Не только на чердаке

— И как ты это объяснишь? — сурово спросил Серафим. — А что, надо объяснять? — удивился Костик. Серафим устрашающе молчал. — Ладно, — вздохнул Костик. — Если вы настаиваете… Настаиваете, да? Учтите, вы испортили мне всю радость поднятия занавеса. — Какого еще занавеса?! — не выдержал Серафим. — Ну, знаете, когда у режиссера премьера, — пояснил Костик. — Занавес медленно поднимается, публика немеет от восхищения… — Я онемел не от восхищения, — вставил Серафим. — Потому что вы — далекий от искусства зануда. Так вот, публика немеет, потом наконец начинает аплодировать… — Давай уже к сути. — Вы безнадежны. В общем, тут всё просто и понятно. — Правда? И вот этот кусок сыра на шкатулке забвения? — Особенно он. А это шкатулка забвения, да? Что-то у нас слишком много всякой фигни забвения… — Зачем. Там. Сыр? — Чтобы мягче было. Шкатулка же твердая… Серафим свирепо раздул ноздри. — Про остальное вопросов нет? — уточнил Костик. — Есть! — стукнул кулаком по сундуку Серафим. — Тише, а то от ваших аплодисментов вся композиция развалится, — сказал Костик. — Сдерживайте свой восторг. Что еще вам нужно объяснить? — Ну, допустим, вот это глазное яблоко на зубочистке. — А, это вместо торшера. У нас был похожий. — Когда это у нас был торшер в виде насаженного на пику глаза? — возмутился Серафим. — Не у нас с вами. У нас с Симеоном Андреевичем. Вы же не ревнуете? Серафим тихонько застонал. — Ну, не плачьте. Вас я люблю больше. Хотя это не так уж и сложно, вы же знаете, с Симеоном Андреевичем мы не ладили… — Короче. — Ну, это вместо торшера. Правда, глаз не светился, поэтому я натер его лунным сиянием. — Ты хоть представляешь, сколько оно стоит? — Да я немножко же… Всего-то щепотку взял. Серафим облегченно выдохнул, а Костик продолжал: — Остальное просыпал, когда перевернул ящик. Серафим взвыл. — Но щепотки хватило, — поспешил утешить его Костик. — Видите, как светится? Если не смотреть на радужку, вылитый наш торшер. — Хорошо, допустим, это торшер. А шкатулка с сыром? — Кровать и одеяло. Еще подушка из зефирки была, но я ее случайно съел, — смущенно признался Костик. — А какого черта ты расколол зернышко желания? — Это тапочки, — пояснил Костик, кивая на аккуратно стоящие возле шкатулки скорлупки. — А что, можно было загадать желание? — Если съесть зернышко в новолуние, то да. — Жаль. Ну, тапочки — тоже полезная вещь. Серафим прикрыл глаза, устало помассировал виски кончиками пальцев. — А мойдодыра ты за что расчленил? — Ну, отчасти за предновогоднюю экзекуцию, — признался Костик, — но в основном потому, что из него вышел идеальный диван, видите? И даже еще на пуфик осталось. — А моя зубная щетка? — Вместо метлы. — Моя рубашка? — Ой, ее много на что хватило. Шторы, ковры, скатерть на столике… Он, кстати, из этих ваших смертоносных наперстков, помните? — Помню, — мрачно отозвался Серафим. — А вафля зачем? — Чтобы Симеону Андреевичу было что поесть. Это же для него домик… Может, хватит уже вопросов? Я проголодался. Костик отломил от вафли уголок и сунул в рот. Серафим пронзил его интенсивным взглядом, и Костик поспешно отломил от вафли еще кусок, протянул его учителю: — Будете? — Не буду. Последний вопрос, Костик, отрада ты моя… Какого чёрта ты построил домик для Симеона Андреевича в черепе прадедушки?