице Тэхена все растет и растет, — помнишь? Наносишь воск, быстро сдираешь. Сотый вздох за сегодня. — Джин не знает, что я знаю. Вот почему он не говорил этого — потому что он не хочет, чтобы знал я. А я не говорю, чтобы он не знал, что я это узнал. Тэхен открывает свой рот, а затем с клацаньем закрывает его. — Лад..дно? Это... звучит словно вы оба когда-то не знали об этом условии. Юнги ничего не может поделать с тем, что закатывает глаза: — Это не фильм, в котором какой-нибудь джин или посланник вселенной приходит и рассказывает, что именно происходит, прикинь. Все, что у нас сейчас есть — это годы гипотез и экспериментов. Мы прошли через пять жизней, прежде чем вообще поняли, что здесь есть какая-то закономерность. — Вау... Пять? — Раньше люди дохли как мухи. Мы не особо парились, — машет Юнги, но все равно краснеет. — А, так вы не парились уже тогда. — Просто исполненное желание вскружило нам головы, ясно? — огрызается он. — Да. Мы с Джином в то время были глупы и наивны. Теперь довольны? Тэхен замолкает и переглядывается с Чимином, и ни Намджун, ни Юнги не могут сказать, что это значит, но затем Тэхен говорит: — Ладно. Хорошо. Вы должны были искать ответ самостоятельно, но разве условие того, что только один из вас остается жить, было не очевидно? Юнги смотрит в сторону, особенно заостряя внимание на пятнышке пыли на полу. — Ну, ты посчитаешь это прикольным— — Хен, бразильский воск, — снова напоминает Чимин. (— Однажды ты должен будешь рассказать мне, что это выражение вообще значит, — говорит Чимину Тэхен, когда тот берет его за руку). — Это должно было быть очевидно, — громко вздыхает Юнги, — если бы не то, что в общей сложности мы не занимались сексом всего... дважды. — Погоди, значит— — Ага. Первый раз, когда мы не занимались этим, Джин узнал про условие. Второй раз, когда мы не занялись сексом, узнал я. Тэхен хмурится: — Но как так, что в самый первый раз он понял, а ты нет? — Наверное, потому, что в первый раз умер я, а он-то остался жив. — Эм... это все еще нихуя не поясняет. Вы ведь помните смерти, так? — Да, но— ладно. Может, сказать, что я понял это во второй раз, не совсем честно, — поясняет Юнги. — Я уже после первого стал сомневаться. Но Сокджин назвал это счастливой случайностью, и да, я сомневался, но ничего. Нет смысла винить его. — А во второй раз? — Во второй раз умер он. Это была... очень неестественная смерть, поэтому стало очевидно, что здесь какое-то тупое проклятие, — Юнги вспоминает, как читал газету в тот день, как его бросило в холодный пот от заголовка о странном грозовом шторме, который прямо в разгар съемки убил одного юного восходящего блистательного актера. — Ладно, — медленно произносит Тэхен, покачивая головой, — или нет, стой. В таком случае Сокджин должен знать, что ты узнал о проклятии, да? Ну, вы не трахались, и один из вас умер. Это случилось всего дважды, но этого ведь достаточно, чтобы хотя бы поговорить об этом? Но Юнги тоже качает головой: — В тот раз он нажрался до отключки, когда я отвез его ночью домой. Он проснулся голым и с болью в спине, и он не понял, что я спал на другой кровати, и это он сам разделся и трахнул себя одной из моих игрушек... — Так он думает, что все было как обычно — вы трахнулись, и ты никогда не говорил ему, что ты не умер после того, как умер он, — звучит слишком дерзко, чтобы быть вопросом. Особенно когда Тэхен спрашивает в дополнение: — Погоди, одной из твоих игрушек? — Это были шестидесятые. Я был молодым скрывающимся геем в Южной Корее. Круг общения был слишком мал, а я не хотел быть среди тех чудаков, кто даже не дрочит, — ворчит Юнги, — кароче, не в этом суть. Он не знает, что я узнал. И я никогда не расскажу ему. Конец. — Окей, — шумно вздыхает Тэхен через нос, — давай уточним. Двое из вас в курсе, что только один из вас умирает, когда вы оба избегаете секса, но вы оба решили не говорить об этом друг с другом, и из всех прошлых жизней вы только два раза не трахались? Но... вы все еще типа ненавидите друг друга. Юнги размышляет, прежде чем кивнуть: — Как-то так. Тэхен еще раз шумно вздыхает, говорит «прошу прощения», а затем выбегает из комнаты, хлопая дверью. Раздается приглушенный звук, будто Тэхен орет во все горло в какое-то пространство или типа того. Юнги в недоумении пялится на эту дверь: — Почему он реагирует в точности как и ты, Намджун? Намджун обменивается еще одним многозначительным взглядом™ с Чимином, прежде чем отвечает: — Даже если я объясню, ты все равно сделаешь вид, что ничего не услышал. А вообще— — В каком это, блять, смысле—? — Ты вообще собираешься сказать Джин-хену? Что знаешь об условии, что один умирает? Юнги вздыхает в двухтысячный раз: — Нахуй надо. Если он когда-нибудь поймет, что я знаю, это—

~*~

—будет медленно убивать его. По чайной ложечке. Медленно поджарит его на вертеле с ебаным яблоком во рту. Затем я обваляю его в панировочных сухарях, зажарю в масле и выброшу нахуй в мусорку, потому что я лучше выкину еду, чем съем его. Хосок замолкает, а потом покачивает головой: — Честно, я понятия не имею, что я теперь должен думать. — Это ничего, — успокаивает его Сокджин, даже если сам все еще выглядит как голодный удав, — твоя реакция это всего лишь реакция на мою реакцию на идиотское поведение Мин Юнги. — Говоришь так, будто это случается часто, — Хосок делает паузу, — ну, часто реагируешь на его идиотское поведение. — Это не от меня зависит, — сопит Сокджин, разглядывая свои ногти. — Ну так ты частенько говоришь о том, что Юнги идиот. Это странно — то, как осторожно Хосок сохраняет нейтральное выражение лица. Ответ Сокджина получается намного суровее, чем он хочет: — Я не ебу. Это ты скажи, не я же его дружбан. Либо Хосок не замечает его грубости, либо ему насрать: — Ну, если все зависит от него... Что он такого идиотского делает? Может, дело в том, чтó Сокджин чувствовал в последнее время. Чувствовал, словно все куда-то покатилось, и он сам идет куда-то не туда... может, поэтому он не избегает вопроса. Даже не смеется над ним. А только отвечает: — Он всегда так делает, знаешь? Постоянно, сука, отмалчивается. Не знает, что сказать, потому что он социально неловкий, думает, что так проявляет тактичность и бережет тебя от чего-то, как ему кажется, плохого. Но это не тактичность, потому что он просто ведет себя как мудила, который думает, что знает все лучше всех. Это правда, которую Сокджин всегда знал о нем, знал это всю жизнь, и теперь он не понимает, почему Хосок начинать ржать как конь. Хочется разбиться башкой об стену.

~*~

— Я слышал крик, это была реакция Тэхена на твою тупость? Юнги не смотрит на Хосока, продолжая решительно таращиться в потолок. Тот покрыт эстетичными пятнами краски, и Юнги уже посвятил добрую кучу времени на то, чтобы пересчитать их, когда все заснули. Даже Хосок не собьет его с цели. — Привет, Хосок, все нормас. Доктор сказал, что у меня просто перелом, и я могу вернуться к легкой работе, пока мое плечо не начнет нормально работать. Они хотят понаблюдать еще ночь, потому что я треснулся головой, и потом все. Спасибо, что интересуешься. Хосок, эта жопа с ушами, просто хихикает. Но они оба знают, что ворчание Юнги это всего лишь ворчание. И Хосок никогда бы не оставил Юнги, не убедившись, что тот на 100% в порядке. Воцаряется тишина, но Юнги ее прерывает: — Так ты нашел Джина? — Вау, откуда ты знаешь, что я искал Джин-хена? Это опять ваша соулмейтская телепатическая линия связи? Юнги взглянул на Хосока как на ебанько: — Ты объявил о своих поисках Джина каждой встречной собаке, когда уходил из палаты. Ты даже выпнул отсюда Намджуна, потому что тот засыпал и не обращал на тебя внимания. Хосок фыркает и ерзает на кресле рядом с постелью. Юнги наблюдает за тем, как пальцы ног Хосока находятся в опасной близости к куче мала на полу, почти спотыкаются о бедра Чимина, а затем приземляются Тэхену на голову. — Мдя. Моя версия как-то получше. — Твоя-то, где 0 процентов вероятности? Ну естественно, — пыхтит Юнги, глядя, как Хосок пошатывается в кресле и издает звуки восьмидесятилетнего обладателя грыжи. — Хоспаде. Че это ты там кряхтишь? Это я должен быть старпером, помнишь? — Эм, ну. Ты лишен стариковских привилегий, — зевает Хосок, потягиваясь, — почтенные пожилые господа не делают такой идиотии, как ты. Юнги вскидывает брови: — Экскьюзью, но я страдал хуйней уже тогда, когда мы впервые встретились. Если ты думал, что я почтенный господин, тогда идиотия здесь только ты. Хосок замолкает, но затем кивает в ответ: — М.. а ты прав, хен. — Я прав? — Угу! Ты уже страдал хуйней, когда мы встретились, это правда. Юнги не преуспевает в сталкивании Хосока с кресла, но Хосок все равно падает с него, умирая от смеха, так что Юнги засчитывает свою победу. — Так ты вернулся, чтобы проведать меня? Если да, можешь выметаться обратно. Хосок фыркает, прежде чем пожать плечами: — Ну, еще кое-что спросить хотел. — Хуево. Я думал, ты собираешься сказать, что вернулся не ко мне, а к креслу. — И это тоже. Я здесь еще и для моего малыша, — Хосок льнет к ножке кресла, чтобы любовно ее погладить. — Но и для вопроса. Джин-хен тут сказал кое-что интересное... и заставил меня задуматься... Ты, вроде как, в курсе, что Джин-хен не умирает, пока ты с ним не спишь, так... какого хрена? Юнги смотрит на Хосока, который все еще сидит на полу. Они оба молчат, но затем Юнги выдает: — Вставай с пола, смешинище. Ор на весь больничный двор с того, как ты настаивал на своих правах «лучшего друга и соседа по комнате», чтобы заграбастать кресло. Если ты этими правами пользоваться не собираешься, отдай их Джуну или кому еще. Хосок поднимается с пола, встает и хлопается задницей обратно в кресло — и все это не разрывая зрительного контакта с Юнги. Юнги чувствует, как по его лицу катится капля пота. — Ой, отъебись, — наконец не выдерживает он, пихая Хосоку ту пушистую игрушечную утку, которую Тэхен подарил ему с пожеланиями скорейшего выздоровления. — Я все расскажу. Только усядься, блять. Хосок поудобнее устраивает игрушку в своих руках, прежде чем с озорством глянуть на свое кресло. — Усядься в переносном смысле, — при виде растущей ухмылки Хосока поспешно исправляется Юнги. — Да ебана рот, ты же понял, о чем я. Хосок только разводит руками, облокачиваясь на спинку кресла. Он хорошо знает Юнги, поэтому подождет. Юнги вздыхает и постукивает пальцами по своим бедрам, собираясь с мыслями. Наконец, он произносит: — Это не единственная причина. Ну, иногда да. Но обычно их целых три. Хосок знал, что Юнги опять замолчит, поэтому продолжает ждать. Юнги всегда был из тех, кто предпочитает сначала подумать, а уж потом говорить. Если он не злится или бесится. Вот тогда происходит совсем противоположное. — Джин всегда был бескорыстным, — наконец продолжает Юнги. Его голос слишком громкий даже несмотря на то, как умиротворенно он это шепчет, — таков он по природе. Он ненавидит обременять других. Поэтому, когда вселенная начала сталкивать нас вместе, слишком сильно обременяя этим его друзей и семью, он сдался. Это первая причина. Юнги делает глубокий вдох, но Хосоку не приходится долго ждать, прежде чем он продолжит: — Иногда у него нет друзей. Или семьи. И обычно, как я и говорил, жизнь у него паршивая. Он слишком добрый и делает многое, хоть никогда и не показывает своих проблем. Но да, иногда он оказывается в полной жопе, в которой сложно продолжать жить без мотивации от друзей или семьи... поэтому он тоже сдается. Это вторая причина. Затем Юнги посмеивается, глядя на бугорки своих коленей под одеялом: — Забавно, да? С друзьями и семьей или без них, он продолжает сдаваться. Раньше я думал, что это странно. Думаю, в какой-то момент я даже обижался на это, как будто я был использован как удобный способ самовыпила. Но— Юнги неожиданно осекается, словно не хочет, чтобы следующее слово вырвалось наружу, поэтому проглатывает его обратно. И может, Хосоку нужно подождать дольше, но он все же зовет его: — Юнги? Юнги не поднимает глаз, только его пальцы сильнее сжимают спасительную ткань покрывала. Хосок вздыхает и берет его лицо в свои ладони, а затем нежно взывает к ответу: — Юнги... в чем третья причина? На какое-то время в палате остается только звук их дыхания, как будто молчание это что-то живое: невидимая сила расширяется и сжимается в пустом пространстве комнаты, ожидая неизбежного краха. Юнги делает последний вздох. — Я не понимал, никогда не понимал; до того момента, пока он не умер, а я не остался жив. Стоя над его могилой, я почувствовал такой страх, который еще никогда не испытывал. Он ушел. Он оставил меня совсем одного. Выдох. — Конечно же, я пытался. Несколько месяцев после этого. Но ни работа моей мечты... ни богатства... этого не было достаточно. Юнги закрывает глаза, его пальцы вцепляются в покрывало. И так внезапно, что Хосок сам пугается, на него снисходит холодная ясность того, что случилось после этих нескольких месяцев. — Это было странное чувство. Я так скучал по нему, даже если я был много чем недоволен. И это была еще одна вещь, из-за которой я мог на него обидеться. Но потом я понял, что он, скорее всего, ненавидел меня за те же самые вещи. — Джин-хен не ненавидит тебя, — произносит Хосок. — А, ну да, конечно, — пыхтит Юнги. — А ты его ненавидишь? Юнги ненадолго замолкает, а затем неразборчиво хрюкает что-то. Хосок смеется. — Вышло бы убедительнее, если бы ты не рассказал мне правду, а просто сказал, что все еще спишь с Джин-хеном потому, что ты мстительная жопа, и если ты собираешься сдохнуть, то Джин-хен должен сдохнуть вместе с тобой. Юнги фыркает, но настолько легко, что это больше самокритика, чем что-то еще: — Ну, ты меня знаешь. Слишком честный даже себе во вред. Пиздеж отнимает много энергии, а у меня и так ее нет. — Да, я знаю, — вздыхает Хосок, — я застал то время, когда Намджун был в очень хрупком эмоциональном и психическом состоянии из-за выпускного, и каждый убеждал его, что все будет в порядке. А ты на полном, блять, серьезе просто сказал ему, что «да уж, выжить в музыкальной индустрии почти невозможно, и он с 95% вероятностью станет голодающим бездомным, если только не продастся»? — К слову, сначала я аж три раза пытался уйти от ответа, а уже потом только сдался, — Юнги корчит лицо в гримасе. — Ну, теперь мы хотя бы можем рассчитывать на твою постоянную честность. — Наверное. Но в конце-концов он все понял. И сделал то, что я вообще считал невозможным — писать песни для айдолов, которые заходят и мне. — Я бы объяснил это твоей предвзятостью, но он реально хорош, да? — Хорош. Он сказал, что уже месяц работает над песней для одного герлз-бенда. Представь, как это бомбанет. — Ммм... — Хосок ухмыляется так, словно знает обо всех уловках Юнги. Так и есть. — Мило, но это не освобождает тебя от разговора о Джин-хене. Юнги стонет и роняет голову в ладони: — Серьезно, Хоби? — Еще кое-что, а потом можешь отправляться спать, — Хосок ласково гладит руку Юнги, как настоятельница монастыря, которая слушает тебя вполуха и с блеском притворяется, будто ей не насрать. — В этот раз ты не спишь с Сокджином. Почему? И этот пиздюк даже не спрашивает. Он слишком хорошо знает Юнги. — А ты заметил, как он себя вел в последнее время? Он реально сопротивлялся: отдалился от меня, вместо того чтобы типа покочевряжиться, а затем сделать любую глупость, которую предложит вселенная. — Заметил. Думаю, все это заметили, кроме Чонгука. Но он прикидывается тупым. Хотя мне кажется, он пересрался из-за возможности вашей смерти. — Ну, — чуть погодя произносит Юнги, — может, это его способ принятия. Еще одна пауза. — Они оба ему друзья и семья — друг и двоюродный брат. Тэхен и Чонгук. Я думаю, он хочет попытаться выжить. Ради них. Самое время, блять. — Ты не кажешься ревнующим и сожалеющим, — осторожно произносит Хосок. Это заставляет Юнги усмехнуться: — Ты думаешь, я настолько хороший? Пауза. — Не отвечай. Хосок и Юнги наконец обмениваются улыбками, хотя улыбка Юнги немного печальна. — Может, по некоторым причинам мне и стоило бы. Самое большее, до чего я доживал, это 30 лет. Но теперь я просто рад, что, может, хотя бы кто-то из нас будет иметь шанс прожить полную жизнь друг без друга. Хосок подпирает голову рукой и выпускает длинный свистящий выдох: — Мда. Что правда, то правда. Так ты никого не сможешь убедить в том, что ты на самом деле ненавидишь Джин-хена. — Закрой рот на все пуговки, — Юнги тянется и отбирает утку Хосока обратно, — все норм. И будет норм, пока Джин в это верит. — Ммм... угу. Мне всегда было интересно, как он еще не допер. И теперь я вижу, как. Юнги, все еще ерзая под покрывалом в поисках удобного положения, бросает на него быстрый взгляд: — Прости, что ты сказал? — Ничего. Пойду поссу, — слабо ворчит Хосок, поднимаясь с кресла. — Тебе тоже надо? Ой, подождите-ка. Тебе же противопоказано вставать с кровати. Мне вызвать медсестру? Или ты предпочел бы, чтобы я дал тебе бутылку для ссанья или типа того. — Ебаный, блять, насос, просто вали уже, — наверное, Юнги не запускает в Хосока своей подушкой только потому, что если он ее кинет, ему придется подниматься с постели и забирать ее, а они оба знают, что Юнги не сделал бы этого, даже если бы не был ранен. Хосок смеется по пути к двери, и ощущение печального взгляда Юнги его преследует. Он перестает смеяться только тогда, когда выходит, а дверь палаты закрывается у него за спиной. На этот раз все так, как и должно было быть. — Звуконепроницаемые стены работают только при плотно закрытой двери, — Хосок кривит губы, повернувшись лицом к тому, кто стоит у двери. — Интересно, о чем говорят люди, когда думают, что их никто не слышит. Сокджин поднимает свои брови слишком глубокомысленно для просто подслушанного разговора и продолжает: — Каждую минуту, проведенную с тобой, я все больше в ужасе от тебя. Хосок ухмыляется так, словно это комплимент, а не признание в том, что он ужасает: — Ой, да я-то еще безобиден. А вот Чимин... именно тот, кого нужно по-настоящему опасаться. — Че? — Угу. Я был свидетелем того, как однажды он уничтожил кого-то в интернете за то, что тот... доставлял проблемы саундклауду Юнги-хена. Не говори ему. Там не все было законно. — Да что за маньячество? — Мням, так наша беседа была интересной, да? Наша с Юнги. Есть над чем подумать, — улыбается Хосок, засунув руки в карманы, — но скоро ты должен будешь уйти. Почти полночь. Таксисты поднимут прайс. И Чонгук, наверное, беспокоится за тебя. Как по команде, телефон Сокджина вибрирует, словно Сокджин не отвечал на звонок Чонгука пятнадцать минут назад, чтобы убедить его, что все будет в порядке и он просто вернется чуть позже. Он любит своего брата, но Чонгук в свою очередь любит ходить по очень тонкой грани между заботой и убийством. Сокджин винит в этом все щенячьи трюки с едой, которые он использовал на Чонгуке, когда тому было пять и они так играли. Видимо, Сокджин его перекормил. Разбаловал. Теперь Чонгук вертит им как хочет. — Серьезно, это маленькое отродье все время игнорит мои сообщения, а от меня ждет мгновенных ответов. Лицемерная срань. Хосок только смеется в ответ: — Спокойной ночи, Джин-хен. А теперь извини, мне надо сходить отлить. Поссать и родить нельзя погодить. — Оу. Окей. Эм. Более задерживать не смею. — Не смей, — Хосок демонстрирует Сокджину свои ямочки, и на какой-то ебанутый момент Сокджин чувствует позыв ткнуть в них пальцем. — Увидимся еще, Джин-хен. Сокджин поворачивается, чтобы уйти, считая, что это был конец разговора. Но затем Хосок внезапно издает звук, повернувшись и окликнув его: — А, Джин-хен? Сокджин пытается сделать вид, что не подпрыгнул от неожиданности на пять метров над уровнем неба. — М-мхах? Че? Что? — Прости. Не хотел напугать тебя, — в тоне Хосока звучит намек на искренние извинения, — просто... интересно, да? Похоже, никто из вас не ненавидит друг друга на самом-то деле. Сокджин просто смотрит. Хосок отворачивается от него с мягкой улыбкой на лице, которая лишь намеком выдает недовольство, заставляя того растеряться. По большей части из-за того, что— — Ээ— Хосок? Туалет в другой стороне. Хосок не подает виду, что слышит, кроме как резко поворачивая; и, даже не одаривая Сокджина взглядом, он шагает мимо него уже по нужному коридору в туалет, оставляя Сокджина думать о самом странном разговоре, который у него только был в 11 часов вечера.

~*~

Но Хосок прав, Сокджину есть над чем поразмыслить. Пиздеж. Сокджин думает об этом совсем чуть-чуть. Вот и преимущество проживания многих жизней: опыт сокращает большинство мук выбора, что же ему делать дальше. И Сокджин знает, что ему делать с ситуацией, касающейся Мин Юнги. Это легко, правда. Все, что ему нужно — «поговорить» с Юнги. Сокджин не хочет говорить с Юнги. Поэтому он делает то, в чем совершенствовался во время учебы: прокрастинирует. Как удачно все складывалось: вселенная, кажется, чувствовала, что Юнги ранен или типа того, поэтому Сокджин стратегически находился в том месте, где он мог незаметно подсмотреть за Юнги, словно он ебаный сталкер. А не тут же разговаривать с ним, будто они вдвоем застряли в кладовке из-за овечек-людоедов, которые сошли с гор терроризировать город. Окей, в поздние часы он придерживался моратория Дыхания Дикой Природы из игр о Зельде в том, чтобы не думать о всякой крипоте, которая начинала подбираться к нему, мешая спать. Но с того момента прошла неделя. Кажется, и Юнги почти уже выздоровел, если верить исправным отчетам Тэхена в Какао. Все постепенно приходит в норму, что значит — время Сокджина на исходе. Потому что если он продолжит частично избегать Юнги, то вселенная снова возьмет дело в свои руки. И если Сокджину нужно поговорить с ним, он сделает это на своих условиях. А не потому, что он застрянет в кладовке, а все вокруг будут спасаться бегством, чтобы не быть съеденными овечками, издавая посредственные крики о помощи, а Сокджину и Юнги нужно обсудить это, иначе они останутся в кладовке, пока не потрахаются или умрут от жажды, что бы там ни настало первым. Итак. В конце-концов это не требует каких-то специальных подготовлений. Сокджин накопил так много выходных, что и в следующей жизни хватит. Естественно, его начальник посчитал его ебанутым, когда он запросил всего один выходной, но не то чтобы он мог отказаться без повышения его до HR-менеджера их исследования. Сокджин помог уже четырем их коллегам, прикрыв их во время отпусков. Они могут лососнуть хуйца и прикрыть его на один сраный день. В общем, он берет выходной и говорит об этом только Чонгуку, который сразу решает, что Сокджин просто собирается провести свой день, кемаря на уютном Тэхеновом местечке в музее, и Сокджин и пальцем не шевельнет, чтобы переубедить его. Это и к лучшему. Он предпочел бы переговорить с Юнги без посторонних, как бы это ни было опасно для его девственной листвы. Фух, наконец-то пойти на риск в свои двадцать восемь. Посмотри-ка на себя, Джин. То самое «плохое влияние» Юнги, о котором предупреждала твоя мамулечка тысячу лет назад. Так, пофигу, план. Выходной — есть, миньоны — вышвырнуты. Все, что остается — пойти в то место, сесть и начать ждать. Это занимает час, но Юнги наконец появляется, как только Сокджин достигает рекорда в Bejeweled. — Я должен был догадаться, — произносит он, усаживаясь на траву рядом с Сокджином. — Тогда, когда меня швырнули в фургон, набитый подушками из утиного пуха, я должен был догадаться, что это ты. Сокджин облизывает губы и откладывает телефон. У Юнги в волосах остался пух, и это делает его пушистым и милым. Как гусенка. За исключением того, что гуси это ужасные создания, поэтому забейте. — Сорян? Юнги вздыхает, пробегаясь рукой по волосам и снимая остатки пуха: — Ничего страшного. Могло быть и хуже. Я неплохо поспал в фургоне. И, вообще-то, думал, что в этот раз моя смерть придет от удушения подушками. Так что, можно сказать, легко отделался. Вопреки желанию Сокджина, его губы расцветают в улыбке: — Это была бы огусьнительная смерть. Он ожидает паузы и привычного вздоха. Но чего он не ожидает, так это грустной улыбки и покорного тона, когда Юнги произносит: — Естественно, ты сделаешь из этого каламбур. Поэтому Сокджин решает повременить, потому что, может, моторчику Юнги нужно немного расшевелиться после сна. Секунды молчания складываются в минуты. — Почему ты на меня так смотришь? У меня что-то на лице? — говорит тот наконец. — Э— — Нет. Погоди. Не отвечай. Один каламбур я могу спустить с рук, но второй разрушит мою репутацию. Сокджин даже не знает, что он собирался ответить — «твои глаза, нос и губы» или «твои волосы отвлекают больше, чем лицо», но он теперь вообще отвлекается от ответа: — Какую это такую репутацию? Сокджин резко убирает ногу, но даже так рука Юнги рассекает воздух рядом с местом, где она только что лежала. Это странно: насколько они похожи. Во многом потому, что это заняло тысячи лет, и тяжело отличаться, даже если вы жили и учились какое-то время раздельно (примерно с двадцати до тридцати лет), чтобы иметь возможность выработать собственные привычки. А вообще, на самом деле люди не меняются. Они только становятся лучшей или худшей версией самих себя. Это странно. Потому что они все те же, в то время как все вокруг уже другое. Они не краснеют, и Сокджин не раскудахтывается, когда, соединяя их пальцы, кладет свою голову на колени Юнги в том месте, где без страха осуждения в чужих глазах они могут забыть обо всем и влюбиться, в то время как их любовь означает смерть. Хотя теперь сама любовь друг к другу это не смертельный приговор, вопреки этому она доступна не всем, не в Южной Корее. Но здесь много и других мест, куда они могут отправиться. И если все провалится, у них все еще есть их друзья — да, Сокджин уже не чувствует тех самых бабочек в животе, когда Юнги ему улыбается, улыбается той красивой десневой улыбкой. Но вместо этого он чувствует тепло и свет, которые пульсируют в такт его сердца. Это странно. Это что-то другое. Но— Сокджин не думает, что это его волнует. Эти отличия. Поэтому он снова спрашивает: — Нет, а правда. Что за репутация? Та, в которой ты до того честный, что не можешь даже соврать, чтобы пощадить чувства близких друзей? Ор на весь двор. Никогда не замечал в тебе этого раньше. Улыбка исчезает. Юнги вздыхает. — Хосок. — Неа, я Сокджин. — Господи— нет, просто, — Сокджин поднимает бровь, и даже рука Юнги, закрывающая его рот, не может помешать его веселью, — нет. — Нет, что? — мямлит он в руку Юнги, и тот морщит нос, убирая ее обратно. — Иу, ты лизнул меня? Бровь Сокджина поднимается все выше, прежде чем он ухмыляется, высовывает язык и совершает утрированно лизательные движения. Юнги издает звуки разочарования и бьет его по плечу. Но Сокджин просто уклоняется от его удара и продолжает ржать. Юнги громок в своем разочаровании: — Я реально не всекаю, чем ты мне нравишься. Сокджин всегда обладал ужасающей способностью за секунду переходить от смеха к серьезности. Он перестает смеяться и выпрямляется. — Нравлюсь? В настоящем времени. Повисает тишина. Как если бы Юнги задумался о том, чтобы соврать. Но он знает, что это бесполезно. Его молчание уже достаточный ответ; но спустя несколько тысяч лет, Юнги понимает, что Сокджин достоин наконец услышать ответ: — Я никогда не ненавидел тебя. Сокджин сглатывает. Его голова не отворачивается, но его взгляд начинает метаться в свойственной ему манере. — Забавно, как это не вяжется со всеми этими криками и руганью. — Я долго злился на тебя, — признает Юнги, — мой косяк. То, что случилось с нами, то и случилось. Ебаные косяки. Сокджин думает о той неразберихе, что была в первый раз; как неверие в случившееся перешло в нервный срыв. Никогда не доживать до тридцати, потому что какой смысл в вечной жизни, если ты варишься в одних и тех же болезненных воспоминаниях снова и снова? Это ад. Настоящий ад. Одна и та же картина, какую рисуют в корейском фольклоре: переживать одну и ту же боль без надежды, что это когда-нибудь кончится. Сокджин тоже злился. Позволил злости смешать любовь и горечь. Горечь множества попыток уйти от неизбежности их судьбы, попыток, которые всегда заканчивались тем, что они сдавались и трахались. Юнги, конечно, срывался первым. И Сокджин, юный и раненый этим, срывался в ответ. Может, это еще больнее потому, что Сокджин до сих пор любит Юнги. Любит. В настоящем времени. — Ага. Хосок так и сказал, — вместо этого произносит он. Юнги выглядит немного удивленным, прежде чем на его лице снова появляются злость и отчаяние. — Ебаный Хосок. — Оу, — Сокджин пожимает плечами, а затем наклоняется ближе. Быстрее, чем Юнги успевает заметить, — надеюсь, не ебаный. А потом тянет Юнги к себе и целует его. Странно. Они все те же; но ощущение поцелуя Юнги уже не такое, каким было, когда они впервые влюбились. Нет взрывов, фейерверков, рассекающих небо, нет ощущения праздника. Его живот не чувствует всех этих магических переворотов, и ничто в нем не испытывает волнения. Это странно, потому что вместо этого в его сердце расцветает странное чувство, будто его давний друг тепло обнимает его изнутри. Уму непостижимо. Потому что Сокджин думает, что предпочитает именно это. Они отстраняются, дыхание Юнги оседает на губах Сокджина, словно он не может от них оторваться. А потом он смеется, потому что «вау, мы не целовались последние 70 жизней». Не целовались. Они годами покрывали поцелуями тела друг друга, но Сокджину не нравилось целовать Юнги, когда они занимались сексом по ненависти. Это ощущалось неправильным — целовать его в разгар своей горькой злости. — Ммхмм, — соглашается Сокджин, — это мы упустили. И он делает это снова. На этот раз Юнги единственный, кто отстраняется. Он нажимает пальцами на челюсть Сокджина, нежно и все еще взбудораженно. — Ты должен жить, — произносит он. Сокджин фыркает в ответ; разочарование от напоминания об их реальной жизни бьет его больнее, чем он ожидал. В его голосе слышится нота горечи: — Если ты не хочешь заниматься со мной сексом, ты должен просто сказать. — Я всегда хочу заниматься сексом с тобой. Это уже как рефлекс, — сухо парирует Юнги, — но я бы хотел делать и другие вещи. Типа состариться вместе до такой степени, чтобы уже даже стояков не иметь, и передознуться виагрой и болюче тереться друг об друга хуями, все еще стоящими даже после десяти раундов, и попасть в криминальную хронику— — Пиздобляднуться, Юнги— —но у меня не может такого быть. И я буду довольствоваться тем, что один из нас получит шанс на полную жизнь хотя бы однажды, — рука Юнги соскальзывает с лица Сокджина, — в этот раз у тебя действительно хороший шанс, не считая ублюдской работы. Ты должен принять это. Жить жизнью, которая достаточно охуенна для обоих из нас. — А можно не надо, — шутит Джин, потому что он всегда делает это, когда не знает, что нужно сказать, — я уже сам по себе достаточно охуенен. — Да, — соглашается Юнги. И Сокджин забыл об этой части. Части Юнги, в которой он по-серьезному честный, когда пытается убедить тебя в чем-то. — Но ты должен попытаться. Даже если это пиздец тяжело. Я все-таки гений. Сокджин фыркает и кривит губы: — Все еще юзаешь эту фразу, а? — Естественно, — Юнги, как и всегда, беспечно разводит руками. И не важно, что Сокджин был свидетелем тех ночей, когда все шло по пизде и Юнги садился и неподвижно пялился в стену, пялился вглубь вселенной, в которой он всегда проигрывает. Может, это и объединило их в самый первый раз — их способность изображать уверенность, когда ее нет. — Это правда. — Ну тогда, гений, — шепчет Сокджин, и его маска уверенности немного соскальзывает, несмотря на легкий шутливый тон, — придумай что-нибудь, чтобы мы оба остались живы и передознулись виагрой вместе. Юнги тушуется и мямлит: — Не настолько гений. И даже если глаза Сокджина на мокром месте, никто из них это не комментирует. Потому что они оба знают, насколько это несправедливо. Они наконец мирятся после тысяч лет притворства, будто они ненавидят друг друга, и это ничего не меняет; пожалуй, именно поэтому это и заняло столько времени. Наконец Юнги вздыхает и сжимает руку Сокджина в своей: — Мы что-нибудь придумаем. Сокджин фыркает против собственной воли. — Ну лан. Нихуя не придумаем. Мы дебилы, — сдается Юнги, — но, может, Намджун придумает. Главное представление Сокджином Намджуна заключается в сломанной металлической полке; близости к тому, чтобы покалечить себя; поломке солнцезащитных очков в попытке надеть их. Но он доверяет Юнги. Он всегда ему доверял. — Хорошо, — шепчет Сокджин, впервые за долгие годы чувствуя в своем сердце надежду, — хорошо.