Не только на чердаке

— Я вот тут подумал, — сказал Костик. — Нельзя ли нам с вами могилки по соседству, чтобы не скучно было лежать? — Что ты мелешь опять? — недовольно спросил Серафим, собирая нужные зелья. — Вы первый начали. Я говорю, если у нас могилки будут рядом, мы сможем перестукиваться, посылать друг другу почтовых червей и вообще… — Да умолкни ты уже! — воскликнул Серафим, разрывая листы с так и не пригодившимися заклятиями. Костик с разгону продолжил было болтать, выразительно жестикулируя, но вдруг обнаружил, что звук пропал. Попробовал говорить погромче, помедленнее, почетче — безрезультатно. Подбежал к Серафиму, дернул его за рукав. — Отстань. Дернул еще раз. — Да прекрати уже! Чуть всё не разлил из-за тебя! — возмутился Серафим, осторожно ставя бутылочки с зельями на стол. Костик красноречиво указал обеими руками на свой рот, состроил жалостливую гримасу. — Нашел время изображать итальянскую мафию, — проворчал Серафим. Костик снова зажестикулировал. — Вот совершенно не до твоих обид сейчас, — сказал Серафим. — Что ты пытаешься доказать? Костик задумался, потом подбежал к подоконнику, ткнул пальцем в Симеона Андреевича, начертил в воздухе силуэт шара, ткнул пальцем в себя, скорбно покачал головой, изобразил ладонями крест на горле. — Чего это он? — спросил Колумбарий, чавкая засахаренной клюквой. — Надулся, что я ему говорить не разрешаю, и наложил на себя обет молчания, — пояснил Серафим. Костик яростно замотал головой, снова ткнул пальцем в кота, нарисовал в воздухе шар, провел ребром ладони по горлу. — Говорит, посади его в шар, а то он тебя зарежет, — перевел Колумбарий и почесал пузо. Костик с досадой всплеснул руками. — Некогда, — отрезал Серафим. — Сейчас пойдем спасать Аполлона Селиверстовича, а потом дуйся и играй в молчанку сколько угодно. Костик огляделся, потом подбежал к печатной машинке и застучал по клавишам. — Убери свои грязные клешни от аппарата! — завопил Колумбарий. Серафим какое-то время рассеянно наблюдал, как Костик отбивается от Колумбария и что-то печатает. Потом встрепенулся, решительно растолкал обоих, вытащил заправленный в машинку лист и прочитал: «…храброго Колумбария. Неизвестные твари ужасающе квакали в ночи и тянулись своими щупальцами к жалким людишкам. Колумбарий задумчиво закурил, вытянул стройные ноги в ковбойских сапогах и иронично улыбнулся, стряхивая пепел на жалкого учителишку, валявшегося из-за вас и ваших дурацких заклинаний у меня пропал голос. Между прочим очень красивый голос. Лучше бы свой уколдовали к чертям он у вас очень противный особенно по утрам. Верните его немедленно лбкыэсжч». — Колумбарий, однокоренные глаголы в соседних предложениях режут глаз, — неодобрительно заметил Серафим. — Костик, запятая на машинке слева от точки. Пользуйся. Он еще раз пробежал глазами строчки, нахмурился: — Что, голос действительно пропал? Костик яростно закивал. — Как так? Костик пожал плечами, обвиняюще ткнул пальцем в Серафима и сердито отвернулся. — Это вы виноваты, — сказал Пафнутий голосом Колумбария. Костик просиял, потом нахмурился, сосредоточенно зажмурился. — Это вы… Святая алхимия! — продолжал Пафнутий тем же голосом. — Я не помню, какой у меня голос! Он теперь навеки потерян из-за вас! Как вы могли, а? — Случайно, — смутился Серафим. — Наверное, не надо было рвать бумажки с заклятиями… — Наверное! — воскликнул Пафнутий, а Костик снова всплеснул руками. — Я от всей души одобряю твой выбор голоса, — с чувством сказал Колумбарий. — Лучше и придумать нельзя. — Я просто так расстроился, что больше никого вспомнить не могу, — сердито ответил Пафнутий. — Мне теперь всю жизнь чревовещать? — Нет! — решительно сказал Серафим. — Два Колумбария — это уж слишком… У него же голос пиратского попугая! — Э-э! — хором возмутились Пафнутий и Колумбарий. Серафим помассировал виски, потом предложил: — Может, склеить бумажки? — Угу, чтобы я с Пафнутием слипся, — пробурчал Пафнутий. — Тьфу, теперь звучит так, будто я о себе в третьем лице… Будто он о себе в третьем лице! А меня вообще нет, не обращайте внимания на бедного немого сиротку… Костик забрался в кровать и с головой накрылся одеялом. — Вот теперь он надулся, — услужливо сообщил Колумбарий. — А Аполлошка так и сидит в своем портале и с осьминогами целуется. И никто его не спасает… Серафим застонал, плюхнулся на раскладушку и накрыл лицо пледом. — А я что, хуже, что ли? — пожал плечами Колумбарий и завернулся в скатерть.