Коварные божества

— Она сделала что?! — завопил Син, как только хранитель Сокровищницы умолк. Молодой воин с черными волосами цвета воронова крыла держался за бок и кряхтел от невыносимой боли, его громоздкие доспехи были помяты и алели от свежей крови и пыли, а на смуглом лице появились первые шрамы. Мужчина скривился от режущей боли и стонал так неистово, что крики сотрясали весь дворец. — Ты хочешь сказать, что одна девка сумела пробраться в Сокровищницу, разгромить ее и обворовать прямо под носом лучших воинов Ванахейма?! — надрывно кричал князь. От злости его лицо побагровело, а ван перед ним стыдливо опустил голову и тяжело вздохнул. — Милорд, все произошло слишком быстро… — с трудом выдал хранитель, но его оправдания Син не оценил. Как это возможно? Сигюн разгромила Сокровищницу? Сигюн разгромила Сокровищницу, будь она проклята! Так она была в Ванахейме, опять ее гадкие выходки! За этот паршивый характер он и ненавидел сестру, ведь она постоянно играла с ним в каверзные игры. — Где остальные? — рявкнул Син, бегло осмотревшись вокруг. — В лазарете, им досталось больше, — стыдливо промычал воин. Мужчина вновь застонал и оскалился от боли, на что князь посмотрел с отвращением. Его сестра сотворила такое с сынами Ванахейма? Та, которая божилась, что жизнь за них отдаст? Она претворила четырех доблестных ванов в рубленое мясо без зазрения совести? В нос ударил отвратительный горький запах разбитого камня и крови. Син сжал от злости губы и покачал головой. И он бы не поверил рассказу хранителя, если бы не видел все собственными глазами. Пыль немного осела, перед ним лежала разгромлённая стена и тот бардак, который оставила по себе младшая сестра. На разбитых камнях подсыхала кровь молодых ванов, она смешалась с пылью и превратилась в вонючую кровяную кашу. Местами даже валялись обломки громоздких доспехов. Досадно… — И что она взяла? — последовал требовательный вопрос. За месивом из камней и крови виднелись сокровища Ванахейма, которые прежде охранялись древними заклятьями и славными воинами, а теперь стали открытыми для посторонних глаз. Син не раз видел высокие горы из серебра и драгоценностей, но сейчас он будто смотрел на все это богатство впервые. Он все норовил понять, чего же не хватает, но попытки не увенчались успехом. — Все сокровища на месте, — вмешался советник, который прятался за его спиной. — Она разгромила Сокровищницу и ничего не взяла?! — свирепствовал приемник Гарделла, возвышаясь над советником. — Ничего? Ты в своем уме, старик? Как ты можешь быть таким уверенным? — Леди Сигюн ушла с пустыми руками. Я хорошо это запомнил, — встрял хранитель. Син опешил и резко выпрямился. — И даже серебряника не взяла? — Нет, милорд, — покачал головой ван. Син презрительно фыркнул и вновь посмотрел на разрушенное достояние Ванахейма. Пыль осела на лице и мешала дышать. Только дверь в Сокровищницу была под заклятием, о стенах никто и не думал, ведь из-за массивности они считались нерушимыми, а весь дворец находился под охраной. Никто не думал, что кому-то под силу разгромить Сокровищницу, и точно никто не думал, что это может сделать кто-то из царской семьи. Зачем Сигюн стала творить такое? Что она хотела этим добиться? Что доказать? Син прекрасно знал, что все поступки сестры имели какое-то скрытое значение, и этот поступок не был исключением. Ему лишь стоило понять ее намерения… — Я обязан доложить царю, — вновь вмешался советник. Князь присел на корточки и набрал полную руку каменной крошки, пристально рассматривая кровавое месиво под ногами. Мелкие песчинки сочились сквозь пальцы, а острые осколки больно впивались в кожу, но ему была приятна та боль. — Разве я отдавал приказ доложить царю? — старик начал раздражать своей преданностью Гарделлу. — Ступай в лазарет, — приказал он храброму хранителю. Бедолага с трудом поплелся к врачевателям, оставив князя и Первого советника наедине. Кажется, седые волосы Эйрела еще больше побелели, а его крохотное тело еще сильнее сжалось при виде грозного племянника царя. — При всем уважении, Ваша Светлость, но мне не нужно разрешение или приказ. Это мой долг, — старик говорил с трудом, медленно опуская голову. Советник и регент делили власть поровну, но Эйрел все равно боялся его из-за вспыльчивости и гнева, а Син не раз демонстрировал свою ярость, которая с каждым разом приближала советника все ближе к погибели. Син ненавидел его и никогда не скрывал этого. — Твой долг — служить Ванахейму, служить моей династии до последнего вздоха. А если нужно — отдать свою жалкую жизнь за династию Верда, первого царя Ванахейма, — Син поднялся и буквально возвысился над стариком. — Я — сын Ивальди, рожденный от крови Верда, а твой удел — служить мне. Мое слово окончательное и обсуждению не подлежит! Гарделл ничего не узнает об этом, а если и узнает, тогда тот день станет последним днем твоей никчемной жизни! Эйрел судорожно сглотнул комок в горле и сомкнул сухие руки в замок. Он позволил себе дерзить князю. — Но, милорд, это же измена. Царь обязан знать, мы должны объявить вашу сестру изменницей и потребовать от Одина выдать ее Ванахейму. Леди Сигюн должна предстать перед честным судом, таков закон, — Эйрел говорил уверенно и строго, что и удивило Сина. Молодой князь устало вздохнул и потер переносицу. Грязь резала глаза, чернила лицо, но он размышлял о своем решении, которое намеревался возвести в приговор. Он знал, что обязательно будут последствия, и к тому же ужасные, но поступить по-другому не мог. Син действовал во благо своей семьи с самого рождения, и это было его бременем. Сейчас он чувствовал безграничное одиночество, он остался здесь один, но в Асгарде была Сигюн, его сестра и его единственная семья, а он сделает все во благо семьи. А потому, когда советник попытался предать его и доложить о случившемся еще неокрепшему царю, Син отрезал советнику язык. А когда Эйрел перестал быть полезным ему и царству, он и вовсе отсек тому голову топором. И больше не осталось никого, кто бы перечил слову князя, потому что все боялись его как огня. В Асгарде в то время было спокойно, впервые за много веков в царстве богов наступила невероятно снежная зима, неважно чувствовала себя лишь Сигюн. С тех пор как ванахеймка вернулась ко двору Всеотца, ее как будто подменили. Она замыкалась в своих покоях и днями не выходила оттуда, постоянно молчала и не разговаривала даже со своей помощницей, ее лицо потускнело, а в глазах появилась печаль. Иногда она беседовала сама с собой, зачастую путала имена придворных дам, а по ночам пронзительно кричала. О здоровье Сигюн начала волноваться царица, а царь, когда услышал о ее самочувствии, глубоко опечалился. Фригга не раз приглашала ванийку в свои чертоги, та соглашалась, но не являлась. Своим диким поведением Сигюн вызывать ужас у придворных дам, и те начали перешептываться, будто бедняжка повторяла судьбу своего родственника, что она подобно покойному Ниорду медленно сходила с ума и теряла рассудок. Она предпочитала одиночество и никому не позволяла приближаться к себе. Если Сигюн и выходила за пределы дворца, то могла часами сидеть на морозе, смотреть под ноги и бормотать что-то под нос. Но больше всего ей нравилось смотреть на штормящее море и слушать крик чаек. Лишь в такие моменты она улыбалась и в такие моменты все видели ту связь между ней и Ниордом, который в последние дни во дворце только и делал, что смотрел на море и слушал чаек. Сигюн была мрачной, тихой и грустной, и поговаривали, будто сама печаль ходила за ней следом. Болезненно воспринимала хворь своей госпожи и Ингрид. Ей приходилось планировать с царицей предстоящую свадьбу вместо невесты, она ловила от Фригги тревожные взгляды и слышала неудобные вопросы. И потому Ингрид как никто другой молилась о выздоровлении Сигюн. На ванахеймку было страшно смотреть, она морила себя голодом и бросалась чудными словами, но когда на ее лице и руках появилась странная жуткая сыпь, она и вовсе обезумела. Фрейлины царицы при ее виде пугались, лили сожаления, а некоторые даже смеялись и разбегались. Иногда Сигюн приходила в чувства, ложилась в постель и просила чашку горячего бренди, но никогда не объяснялась и не раскаивалась, лишь расспрашивала, что делала и о чем говорила весь день. Часто по ночам Ингрид плакала, обливала горькими слезами подушку и ненавидела себя за собственное бессилие. А когда в откровенном разговоре с царицей она призналась, что госпожа ее пугает, то вовсе почувствовала себя предательницей и перестала смотреть ванийке в глаза. — Леди Сигюн, вы в порядке? — она грустно задает один и тот же вопрос уже десятый раз, но так и не слышит ответ. Сигюн резко мотнула головой и тем самым сорвала громкий крик с губ помощницы. Ингрид так и не привыкла к ее частым переменам настроения. — Все в порядке, Ола, — неожиданно выпалила колдунья, качая головой. — Леди, меня зовут Ингрид, — жалобно молвила асинья, сдерживая слезы. Они сидели в зимнем саду царицы, ведь по указанию богини врачевания Сигюн стоило выходить на свежий воздух каждый день. Но по неодобрительному мычанию Ингрид поняла, что сегодня госпоже снаружи дворца не нравится. — Небеса плачут, слышишь? Они рыдают, — всё твердила княжна, царапая ногтями багровую сыпь на левой руке. — Конечно, слышу, — врала и прятала слезы асинья. — Пусть они умолкнут, я так не могу! — Сигюн вцепилась руками в волосы и судорожно качала головой. — Хватит! Заставь их умолкнуть, прошу! Все старания Ингрид были безуспешными, госпожа ее не слушала, ее поглотила истерика. Ванахеймка разговаривала с покойной сестрой, смотря в покрасневшие и влажные глаза Ингрид, она лила слезы и извинялась. Горе и истерика настолько овладели ею, что княжна почти задыхалась. Сердце девушки обливалось кровью. Сигюн бредила, ее трясла горячка, а асинья казалась ей покойной сестрой. Как Ингрид не старалась, но ей не удалось удержать свою госпожу, та рвалась и брыкалась, до крови раздирая жуткую сыпь до крови. Теперь Эйр все же придется перебинтовать ей руки. — Леди, прошу вас! — пыталась удержать ванахеймку Ингрид. Сигюн дрожала как осенний лист и рыдала, от красавицы-ванийки больше ничего не осталось, вместо нее появилась мрачная тень, которая существовала в ее теле. Она с каждым днем все больше напоминала своего покойного родственника, который также бредил и медленно сходил с ума. — Леди Сигюн, успокойтесь, прошу. Давайте пройдем к Эйр, — взмолилась Ингрид. — Царица! Мне нужно увидеть царицу, — шептала Сигюн, вырываясь из рук помощницы. — Царица Фригга покинула дворец этим утром. Ее Величество навестит вас сама, — успокаивала ее асинья. — Фригга? Нет, нет, нет. Царица Бестла, — мотала головой Сигюн. Ингрид ужаснулась, а княжна обмякла в ее руках. Кажется, за ними кто-то наблюдал. — Но, леди Сигюн, царица Бестла давно почила, — сообщила кареглазая дева дрожащим голосом. Сигюн растерялась и отпрянула от нее. — Нет, нет, нет, невозможно. Она мне нужна, — отрицала княжна, качая головой. Внезапно Сигюн умолкла, а воздух резко покинул ее легкие. Если бы не слабое сердцебиение, Ингрид бы подумала, что Сигюн умерла, ведь даже во сне она не выглядела так умиротворенно. С губ ванахеймки изредка срывались слабые «нет», но больше она ничего не говорила. С огромными усилиями Ингрид довела госпожу до ее покоев, кое-как уложила в постель и уже не надеялась, что та придет в сознание, но неожиданно Сигюн позвала Ингрид по имени. Почему-то помощница испытывала страх и волновалась до дрожи в руках, она боялась смотреть Сигюн в глаза. Ей было стыдно и страшно. На огромной постели хрупкое тело ванахеймки казалось маленьким бледным пятном. Откровенно говоря, она выглядела действительно плохо, недоедание и обезвоживание сыграли свою роль. — Вы узнаете меня? — спросила асинья робко. — Разумеется, я узнаю тебя, моя дорогая, — княжна приподнялась на подушках. — Неужели я снова бредила? Ее голос охрип, под глазами появились синяки, а на лбу выступила испарина. Ей трудно давалось каждое движение, но Сигюн не могла жаловаться. Она морщилась от боли и устало кивала головой, но силы как будто сами покидали ее. — Уже второй день, — Ингрид с опаской присела на край кровати и налила в бокал едва теплое грушевое бренди. — Леди Сигюн, кажется, самое время позвать Эйр, вам нездоровится, — она запиналась и стыдливо опускала глаза. Но Сигюн лишь отрицательно покачала головой и наконец осмотрелась по сторонам. Кажется, будто она не узнавала собственные покои. Огромные и тяжелые сундуки с изысканной резьбой сразу привлекли ее внимание, их она насчитала семь. Княжна сделала глоток алкоголя и скривилась. — Что в сундуках? — Ваше приданное из Ванахейма. Пришло сегодня, — асинья прикусила губу. — Вскоре доставят еще столько же. Бледное как лист бумаги лицо посветлело, а обветренные губы наконец тронула улыбка. Брат получил послание. Он напуган, он в ужасе. Чем не повод для радости? — Леди Сигюн, откуда у вас эта сыпь? — осторожно спросила Ингрид, которую мучил этот вопрос уже третий день. Сигюн прочистила горло и нахмурилась, на ходу придумывая незаурядный ответ. — Случайно коснулась остролиста. — Ложь. — Разве его листья ядовиты? — помощница недоуменно уставилась на госпожу. — У того, что растет в Железном лесу, ядовиты, — Сигюн отпила уже холодного бренди и поджала губы. Ванийка застонала от ноющей боли в голове, а Ингрид окончательно запуталась в ее словах. — Разве Железный лес не в Ётунхейме? — Иногда надо оставить место воображению, Ингрид, — зловеще проговорила Сигюн, зачарованно рассматривая огромный бокал и свои изувеченные руки. На самом деле не было никакого остролиста, и она никак не могла им отравиться, зато у Локи был настой из вороньего глаза, который внезапно исчез из его кабинета. И, несомненно, именно этим настоем были пропитаны полотенца в ванной Сигюн. Да, трикстер был не из доброжелателей. Младший царевич всеми силами изводил ее, дразнил и ранил острыми словечками, но она держалась достойно и не поддавалась скорому гневу. Она презирала его и в то же время жалела. Локи сам отталкивал от себя всех, кому он дорог, и ему не было кого винить, кроме самого себя. Ингрид тяжело вздохнула и помрачнела в один миг. Подавленное состояние асиньи не ускользнуло от внимания ванийки. Сигюн отставила бокал с остывшим алкоголем и неодобрительно хмыкнула. И гадать не надо было — ее что-то терзало. — Что ты услышала на этот раз? — спросила ванийка требовательно. Карие глаза помощница отчаянно прятала от госпожи, а свои мысли не могла слепить воедино. — Всё то же… Вы плутали имена, звали покойную царицу Бестлу, много кричали… Сигюн слушала Ингрид и вспоминала важные вещи, которые видела, но помнила. После того как она узрела истинное лицо младшего царевича, после кого как признала его лживую натуру, все стало как прежде. И ее вновь терзали вещие сны, причем с такой силой, к которой Сигюн не была готова. Именно эта сила и губила ее. Даже сам Один Всеотец, услыхав о состоянии ванийки, принял решение погрузить ее в целебный сон, но царица запретила царю даже думать об этом. Фригга всеми силами оберегала и заботилась о девушке и не могла позволить супругу сгубить ее. — Значит, ничего нового? — разочарованно вздохнула Сигюн и устало откинулась на подушки. Но Ингрид лишь промычала что-то неразборчивое и трусливо сжалась в комок. — Вот уже два дня как вы вторите то, что я не могу произнести вслух. Мне страшно об этом думать. — О чем ты? — ванийка заинтересовано приподнялась на локтях. — Не могу сказать. Вдруг Страж услышит? За такое меня казнят, поверьте, леди Сигюн, — трусливо шептала асинья. — Не глупи, Ингрид, — нетерпеливо рявкнула княжна. — Говори. Девица жевала нижнюю губу и все не решалась ответить госпоже, которая приходила в ярость от ее робости. — Вы сказали, что царевич ненастоящий. Но госпожа лишь нахмурилась и подозрительно хмыкнула. — Царевич ненастоящий? — переспросила она. — Именно, — кивнула Ингрид. Сигюн размышляла над ее словами, но все не могла вспомнить, что такого она видела в своих снах, раз ляпнула такую глупость. Ингрид мяла в руках подушку и смотрела куда угодно, только не ей в глаза. Царевич ненастоящий? Разве она говорила такое? Сигюн ничего не помнила, и это раздражало ее больше всего. — Неужели вы ничего не помните? — с опаской спросила асинья. — Нет. Я точно не видела младшего царевича. Ингрид резко отстранилась и отрицательно покачала головой. Но ведь госпожа неверно истолковала ее слова! — Нет, леди, вы твердили совсем не это. Вы сказали, что Его Высочество царевич Тор ненастоящий. На лице княжны появился легкий румянец, а она сама смутилась и раздосадовано вздохнула. И почему Сигюн сразу подумала на Локи? Ведь царевичей в Асгарде двое. — Здравствуй, мама, — сухо произнес трикстер, поцеловав руку матери. Лучезарная улыбка, кажется, не сходила с ее губ, а в глазах всегда можно было увидеть необходимое тепло и заботу. Матушка ласково погладила Локи по плечу и предложила присесть за стол и позавтракать. Обычно день царевича начинался с утреннего визита к царице, в ее чертогах он слушал мудрые наставления и ценные советы, но с недавних пор проведывать матушку стало невыносимо для него. Ведь она вечно толковала о грядущей свадьбе своей дамы и будто не замечала ничего вокруг. — Ты выглядишь озадаченным, дорогой. Тебя что-то тревожит? — обрывает царица угнетающую тишину. Да, тревожит. Его грезы тревожит белокурая дева, а его душу — безалаберность старшего брата. Его тревожит слепая вера и любовь царя с царицей к Тору и его безумно тревожит грядущая свадьба ванахеймки и коронация брата. — Нет, всё в порядке, — быстро отвечает он, отпив холодной воды. Фригга хитро улыбнулась, но ничего не сказала. Она всегда знала, когда Локи врет, но предпочитала избегать распрей и неловких разговоров, ведь от них сыну становится не по себе. — Кто бы мог подумать, что эта зима станет такой снежной, вот уж чудо, — восторженно воскликнула царица. — Надеюсь, подготовки к праздникам идут полным ходом. Не хочу, чтобы хоть что-то помешало нашим планам. Локи устало вздохнул и закатил глаза. Снова она об одном и том же. — Раз уж ты заговорила об этом, мама, думаю, нам стоит обсудить кое-что, — начал Локи. — Конечно, свадьба — это радостное и светлое торжество, которое не должно быть организовано впопыхах. Достаточно того, что мы готовимся к восхождению Тора на трон к концу весны, так не будет ли благоразумнее сыграть свадьбу уже летом, после коронации? Возможно, будет лучше повременить? Лицо матушки застыло, а возле глаз появились морщины. Она размышляла над словами Локи, который, конечно, был прав. Брак благородной дамы, в жилах которой течет кровь богов и царей, не может быть заключен подобно покупке скотины. Ведь это радостное событие и все должно быть продумано до мелочей. — Несомненно, ты прав, дорогой, но Сигюн так хочет свадьбу зимой, пока не растаял последний снег, — оправдывалась Фригга. — Тем лучше! Проведем свадьбу следующей зимой, этого времени как раз достаточно, чтобы провести все приготовления. Подумай, мама, такие радостные для царства празднества мы не можем провести впопыхах и в такие краткие сроки. Но на его рассуждение царица лишь помотала головой. — Локи, разве есть что-то в этом мире, что заставит молодую деву повременить с замужеством? К тому же, мне не нравится эта идея, переносить свадьбу не к добру, да и Сигюн не желает пышное пиршество. От злости свело скулы. Как только в Асгарде появилась Сигюн, его привычная размеренная жизнь изменилась в корне и вот она уже неслась к чертям с неистовой скоростью. Царевичу не нравились перемены, оскорбляла скорая коронация брата, что уж говорить о свадьбе девицы, которая мила его сердцу? — Возможно, если ты с ней мило побеседуешь, то усмиришь пылкий нрав девушки и образумишь ее? — не унимался Локи, выговаривая каждое слово сквозь зубы. Какое-то беспокойство поглотило асинью — материнское сердце подсказывало, что ее дитя чем-то опечалено. Для многих Локи был страшной тайной, но Фригга всегда знала, что с ним происходит. Она сидела напротив него, а внутри все переворачивалось и груди дико болело. — Почему мне кажется, что ты не рад этому браку? — спросила она удивленно. В мысли предательски пробирались всевозможные догадки, но самая главная трубила во весь голос. Фригга подумывала, быть может, серебряная княжна запала в сердце ее сдержанному и равнодушному сыну? — Потому что я не одобряю его, этот брак неравный, ты сама знаешь, — хладнокровно ответил Локи. — Но достаточно того, что этот брак одобрен мной и твоим отцом. А так же Фрейром, царем Гарделлом и старшим братом Сигюн, — строго молвила царица. — Все, кто должен был, молвил свое слово. Но он не унимался и говорил привычно язвительно. — А какой прок от тайной помолвки? Была ли она вообще? Все это подозрительно, — Локи недобро посмотрел на мать. Обычно спокойная царица понемногу приобретала ту суровость и серьезность, которые ей были не свойственные. Локи часто беседовал с ней о Сигюн, но только теперь Фригге показалось это странным. Категоричность и злость младшего сына все больше убеждали ее о некоторых чувствах, которые мог испытывать Локи к девице. — Ты больше не веришь моему слову? Обряд провел лично твой отец. — Он ей не пара, — измученно выдал трикстер и подорвался как ошпаренный. Свое беспокойство царица не могла скрывать, ведь о младшем сыне она беспокоилась больше всего. Фригга не видела его в таком подавленном состоянии раньше, ведь сын никогда не проявлял интерес к девам, он ходил мрачным как тысяча ётунов и был занят лишь государственными делами. — Кто же тогда ей пара? — заинтересовано спросила Фригга. Локи расхаживал по комнате, нервно потирая большими пальцами ладони. Он и сам не заметил, как начал себя выдавать, ведь царица обладала необыкновенным проницанием и видела всех насквозь, а его тем более. — Кто-то ее положения. Фригга вновь покачала головой и отпила прохладной воды, ее сыну стоило усмирить пылкий нрав. Локи был известен своей педантичностью и сдержанностью, но сейчас от них не осталось и следа. Царица могла читать мысли сына, будто открытую книгу. — Разве это правильно, Локи, судить о человеке по его происхождению? Теорик — прекрасно обученный юноша, воспитанник Фрейра. Он в почете у всего двора, и Один высоко ценит его. — Иждивенец, — буркнул себе под нос трикстер. Но царица все равно его услышала. — Локи! Он презрительно хмыкнул и уставился на открытую террасу. Покои царицы располагались выше других, во дворце, что выше любых гор в Асгарде. Отсюда Фригга наблюдала за размеренной жизнью царства и любовалась мирным небом. От нее ничего не утаишь, царица знает все тайны, каждый секрет. Возможно, она даже знает то, что Локи так яро скрывает сам от себя. — Ты уже присмотрела им уютное гнездышко? Где-нибудь на севере, я угадал? Но не очень далеко, чтобы близко к дворцу. Фригга пыталась игнорировать его язвительный тон и саркастическую улыбку, она собралась с силами и выглядела серьезной до невозможности. Локи всегда так поступал, когда злился, но царица свыклась с характером сына. — После свадьбы Сигюн не сможет жить подле меня, у нее будет собственная жизнь, как того требуют наши законы и обычаи. Да, на севере есть пустующее поместье, и я уверена, что молодожёнам там будет уютно. С его губ сорвалась коварная насмешка, которая сочилась болью и горечью. — Ты так о ней заботишься, мама. Кто-то поговаривает, что даже чересчур. — Она дорога мне, Локи. И твоему отцу тоже, и ты знаешь почему, — грустно ответила царица. — И ты, несомненно, будешь рада, когда она выйдет за Теорика. Сигюн наконец станет асиньей, хоть и по браку, но о чем тебе еще мечтать? Локи переходил всякие грани, и она не выдержала. — Сигюн — асинья по крови и была ею всегда, — строго молвила матушка. Только ему было невыносимо слушать мать, Локи чувствовал себя паршиво. Казалось, будто лютые зимы Ётунхейма были милосерднее, чем слова царицы. К горлу подошел ком. — Когда я был ребенком, то по ночам не мог дождаться нового рассвета, ведь это бы значило, что утро мы встретим в твоих покоях, — меланхолично начал он и поднял глаза к голубому небу. — Мы стояли на этом самом месте тысячу раз и наблюдали за царством, его утренним солнцем, любовались великолепием и могуществом Асгарда. Ты рассказывала мне о подданных, об их жизнях, рассказывала историю нашего царства, показывала диковинных птиц, которые пели на твоей террасе. То были самые счастливые времена в моей жизни. Утренние лучи приятно обжигали лицо и слепили глаза так, что перед собой трикстер видел лишь размытые белые пятна. Но он отчетливо чувствовал материнскую теплую руку на своем плече. Она всегда так делала, когда ее дитя печалилось, но ведь раньше Локи был ребенком, и ему это было дозволено. — Все изменилось, мама, — печально произнес Локи, от чего сердце Фригги обливалось кровью. — Но я здесь, дорогой, — она еле сдерживала слезы. Лицо царевича помрачнело, а губы от досады побелели. Он покачал головой и прикрыл глаза. — Этого мало, — вместо голоса сына Фригга слышала лишь боль и печаль. Ее дитя молча страдало, а она ничем не могла помочь. Какой матери под силу видеть муки собственного ребенка? Какой ей прок из власти и могущества, если она не может помочь сыну? Почему же он раньше не пришел к ней? Быть может, царица смогла бы что-нибудь придумать с самого начала, но ведь теперь-то поздно. — Чем я могу помочь? — ее слова вынудили его обернуться. В некогда ярких зеленых глазах сына залегли грусть и печаль. Фригга ужаснулась от увиденного, она его не узнавала. — Расторгни помолвку, — потребовал Локи. Царица ужаснулась, она дрожала как осенний лист, ведь все догадки оказались правдой. — Дорогой, ты же сам знаешь, слово твоего отца… — Свято и нерушимо, я знаю, — перебил он. — Но тебя он послушается, мама. Поговори с отцом, молю тебя. Ее сухие руки вмиг оказались в его руках, а в глазах сына воспылала некая надежда. Он искренне надеялся, что матушка поможет. — Будет благоразумнее поговорить с самой Сигюн. Ведь нельзя решать за нее, мы говорим о ее браке, о ее судьбе. Настроение царевича вмиг сменилось, он снова посерьезнел и нахмурился так, что брови сомкнулись на переносице. На скулах играли желваки, а во рту почувствовалась горечь. — Боюсь, это невозможно, мама. Она презирает меня и не станет со мной разговаривать. Он отпустил руки Фригги, и она почувствовала на себе холодный ветер. Одиночество и тьма стали его постоянными спутниками по жизни, но теперь Локи тонул в этом мерзком мраке, и казалось, что спасения ему нет. — Как же так случилось, Локи? Но он не спешил отвечать, трикстер решил сделать то, что у него всегда получалось лучше всего — он замкнулся в себе. В его понимании именно Сигюн была предательницей, а не он. Как она могла согласиться на брак с этим ничтожеством, когда она достойна царских палат? Да, он обманул ее в надежде собственной выгоды, но ведь это его сущность, он бог лжи и обмана. Как можно винить его за это? Разве можно изменить чью-то сущность? Таков уж Локи и другим не станет. Он ведь не пытался изменить ее, он принял ее всю, даже с ее недостатками. Да, в его глазах именно ванахеймка была виновата в случившемся, ведь это она вечно испытывала его терпение, дразнила и задевала, а теперь и вовсе намеревалась связать себя священными узами брака с первым встречным. Сигюн ведь делает это назло ему, правда? Матушка с ужасом наблюдала за его пугающим молчанием и уронила первую слезу, когда ее дитя повернулось к ней спиной. Фригга не увидела, как и когда у Локи появились чувства к иностранной девушке, и более того, не увидела, были ли те чувства взаимны. Какая же из нее мать, если она не смогла заметить, что происходит под ее носом? — И все же я прав, мама. Все изменилось, — он смотрел туда, где начиналась Бездна, и исчезало черное море. — И вот мы стоим на том самом месте спустя столько лет, только все по-другому. Мы стоим на самой высокой вершине Асгарда, а я чувствую лишь одиночество и пустоту. Скажи мне, мама, все боги такие одинокие? — в его голосе слышалась вся боль, что есть во Вселенной и эта боль терзала сердце Фригги. Локи стоял так высоко, что поистине чувствовал себя богом, и это место, в котором он когда-то был счастлив, больше не согревало его душу. Когда он был с Сигюн, то чувствовал счастье и покой, все было в точности, как матушка рассказывала, когда упоминала об его отце. Но Сигюн выходит замуж и его покой нарушен. Прежде все пытались задеть и ранить его, и те старания были безуспешными, но теперь… теперь ничто не могло ранить его больше. — Дорогой… Фригга хотела что-то ответить, утешить сына, но прежде чем она смогла сообразить что-либо, Локи сорвался с места и стрелой метнулся к двери. Он вылетел из чертогов царицы так молниеносно, что совсем не заметил в дверном проеме одну из дам царицы. Он случайно задел ее плечом и, конечно же, узнал девицу. Видимо, норны решили поглумиться над ним в тот день, ведь на пороге стояла поникшая Сигюн, сверкая тревожными глазами. Она выглядела такой невинной и такой прекрасной, словно все и всё вокруг было творением греха. — Прочь с дороги, мелочь, — грубо рявкнул Локи, громко хлопнув дверью. Удар оказался таким сильным, что княжна даже поморщилась, потирая покрасневшую ключицу. Боль была настолько невыносимой, что казалось, будто тонкую кожу вспороли острым лезвием и оставили гнить на палящем солнце. Она понимала причину его злости, но не могла оправдать. Локи увядал на глазах, с каждым днем все больше и больше превращался в злобное и зловещее нечто, которое уничтожало все вокруг. Яркий изумрудный плащ волочился по длинному золотому коридору, и она завороженно наблюдала за удаляющейся вдали фигурой трикстера. Нет, Сигюн не могла ненавидеть его и презирать, но она точно ощущала отвращение к его проделкам. Почему она все это время думала, что они похожи? Ведь она бы никогда не стала вредить ему! Она бы никогда не стала вредить ему… Ванийка застала царицу врасплох, это было очевидно. Фригга постоянно прятала взгляд и ее сотрясала нервная дрожь, а при виде ванийки она и вовсе бледнела. Кажется, царица и позабыла, что сама позвала Сигюн к себе. Обсуждать грядущую свадьбу теперь казалось таким странным и чем-то неправильным. Она не сумела достучаться до сына, быть может, ей удастся поговорить с Сигюн? Девушка изменилась, тут и думать нечего. Фригга с облегчением отметила, что ужасная сыпь сошла с лица и рук молодой колдуньи, осталось лишь незначительное покраснение. Девочка так выросла в Асгарде, возмужала и окрепла, нашла свое призвание и обрела новые силы, а царица радовалась так, будто все эти достижение сделало ее собственное дитя. У Фригги не было никакого права называть Сигюн здесь чужой или гостьей, ванахеймка и впрямь была ей как дочь. Царица все задавала странные вопросы, к которым молодая колдунья не была готова. Но больше всего Сигюн удивилась вопросу царицы, которая пыталась убедиться в искренности чувств между ней и Теориком. На самом деле Сигюн удивилась и задумалась. Теорик был самым милым, понимающим, добрым и заботливым мужчиной, которого она встречала. И он ей правда нравился, но она точно не любила его. Со временем придет и любовь, думала Сигюн, хотя и не верила собственным словам. По душному дворцу царя порхали прекрасные девы, в уме которых были лишь пиршества и пышные наряды. Те девицы лишь щебетали сладким голоском, плясали в танцах и распевали песни, разве они видели те ужасы, которые видела Сигюн? Нет! Те асиньи были счастливыми и беззаботными, а вот Сигюн никогда такой не была. В своей жизни она повидала многое и теперь мечтала лишь о тихой размеренной жизни где-нибудь на краю мира, где бы никто ее не нашел. И она видела ту счастливую жизнь с Теориком, который в ней души не чаял. Да, она его не любила, но сама царица поучала, что любовь не сваливается как снег на голову. Для этого нужно время и много усилий, и Сигюн была готова к любым трудностям. В голове трезвонил строгий голос Фригги. Порой мы видим только то, что хотим видеть, но не замечаем реальности. Ингрид возилась с ее волосами, то расчесывая, то заплетая их в изысканные косы, она что-то напевала себе под нос, но Сигюн ее будто не слышала. Ванахеймка смотрела на свое отражение в позолоченном зеркале и с трудом дышала. Ведь порой мы видим только то, что хотим видеть, и совсем не замечаем то, что реально. Она размышляла о них с Теориком. Царица словно в воду глядела — Сигюн была не уверена в своем решении. Рядом с ним ей было уютно и стать его женой казалось самым правильным решением в жизни, но все равно было какое-то «но», что терзало душу. Она пыталась представить их совместное будущее, хотя бы что-то, но ничего не видела и это ее угнетало. Ингрид колдовала над волосами, а Сигюн не замечала ничего вокруг, будто весь мир перестал существовать. Она сидела как одурманенная, и что-то постоянно спутывало мысли. Княжна постоянно возвращалась к словам Ингрид, которая рассказала о поддельном царевиче. Ей бы о свадьбе думать, а не о царевиче… — Я вспомнила! — восторженно вскрикнула ванийка, подорвавшись с места. Впечатлительная Ингрид резко отскочила и приложила руку к выпрыгивающему их груди сердцу. Она судорожно переводила дыхание, согнувшись в три погибели. Госпожа раньше часто пугала ее, но асинья решила, что те деньки давно в прошлом. — Что вспомнили? — от удивления карие глаза округлились до размеров золотой монеты. Сигюн сияла от счастья и глупо улыбалась, но моментально помрачнела, вспоминая что-то. Она знала! Знала, что в тех словах таится какая-то тайна, какая-то загадка… — Когда-то я рассказывала о детском сне, помнишь? О сне, когда я увидела царевича, — Сигюн прикусила губу и криво улыбнулась. — О, глупая, глупая Сигюн. Ведь я всё неверно истолковала, проклятье! Ведь тогда я видела не его! На лице асиньи появилось смятение, она пыталась осознать слова госпожи. — Вы видели не Его Высочество? — удивилась Ингрид. Тот мужчина из снов был в длинном красном плаще и парил над землей — о ком другом могла подумать маленькая княжна, которая много наслышалась о прекрасном царевиче? Конечно, в своих мечтах маленькая Сигюн желала видеть наследника могущественного Асгарда, чтобы мечтать о нем еще больше. Но теперь она повзрослела и знала больше, она видела больше. — Он не показывал свое лицо, я видела лишь его лишь со спины. У него не было молота, но были желтые перчатки. Это был не Тор! То был поддельный царевич! На Ингрид нашел страх и ужас — госпожа умела говорить зловеще. Если то был не царевич Тор, когда кто? — Кого же вы видели? Сигюн отпрянула и растерялась, она смотрела сквозь подругу. — Не знаю, — с ужасом ответила она. Княжна тяжело вздохнула и вновь присела. Она выглядела печальной и угрюмой, и Ингрид узнала в ней ту самую Сигюн, которая сходила с ума все эти дни. Глаза княжны повлажнели, а голос надорвался. — Я не знаю его, но знаю, что он искал какую-то деву, а она искала его. И это была колдунья… и она такая… такая красивая, ее глаза полыхали диким пламенем, а в волосах горела осень, а его имя… Я точно слышала, как дева называла его. Это имя, не могу его вспомнить, но точно знаю, что оно что-то значит и оно такое… оно такое… такое странное.