~*~
Сокджин чувствует тучу негативной энергии еще до того, как открывает дверь, чтобы войти. И опять, он знал, что так будет. Прошла неделя, а Чонгук все еще продолжает упрямо себя обманывать. — Привет, Гукки, — войдя в дом, произносит Сокджин. Бугор на диване не двигается, а только ворчит: — Я хорошо потусил сегодня, спасибо, что спросил. Еле заметное шевеление на диване, но это может быть просто ветер от вентилятора, который всколыхнул десять одеял, которые взгромоздил на себя Чонгук. — Хочешь вкусняшек? — спрашивает Сокджин. — Я вот немного проголодался. Может, закажу жареную курочку. И это, на удивление, дает плоды. — И он тебя даже не накормил? Мудачье. Ну, по крайней мере Сокджин знал, что Чонгук это скажет. Вернее, прогундит из-под одеял. — Ха. Так это тебя беспокоит? То, что он меня не накормил? Наконец голова Чонгука показывается из-под одеял: — Мы оба знаем, что твое тело нуждается как минимум в трех обедах в день и пяти перекусах между, чтобы сохранять оптимальную производительность. Если парень не может нормально тебя покормить, как он может с тобой встречаться? — О, ты наконец признал, что мы с Юнги бываем на свиданиях? — Сокджин поднимает брови, когда Чонгук хнычет из-за своей промашки. — Завали, — Чонгук прячет голову обратно под одеяло, — ничего я не признавал. Сокджин не может сдержать легкой улыбки. Он знает Чонгука еще с пеленок, и ему нравится думать, что он может опекать своего двоюродного брата, словно тот все еще маленький ребенок. Ну, конкретно в эту минуту. В другие разы он хочет хладнокровно замочить Чонгука, например, когда тот кладет ублюдскую бумажную кепку на голову Сокджина после того, как Сокджин уже 50 раз крикнул, чтобы тот прекратил. Забавно: Сокджин никогда не будет родителем, но из-за Чонгука он думает, что опыт выращивания ребенка у него все же есть. Он присаживается на краешек дивана слева от горы одеял, потому что Чонгук не настолько беспалевный, каким хочет казаться: — Он накормил меня. Мы пошли в пельменичную, где был шведский стол. Финансы поют романсы, но так уж и быть, пытаемся насладиться совместным времяпрепровождением. И теперь я немного проголодался именно потому, что мой маленький братик грустит. — Не маленький братик, — слышится протестный бубнеж, — и я не грущу. Просто хочу убедиться, что ты не наворотишь дел, из-за которых снова будешь раскаиваться. Типа того ссаного «бойфренда», который у тебя был два года назад. Помнишь его? Как Сокджин может забыть? Чонгук установил скрытые камеры в тот самый день, когда тот мудак получил судебный запрет на приближение к Сокджину, потому что пытался принудить его к сексу даже после пяти отказов за месяц. Сокджин сказал бы, что не знает, что нашел в том парне, но ведь он знает. Он был одиноким и отчаявшимся, и поверил в ложь первого попавшегося парня, который сказал, что нет ничего страшного в том, что Сокджин асексуал. Но, — Юнги не такой. Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Он ожидал недовольного ворчания, но только не того, что голова Чонгука покажется снова, на этот раз с примирительным выражением лица: — Тебе и правда он нравится, да? Сокджин задумывается об этом. Задумывается о самом первом Юнги, которого он знал. Того, у кого в глазах и на языке были лезвия, с которым золотой мальчик, сын чиновника, никогда бы не встретился в своей роскошной палате. Юнги был кем-то запретным, не просто парнем, а парнем с улиц, рожденным от проститутки, жившим в борделе. Когда они целовались, Сокджин всегда помнил, как преступно их влечение — прикосновение губ к коже исцеляло ото всех болезней. Так и было: фейерверки, огни и взрывы. Он задумывается о Юнги, которого встретил теперь. Того, кто столкнул бы его под поезд метро, помахав на прощание ручкой в последний момент. В этом Юнги нет остроты. Он не запретен. У этого Юнги все щеки в соусе, когда он пытается не смеяться с одного из каламбуров Сокджина, хотя прошло уже пять минут. Когда они целовались на выходе из ресторана, поцелуй имел вкус бесплатного кокосового мороженого, которое они получили после обеда: мягкий и чуть переслащенный. Он думает обо всех Юнги, которых он когда-либо знал. И даже в то время, когда они говорили, что ненавидят друг друга, Сокджин никогда не предпочел кого-то другого Юнги. Он думает, это и значит быть соулмейтами: находить способ влюбляться друг в друга вне зависимости от того, кто вы. — Джин-хен? Сокджин перестает думать. Он поднимает взгляд на Чонгука и произносит: — Ага. Абсолютно нахуй да. Чонгук ненадолго затихает. А затем он снова ложится на диван подальше от Сокджина, зарываясь лицом в плечо: — Окс, делай че хочешь. Сокджин не может не потянуться, чтобы найти руку Чонгука в ворохе одеял и сжать ее, сжимать сильнее, потому что Чонгук в его сторону даже не смотрит. Но хотя бы не убегает. — Прости меня, — искренне говорит Сокджин. Это занимает время, но Чонгук наконец сжимает его руку в ответ. — Нестрашно, — неискренне отвечает он. Но искренность в том, что хоть это страшно, он его все равно прощает. Уже позже, когда наступает предрассветный час, и даже стихает стук с этажа выше, владельцы которого любят сдавать его новобрачным парочкам, Сокджин и Чонгук погребены под кучей одеял вместе. Один под десятью, другой под шестью. Сокджин крепче сжимает руку Чонгука и говорит: — Спасибо. (Чонгук корчится и интересуется, не попутал ли тот. Но ему никого не надурить: он засыпает, уткнувшись лицом в плечо Сокджина, и слезы, о которых он молчит, еще блестят на его ресницах).~*~
— Знаешь, — говорит Юнги, лежа вниз головой на диване Сокджина и пялясь в телефон, где, по его словам, нет никакой такой ленты со смешными видео с собаками, и вообще он на такое не подписан, — нам надо трахнуться. Сокджин просто моргает в ответ. И продолжает тщательно собирать пазл Ван Гога «Звездная ночь» на 1000 кусочков, который Тэхен отдал ему пять лет назад, но он сказал себе, что будет слишком занят, чтобы когда-либо начать. — Конечно, сладулька. Давай. Юнги фыркает, наконец опустив телефон: — Ты че, не слышал, что я сейчас сказал? — Естественно, слышал. Ты сказал, мы должны трахнуться— Сокджин замолкает, опуская руку. Кусочек пазла, что был у него в руке, с клацаньем падает обратно на стол. —блять, ты не шутишь. — Прошел уже почти год. Прошел почти год, с тех пор как они перестали притворяться, что ненавидят друг друга, и полностью перешли на бытие старой женатой парочки, какой они и являлись. Девять месяцев, как Юнги почти переехал в квартиру Сокджина. Шесть месяцев, как Чонгук начал шутить по-старперски. Три месяца, как Тэхен и Чимин признали, что между ними что-то есть. Один месяц, как Чонгук осознал, что Намджун и Хосок уже настоящие продюсер и танцор, и тот очевидный краш, который он пытался скрывать, превратился в настоящий безудержный краш в обоих— — Погоди, ты щас говоришь это потому, что больше не можешь терпеть это странное сексуальное напряжение между Намгукхоупами и хочешь выпилиться? — ехидничает Сокджин. Юнги делает лицо лица. — Нет. В смысле, да, сексуальное напряжение странное. Пиздец какое странное, потому что твой личинус влюбился в двух моих лучших друзей. Что еще страннее, это что ты дал их пейрингу имя. Но нет, они разберутся с этим. Рано или поздно. Но все равно не в этом дело, просто— уже год прошел, Джин-а. Дело в том, что Сокджин знает, о чем говорит Юнги. У них оказалось больше времени, чем они думали. И Сокджину нравилось думать, что, может, вселенная потеряла к ним интерес. Ситуации, в которых они оказываются, какие-то пресные и почти ленивые — Сокджин уютно пристраивается к промежности Юнги по утрам, когда они застревают дома; случайно видят друг друга голыми; видят друг друга голыми специально. А спустя время и вовсе трудно сказать, что это — вселенная или просто они, такие, какие они и есть. Может быть, Сокджин жадничает, но ему просто хочется больше. Еще несколько лет, и еще, но— — Лучше заниматься сексом на своих условиях, чем просто потому что вселенная сталкивает нас вместе, и у нас не остается выбора. Именно. И Юнги знает, что Сокджин знает: это только вопрос времени. Они ждали уже достаточно. Вот что ждет Юнги, откладывая телефон. Диван проминается между ними, и руки оборачиваются вокруг талии Сокджина. — Ты мог бы и подождать, пока я хотя бы соберу пазл. — Простите, — голос Юнги лишен раскаяния, что заставляет Сокджина фыркнуть. Правда, ему и самому наплевать. — Ладно. — Ладно, — повторяет Юнги, и они оба мягко улыбаются, прежде чем наклониться для поцелуя. Что до секса Юнги и Сокджина — после более чем восьмисот раз, это... все еще необычно. Потому что у большинства нормальных пар за пять лет секса больше, чем у них за столетие. Но тем не менее, они все помнят. Помнят, как там все, ну, функционирует. Но их тела невинны, как у юных девственников. Это очень странное чувство, к которому они привыкали годами. — Любимый фильм, — шепчет Юнги, и Сокджин шумно вздыхает. Потому что, да, это в точности описывает то, каково им заниматься сексом: словно смотреть их любимый фильм после огромного перерыва и вспоминать, почему именно это самый любимый фильм. Даже если это ебаный китч. Да. Секс это китч. Они оба так думают. Они оба это знают. И, конечно, некоторые люди занимаются этим так, что это становится чем-то бо́льшим. Называют это «заниматься любовью». Но Сокджин и Юнги занимаются этим обычно и без всяких там выкрутасов; обычный такой бытовой секс — вставляешь член, вынимаешь член, вставляешь опять и возишь туда-сюда. Но теперь, когда Сокджин и Юнги соединяют свои губы вместе, они стонут так, словно у них тот самый невероятный секс, который можно увидеть только в порнухе. Юнги щелкает пальцем по соску Сокджина, и Сокджин стонет от такого поддразнивания. Он пытается снять с Юнги одежду, и тот притворяется, что делает стриптиз, прежде чем действительно раздевается. Они полны похоти, энергии и грязных мыслишек. Китч — низкопробная массовая продукция, отличающаяся обычной формой и примитивным содержанием, рассчитанная на невзыскательный вкус и моду. Не то чтобы они никогда не экспериментировали. Но Сокджину кажется, он бы не кайфовал от этого так сильно без тюленьего смеха Юнги, ведь одно из немногих его удовольствий в жизни — смотреть, как Сокджин неуклюже пытается выгнуться посексуальнее, прежде чем взгромоздиться на Юнги, когда они начинают двигаться уже в горизонтальной плоскости. Но наступает момент, когда их хорошо смазанные колеса вдруг застревают. И Сокджин внезапно отодвигается, когда прямо во время изучения того, как глубоко его язык сможет войти Юнги в рот, его озаряет мысль: — Эй— я думаю, одной убогой дрочкой не обойдется, да? Юнги пялится на Сокджина, и его выражение лица медленно сменяется с тревожного на понимающее, когда его мозг медленно обрабатывает вопрос. — Ага. Я думаю... думаю, нужно хорошенько постараться в этот раз, да? Будет реально... пиздецки грустно, если мы попробуем дрочку и все равно умрем. Хорошее было начало. Я думаю, оно заслуживает и хорошего окончания. Взгляд Сокджина немного загорается, но это может быть игрой света. Или тем фактом, что пальцы Юнги уже глубоко в его заднице, пока они тут разглагольствуют. — Да, да. Ты прав. Оставим убогую дрочку на другой раз? И Юнги улыбается: — Точно. Убогая дрочка на другой раз. Но Сокджин все равно касается члена Юнги. В основном, когда смазывает его, и наслаждение прикосновениями заставляет его собственный дернуться в предвкушении, как ребенка, который собирается поехать в Диснейленд, (и лучше бы ему не думать о детях и Диснейленде в такой ситуации, просто кощунство). — Возьми его, возьми, возьми, — торопит Юнги, его голос тяжелый и глубокий, и этого достаточно, чтобы выкинуть из головы Сокджина все странные мысли. Достаточно, чтобы придать ему уверенности, чтобы подколоть Юнги и сказать: — Куда его взять, мы никуда не едем. А затем Сокджин опускается на его член, хватая ртом воздух, как рыбка на суше, от растяжки и боли. Но ему удается закончить каламбур: — А вот на тебе я покатаюсь. И Юнги стонет и закатывает глаза — потому что такова его обычная реакция на шутки Сокджина, — но еще он первый, кто говорит это, глядя снизу на неописуемую красоту того, как Сокджин запрокидывает голову, покачиваясь на его члене вверх и вниз, как ебаный король всего мира: — Боже, я до усрачки тебя люблю. Сокджин не перестает двигаться, но смотрит вниз, и капля пота стекает по его лицу, как блестящий алмаз, когда он улыбается: — Не боже, а всего лишь Джин. Но спасибо. И я тоже тебя до усрачки люблю.~*~
— И что мне теперь, убирать все это? — уже потом спрашивает Сокджин, когда они оба умирают от усталости и боли во всех причинных местах. — Ага, если ты не хочешь сдохнуть со всеми моими выделениями, вытекающими из твоей жепки, — мямлит Юнги, когда как сам уже на 85% явно готов отправиться в объятия Морфея, абсолютно безразличный к оставленному Сокджином месиву на его животе и груди. — Хотя бы позабавим судмедэксперта. Юнги шумно вздыхает, с трудом разлепляя глаза: — Ты сказал это так, словно мы единственные в мире идиоты, которые умерли после траха. Бля буду, что видеть тела, покрытые спермой, это неотъемлемая часть жизни судмедэксперта. — А я бля буду, что ты говоришь это только потому, что ты ленивая жепа, которая хочет, чтобы я сам тебя чистил, — Сокджин решительно прижимается к Юнги настолько близко, насколько только может, чтобы не запачкаться месивом с его груди, — и угадай, что? Я не буду для тебя это чистить. — Окс, — чуть погодя произносит Юнги. В его мягком голосе проскальзывает издевка. — Но не буди меня, когда ты проснешься через полчаса, потому что твоя задница перепачкана, и ты бесишься из-за того, что не можешь обнять меня, и поэтому все равно встанешь почистить нас. — Заткни ротешник. Нет, я не встану, — с такой решительностью, которая могла бы обеспечить независимость какой-нибудь небольшой страны, Сокджин отползает от него, пытаясь стать единым целым с молекулами матраса. — Спокойной ночи. (Через полчаса Юнги стонет, чувствуя чье-то копошение возле своей ноги: — Кажется, я сказал тебе не будить меня. — Заткниротешник, — ворчит Сокджин, — нихуя в темноте не видно. Зачем мы покупали лампу с таймером, когда собирались заняться сексом всего один раз? — Потому что у нас есть дурная привычка залипать в телефонах в кровати, а потом слишком лениться, чтобы встать и выключить свет. Электричество не дешевое, — голос Юнги уставший и грубый, но все равно довольный. — Бля, мы ужасны, — бормочет Сокджин, пихая Юнги в бедро, прежде чем наконец успешно выползти из кровати. — Хорошо, что мы сдохнем. Юнги не может не засмеяться: — Если ты умрешь из-за того, что сползешь и разобьешь башку об раковину, а я умру, потому что я соскользну по твоей крови и разобью себе башку тем же самым ебаным способом, первым делом, когда мы встретимся в следующей жизни, я обоссусь от смеха— эй! Блять! — Не блять, а просто выключение света. И ничего не случится, — Сокджин выходит из ванной с влажной туалетной бумагой и бросает ее на живот Юнги, — давай, я хочу хотя бы выспаться перед смертью. Позже, когда они уже чистые и Сокджин пихает Юнги еще три раза, прежде чем выключить свет и наконец успешно заползти обратно в кровать, Юнги тянет его ближе к себе и шепчет: — Спокойной ночи, неуклюжая жопка. Сокджин улыбается и шепчет в ответ: — Я тоже тебя люблю.~*~
Юнги ощущает эту странную тревогу в своем животе, когда лежа на диване пялится в потолок. Не очень знакомое чувство. Обычно у него достаточно сил, чтобы обмануть себя и ни о чем не раздумывать. Но сейчас он ничего не может с этим поделать, с тем, что делает его лицо вот таким. Он гадает, чувствовал ли это Намджун во время одного из своих экзистенциальных кризисов. — Блять, — внезапно говорит Юнги, что, естественно, пугает проходящего мимо Сокджина, почти заставляя его выронить кусочек пиццы из рук, — мы еще не умерли. — Да, — тот отвечает лишь после того, как возвращает контроль над пиццей, — не умерли. По крайней мере, мне так кажется. Хотя, может, мы умерли, но еще не поняли? — Такого не случалось раньше, — хнычет Юнги, но— ,— сука, а че, если мы привидения. Может, мы должны... связаться с кем-то? Или выйти на улицу? Или— — Или снова потрахаться. Юнги переводит взгляд на Сокджина, который выглядит как не то что даже сама невинность, а вообще создатель понятия «девственность»: — Че? — Ну в смысле, — Сокджин пожимает плечами, — может, вселенная отлучалась поссать, пока мы трахались, и не заметила. Мы долго тянули в этот-то раз. Юнги сверлит его взглядом. Сокджин сверлит зубами пиццу. — А знаешь, — вскидывает руками Юнги, усаживаясь на диване, — окей, давай. Давай еще раз. Сокджин улыбается и засовывает весь оставшийся кусок пиццы в рот целиком.~*~
— Хм, — Юнги резко просыпается от того, что кто-то тычет его в лицо, — не дохлый. Юнги вскрикивает от легкого шока, когда лицо, которое не является лицом Сокджина, оказывается слишком близко в зоне его комфорта. — Блять—, — верещит этот кто-то, отпрыгивая, — господи, это же я, Юнгз! Пиздарики, тебе реально слишком сильно начал нравиться Джин-хен. — Хосок? — тяжело дышит Юнги, таращась на друга. — Че ты тут нахуй забыл? Где Джин? — Джин-хен на кухне готовит всем блинчики. А я здесь потому, что я твой друг, и мы все к вам приперлись, чтобы проверить тебя и Джин-хена, потому что хорошие друзья так и делают. Мы думали, что вы оба откинулись, когда вломились и почуяли запах секса, мол, поэтому вас и не было видно два дня. Но нет... видимо, вы все еще живы. Юнги садится и смотрит на весь бардак в их с Сокджином комнате. Они реально разошлись не на шутку: секс становился все более ебанутым с каждым разом. Он кладет руку на свою голую грудь, чувствуя не утихающее «тук, тук, тук», и после недоумения на лице Хосока, произносит: — Я жив. Хосок поднимает брови: — Агась. Живой. — Эх, — пустое выражение лица Юнги становится недоверчивым, — я... все еще жив. Такого никогда не случалось раньше. Выражение лица Хосока тоже меняется, меняется с недоверчивого на серьезное. Он находит чистое место на кровати, чтобы усесться. — Что-то мне подсказывает, что вы не воспользовались советом Чимина и Тэхена о сексе без проникновения. — Нет, мы—, — Юнги припоминает, с кем он сейчас разговаривает, и морщится, — это ощущается как-то неправильно. — Я не злюсь на тебя, — спешит уточнить Хосок, — просто. Вау. Ты прямо сейчас должен быть мертв. — Точно, я— точно. Это... никогда не случалось раньше. — Хм, — Хосок замолкает. Они замолкают оба. С кухни доносятся звуки — несомненно, от младшеньких — беспокойства за готовку Сокджина; Намджун пытается ничего не сломать и, скорее всего, лажает, но эти звуки более приглушенные, далекие — словно из другого измерения. — Ну, может, Намджун сможет все объяснить. Но— Хосок отводит взгляд, и Юнги с ужасом осознает, что в голосе Хосока слышатся слезы. —я не хочу объяснений. Я просто— просто рад, что ты жив. Юнги тянется и обнимает Хосока, хотя никогда раньше такого не делал. Но сейчас — делает, и сжимает его покрепче, произнося: — Прости. Я тоже рад, что я жив.~*~
Намджун, как обычно, ничего не проясняет. Но он способствует им в выяснении причины, почему же они оба не умерли. Это случается тогда, когда однажды, вернувшись домой, Сокджин застает Юнги плачущим. Сокджин даже не успевает открыть свой рот, как получает от Юнги средний палец и угрожающее «Ни. Одного. Слова.» Сокджин, уже очень давно потерявший свое чувство самосохранения, только хмыкает и говорит: — Тогда скажу больше, чем одно слово. Что ты смотришь— ой! Намджун! Прости, не заметил тебя. Был слишком занят мыслями о том, что Мин Юнги разревелся и даже не пытается скрыть это охуенной, но фейковой грубой мордашкой. — Привет, хен, — и Сокджин оказывается заинтересован тем, что из глаз Намджуна, оказывается, тоже капают слезы. — П-прости. Мой двдшник сломался. — Не, ничего. Так что вы смотре— аааааа... — до Сокджина доходит, когда он наконец видит коробку на их кофейном столике, — вау. «Домик у моря». Понимаю. Согласен. Хотя и поражен, что ты заставил Юнги посмотреть вместе, без того чтобы Юнги время от времени взбрыкивал. — Иди на три хуя, Джин. Я взбрыкиваю только на дурацкие романтические комедии, — сопит Юнги, — «Домик у моря» это шедевр. — Ставлю сотку, ты говоришь это только из-за молодого Ли Чон Чже, и все. Юнги прищуривается, но на удивление именно Намджун встает на защиту фильма: — Нет, нет. Ты не понял, хен. Этот фильм... это просто... я просто почувствовал, что самая грустная вещь на свете — это когда два человека, которые идеально друг другу подходят, все еще не могут быть вместе, потому что время сыграло злую шутку. И да, фильмы могут использовать элементы фантастики и романтики, чтобы приукрасить что-то обыденное, но— — Погоди, — глаза Сокджина сужаются, — че ты сказал? — Фильмы могут использовать элементы фантастики и романтики, чтобы приукрасить что-то обыденное? — Нет, нет, — вздыхает Сокджин, — до этого. — А. Что два человека, которые идеально друг другу подходят, все еще не могут быть вместе, потому что время сыграло злую шутку? — Точно, — но Сокджин смотрит уже не на Намджуна, — это. Юнги поднимает глаза в ответ на пристальный взор Сокджина, и осознание медленно появляется в его взгляде: — О боже. Мы — ебаное клише сопливой лавстори. — Скорее, фантастическая комедийная и сопливая стори. Но мы всегда ею и были, — Сокджин ухмыляется, — просто теперь мы пришли к пониманию этого важного сюжетного механизма. — Ненавижу это, — решает Юнги, — не могу поверить, что причина наших страданий — романтический сюжетный прием. — Эти романтические приемы основаны на наблюдениях из реальной жизни, а не откуда-то там, — хихикает Сокджин, обхватывая запястья Юнги, — да и вообще — наша вечная жизнь уже один громадный романтический сюжетный прием. Помнишь? Юнги издает хрипящие звуки. Но это может быть потому, что Сокджин скользит коленом между его бедер. — Я— ладно. Бляха, че происходит? — точняк. Сокджин почти забыл, что Намджун все еще здесь. Сокджин поднимает на него свой горящий взгляд: — Мы просекли, почему оба еще не умерли. А теперь ноги в руки и вали. Иначе придется разобраться, нравится ли мне кинк на вуаеризм или нет. Судя по звукам, Намджун ломает полку для обуви, но никого из них этого особо не волнует. Они оба живы, здоровы и влюблены. И для того, чтобы это случилось, понадобилось более чем 87 жизней. — Как следует кайфану в этой жизни, — говорит Юнги одновременно и правду, и обещание. — Точняк, — соглашается с ним Сокджин, — я тоже.~*~
Спойлер: точняк.