Не только на чердаке

— С вас бы вывеску рисовать, — сказал Костик, задумчиво глядя на Серафима и что-то черкая в своем блокноте. Серафим, сосредоточенно скобливший подбородок бритвой, ничего не ответил, и Костик продолжал: — Знаете, как реклама в старинных журналах… Ваш портрет, а сбоку надпись: «Не получается отрастить щегольские усы? Не беда, наша универсальная бритва сбреет начисто ваши попытки поглумиться над модой!» — Отстань, — бросил Серафим и подпер щеку языком, продолжая соскабливать щетину. — Хотя усы бы вам пошли, — продолжал Костик, переводя взгляд с Серафима на блокнот и обратно. — В комплекте с тем рыжим париком, который я вам подарил, а вы забраковали. Слушайте, а зачем вы так грозно сводите брови, когда бреетесь? Надеетесь, что щетина сама со страху отвалится? Рука Серафима дрогнула, и под бритвой проступила темная полоска. — Дашь ты мне спокойно побриться или нет, бесово ты отродье? — Серафим смахнул остатки пены полотенцем, размазывая кровь по лицу, скривился и приложил к порезу кусочек газеты. — Что ты там делаешь вообще? — Пишу письмо Колумбарию. А вы зачем антисанитарию разводите? Вот попадет инфекция с газеты, разовьется гангрена, отрежут вам щеку — и не женитесь вы на Аграфене Филипповне никогда! — воскликнул Костик, под конец этой пламенной речи совсем расстроившись. — Я на ней и так не женюсь, — сердито ответил Серафим, но газету всё же убрал. — Барин, тоже мне! — фыркнул Костик. — «Не хочу! Не буду!» — Вот именно, что не хочу и не буду, — подтвердил Серафим. — Сам на ней женись, если тебе надо. — Нет, мне надо, чтобы вы. Я этими всякими гиппопотамовыми комплексами не страдаю… — Какими-какими комплексами? — Ну, вот это вот всё… — Костик неопределенно развел руками. — Убить отца, жениться на матери, нарожать себе сестер и братьев, потом выколоть глаза и что там еще было в той дурацкой книжке. — А что там еще было? — заинтересованно спросил Серафим. — Не знаю, — вздохнул Костик. — Бабушка ее отобрала и спрятала. Серафим какое-то время напряженно считал в уме, потом уточнил: — Это ты такое в девять лет читал? — В восемь, — строго поправил его Костик. — Кстати, почему комплекс именно гиппопотамов? — Потому что эдипов. — А эдипы — это кто такие? — совсем растерялся Костик. — И как они связаны с гиппопотамами? По звучанию больше на клопов похоже. Серафим застонал и накрыл лицо полотенцем. — Не задохнитесь там, — заботливо сказал Костик. — Хотите, сбегаю за завтраком? — Только про Эдипа у хозяйки не спрашивай, сделай милость, — попросил Серафим, приподняв уголок полотенца. — Теперь обязательно спрошу, — пообещал Костик. — Я на это и надеюсь. Пусть она тебе объяснит, тогда мне не придется, — объявил Серафим и снова опустил полотенце. Костик радостно умчался и вернулся непростительно быстро, не дав Серафиму отдохнуть и избавиться от гула в голове. — Почему вы сами мне не рассказали? — затараторил он с порога. — Подумаешь, какой-то древнегреческий царь… Я думал, там какие-нибудь кровавые тайны будут. Но с чего вы взяли, что я вас хочу убить? Я не хочу, женитесь себе спокойно. Серафим встал, подошел к буфету и аккуратно стукнулся об него головой. — Кстати, про бегемотов Аграфена Филипповна тоже не знает, — сообщил Костик, сгружая на стол горшочек каши и деревянные ложки. — Она говорит, это вы что-то перепутали. Серафим стукнулся еще раз, а Костик невозмутимо поторопил его: — Ешьте скорее, а то остынет. — А ты? — удивился Серафим. Костик, уже шмыгнувший назад в кровать, ответил: — Я кашу не буду, она липкая. Подожду до обеда. — И никогда не вырастешь, — мрачно пообещал Серафим. — Потому что вы меня по давней своей привычке придушите? — спросил Костик, берясь за карандаш. — Потому что зачахнешь и скукожишься, — ответил Серафим. — Вы в детстве тоже кашу не ели? — понимающе спросил Костик. — Знаешь, я передумал. Иди сюда, придушу, — великодушно сказал Серафим, откладывая в сторону ложку. — Мне сейчас некогда, — отмахнулся Костик. — Письмо само себя не дорисует… — Ты его еще и рисуешь? — Да, так ведь интереснее, — с воодушевлением ответил Костик. — Больше пространства для воображения… Вот посмотрит Колумбарий на эту картинку — и пускай себе угадывает, почему у вас в руке бритва, а на щеке кровь. — Полагаю, потому что я метил в горло, но промазал, — проворчал Серафим, накладывая кашу в тарелку. — Иди есть. — Не могу, яйцо надо греть. Оно и так замерзло, пока я за вашей кашей бегал… Костик бросил на Серафима укоризненный взгляд, поправил одеяло, устроил яйцо в выемке под коленями и продолжал рисовать свое письмо. — Ты ведь не ждешь, что из него что-то вылупится? — спросил Серафим. — Жду. Потому что я пока еще не зачерствел и не потерял веру в хорошее, — поучительно сказал Костик и добавил: — В отличие от некоторых. — А и правильно, — сказал Серафим, немного поразмыслив. — Жди и верь, чем черт не шутит. Костик удивленно вскинул глаза, тут же опустил их и старательно что-то зарисовал. — Что ты там малюешь? — подозрительно спросил Серафим. — Вас с полотенцем на лбу. — Полотенце я уже снял, — запротестовал Серафим. — Я заметил. Но надо же как-то показать Колумбарию, что вы заболели… Больных полагается изображать с полотенцем на лбу. Это… как его… общепринято, вот. Погодите, я вам еще градусник дорисую. Или лучше смирительную рубашку?