Змеиный Народ

      Удивительно, как простое воспоминание о ней всё изменило. Только что я думал, как бы побыстрее отвязаться от сумасшедшей, а секунду спустя готов был бежать за ней хоть на край света в надежде, что она действительно может что-то знать о судьбе любимой.       Мысль о том, что старуха может меня обманывать, мелькнула и исчезла. Конечно, из-за своих поисков я был довольно известен в округе, и уже давно стал чем-то вроде местной достопримечательности. Этакого городского дурачка, продолжающего искать девушку, пропавшую более двадцати лет назад. Но всё же я был известен не настолько, чтобы бродяги и бездомные узнавали меня в лицо.       Поэтому я отдал Опойке, так назвала себя старуха, все деньги, что у меня были. Однако прямых ответов я так и не получил. Отмахнувшись от всех попыток расспросить её, новая знак омая приказала мне идти за ней, и направилась в какую-то подворотню.       Вновь шевельнулись мысли о подставе и всё же я последовал за странной сопровождающей. И вовремя, надо сказать – из-за угла вырулила полицейская машина, которую я заметил по шороху шин и переливам красно-синих мигалок. Находясь в такой компании лучше было не попадаться на глаза служителям правопорядка. Попетляв немного по узким улочкам мы вышли к границе промзоны и, провожаемые отдалённым собачьим лаем, приблизились к длинному, четырёх этажному зданию из жёлтого кирпича.       Судя по истершейся, замытой дождём вывеске, находившиеся здесь цеха давно уже не эксплуатировались. Эталон заброшки – вот как он есть. Окна отсутствовали как и отопление – внутри было не теплее, чем на улице. По крайней мере – на первом этаже.       Мы поднялись на второй. Миновали длинную лестницу без перил и оказались в помещении, заваленном грудами мусора и одежды. Сюда бездомная, повидимомоу, стаскивала все подряд. На окне были расставлены запасы – баночка кислой капусты, контейнер с картошкой и макаронами, чай, конфеты и даже упаковка собачьего корма, припасённого, по видимому, на чёрный день.       В центре стоял стол и диван, явно найденный на ближайшей помойке и каким-то образом затащенный на самый верх. Не знаю, что я ожидал увидеть, входя в «убежище» Опойки, но увиденное поразило меня. Вместо «бомжатника» я глазам предстал дом, в котором было почти уютно, если не обращать внимания на тошнотворный запах и холодные сквозняки, тянувшие от оконных проёмов.       Пока я осматривался, Опойка принялась хлопотать по хозяйству. Скинув пожитки в углу, она первым делом, собрала валявшийся мусор, покидала его в ржавую жестяную бочку и подожгла. Наблюдая за действиями, бездомной я не мог не восхищаться её изобретательностью. Правду говорила пословица – голь на выдумки хитра. Конструкция была настолько элементарна, что собрать такой вот «генератор» для переработки индустриальных отходов в тепло и свет мог кто угодно. Диапазон же используемого топлива и вовсе охватывал все существующие, горючие материалы. Единственным недостатком был смрад, валивший из бочки вместе с дымом.       — Чего морщишься? Что накидаешь то и горит, – усмехнулась Опойка, заметив, как я кашляю, судорожно прикрывая лицо рукой.       Мне, впрочем, было не до смеха. Мало того, что по горлу драло так, как будто я глотнул медицинского спирта, так ещё и нам ум пришёл список токсичных химических соединений, выделяющихся при сгорании мусора. Память тут же подкинула несколько историй о людях, которые надышались таким вот дымом и стали инвалидами на всю оставшуюся жизнь. Повторить их судьбу мне не хотелось.       По мере того, как комната прогревалась, запахи стали ощущаться острее – аромат немытого тела, нестираной одежды и перегара тревожил обоняние. Находиться внутри стало трудно Опойка же настолько привыкла к этому калейдоскопу неприятных запахов, что не обращала на них внимания. Вытащив из закромов сомнительного вида бутылку без этикетки, она поболтала ею, предлагая мне присоединиться. Внутри плескалось что-то мутное. Возможно даже стеклоочиститель, купленный по дешёвке в ближайшем ларьке.       — Будешь? – спросила Опойка устраиваясь на диване и, когда я отрицательно помотал головой, сделала изрядный глоток. – А вот я выпью. Пить вообще приходится много… особенно на ночь. Если ложиться спать трезвой то не уснешь – холодно, и все болит. Поэтому я стараюсь напиться вечером, чтобы вырубило до утра. Я не знал, как реагировать на этот внезапный приступ откровенности, а потому продолжал молчать. Да и бездомная нуждалась, скорее не в собеседнике, а во внимательном и понимающем слушателе.       — Раньше старалась найти место рядом с теплотрассой, но на улице-то не особо-то поспишь. Менты забирают в участок. И зачем спрашивается? Что с меня, бездомной, возьмёшь-то? Так нет ведь, всё равно гоняют, как собаки цепные! – Опойка сплюнула на пол, вспоминая о жестокостях, которые претерпела от людей в форме. Я же молчал, слушая её и старательно подавляя своё нетерпение.       Желание узнать о судьбе Кати сжигало меня изнутри. И если бы не годы ожидания я бы, наверное, не выдержал и набросился бы на Опойку, требуя обещанных ответов на свои вопросы. Но время, прошедшее с той злополучной ночи на берегу моря, сделало меня более уравновешенным, поэтому я покорно сидел, ожидая, когда старуха сама разговорится и перейдёт, наконец, к главному.       А чтобы как-то отвлечь себя, принялся размышлять о том, как же причудливо, однако, устроена жизнь. Ведь рядом с привычным миром относительной безопасности и стабильности существовала и иная, параллельная реальность – мир бездомных. И всё это время я словно старательно избегал соприкосновений с этой чуждой для меня реальностью. Торопливо проходил мимо, отворачиваясь и украдкой проверяя – на месте ли кошелёк, и старался сесть подальше, если видел в троллейбусе бродягу. Изредка подавал мелочь или угощал сигаретой. Наверное, даже «скорую помощь» вызывал бы, возникни такая необходимость. Ну или полицию, если надо.       — Что ты чувствуешь, когда смотришь на меня? – неожиданно спросила Опойка, смаковавшая спиртосодержащую жидкость, словно дорогое вино. Я растерялся, не зная, что ответить. При виде бездомной я испытывал довольно... противоречивые чувства.       Стыд и вину, потому что не мог, да, в общем-то, и не хотел ей помочь. Своих проблем хватало. Жалость, потому что предо мной было человек, но одновременно и недоумение от мысли – как с ней могло случиться подобное? Ко всему этому примешивалось ещё и презрение, ведь она сама была виновата в том, что докатилась до такой жизни. Но самое главное я испытывал страх от мысли о том, что такое могло случиться и со мной! Наверное, поэтому я и стремился свести к минимуму случайные столкновения с непредсказуемой и пугающей реальностью бездомных. Спешил забыть и вернуться в свой привычный, отлаженный, понятный мир.       Но сейчас у меня не было выбора – эта бродяжка была единственной, кто мог знать что-то о существе с жёлтыми глазами. К тому же, привычный для меня мир рухнул ещё там, на пляже. Так что сейчас мне, по большому счёту, было особо уже нечего терять.       — Не знаю... сострадание, наверное… – неуверенно ответил я, боясь разозлить Опойку. Она ведь могла «встать в позу» и начать распинаться о том, что я не должен её жалеть. Что каждый человек – хозяин своей судьбы, и она сама выбрала себе такую жизнь. Но сидящая на диване, усталая женщина лишь коротко кивнула, то ли разочарованная, то ли удовлетворённая моим невнятным ответом.       — Вот именно, – обрубок её указательного пальца многозначительно устремился вверх, но смотрящие на огонь глаза остались пустыми. – А они ничего не чувствуют. Ну, ты знаешь о ком я... твари, с жёлтыми глазами. Змеи в человеческой коже! Змеелюди!       «Опять рептилойды! Неужели всё-таки правда» – мысль разорвала мой разум подобно молнии, оставив меня ослеплённым и оглушённым. Проработав несколько лет в шахте и так и не обнаружив даже намёка на существование подземной цивилизации рептилий, я постепенно разуверился в этой гипотезе, однако же слова Опойки вновь возродили мою веру в сверхъестественное.       — Расскажите мне о них, – сейчас я готов был выслушать любую, даже самую безумную версию, хотя и особых надежд на эту истеричную женщину не возлагал. Она явно страдала от недостатка внимания и денег, вот и сочинила небылицу, чтобы «развести» местного чудака, ищущего свою пропавшую девушку на задушевную беседу, а заодно подзаработать. Весьма успешно, кстати.       — А что рассказывать? Похитили они меня. Накинулись в ночи как дикие звери, и утащили под землю. Эта проклятые горы со всеми их пещерами и туннелями похожи на пчелиные соты... я думала, что с ума сойду, пока меня тащили по тем адским безднам...       Не сошла, а жаль. Лучше бы так, чем, то, что было потом... они притащили меня в какую-то пещеру, и там для меня настоящий начался ад... они ведь только с виду как змеи, а на деле совсем как люди... да и причиндалы у них человеческие... здоровенные...       — Вас изнасиловали? – осторожно спросил я, ведь это объяснило бы и безумие несчастной женщины, и её бродяжничество.       Видимо её разум не справился с травмой. Мне проще было поверить в маньяка, который похищает девушек и держит их в каком-то подвале, чем допустить, что прямо у нас под ногами таятся ужасные существа, вроде всё тех же злосчастных рептилойдов.       Однако же я помнил светящиеся жёлтые глаза и в лесу и не спешил сбрасывать со счетов рассказ Опойки, которая продолжала делиться подробностями плена. Выдумка или нет, но её слова леденили кровь, вызывая иррациональный, обезоруживающий ужас.       — Они разрушили моё тело, разум и душу! Один за другим... они приходили ко мне один за другим... – старуха хихикнула, но этот звук тут же перешёл в сдавленные рыдания. – Когда один заканчивал его место сразу занимал другой, и так без конца... без конца...       Они в очередь выстраивались возле той пещеры... все бледные, уродливые, со страшными чешуйчатыми телами… их жёлтые глаза горели, яд с клыков капал на моё обнажённое тело, а когти врезались в плоть, когда они ставили меня в немыслимые позы...       Опойка прервала рассказ и замолчала, словно заново переживала этот кошмар наяву. Я же сидел, боясь даже пошевелиться и потревожить женщину, решившуюся рассказать о самом тёмном моменте жизни. И было уже неважно – верю я её словам о змеелюдях или нет – она верила в то, о чём говорила, и мне этого было достаточно, чтобы постараться вести себя как можно более тактично.       — Я не знаю, сколько я провела в тех пещерах, и сколько тварей... побывало во мне... времени в том аду не существовало... а в перерывах между их... визитами... я оставалась одна... в кроваво-красной темноте... в компании собственных стонов и всхлипов...       Но, даже сломав моё, тело они не смогли подчинить себе мой разум и превратить меня в безвольную куклу, безразличную и безучастную ко всему, что с ней происходит. Я с детства была норовистой, а потому попыталась бежать, как только мне представилась возможность. Думала – умру, так умру. Смерть казалась мне милостью, прерывающей бесконечную череду мучений.       — Вам ведь... удалось вырваться? – тихо спросил я, искренне надеясь на хорошее окончание этой душераздирающей повести.       — Удалось, – утвердительно кивнула старуха, делая очередной глоток. – Только я не ушла дальше соседнего коридора... и дорого заплатила за свой маленький «побег». Эти твари избили меня до полусмерти и прижгли лицо. Просто взяли и сунули мою голову в открытое пламя. Опойка указала на свой платок, закрывавший, как я теперь понял, следы страшных ожогов на коже.       — С тех пор, если я делала что-то не так, мне вырвали ногти и отрезали пальцы. Как видишь с ними у меня теперь беда... – женщина тихо хихикнула, взмахнув у меня перед лицом изуродованной культёй с короткими обрубками, оставшимися от её пальцев.       — Как вы выдержали всё это? Как это вообще можно выдержать?! – спросил я, не зная, о чём ещё можно было спросить сейчас.       Сказанное Опойкой не просто потрясло или даже ужаснуло меня, а уничтожило. Ведь благодаря им я понял, что означает слово «страдание». И до этого я ещё смел думать, будто мне было плохо. Да я жил просто райской жизнью в сравнении с этой женщиной!       — Отсутствие дневного света и постоянное насилие кого сведёт с ума... – старуха вздохнула, содрогаясь от воспоминаний о пережитом. – Я бы тоже сошла, если бы не забеременела, и они не решили перевести меня в другое место... эти, родильные палаты.       Тёплая была пещера... там сидели ещё две или три девушки... не помню. Вроде бы сначала их было трое, но одна истекал кровью во время родов. Ей повезло... она не увидела выродка, исторгнутого её чревом. Он мало походил на человеческое дитя...       — Девушки?! – воскликнул я, не заметив, как подскочил на ноги. Если Катя была среди пленниц, я должен был знать, но Опойка даже не услышала моего вопроса. Мои попытки узнать, была ли там красавица с платиновыми волосами тоже были проигнорированы.       — Я не хотела рожать... не хотела носить в себе эту мерзость! – Опойка смахнула со стола пустую бутылку и вцепилась в собственный живот, сжимая и царапая его тем, что осталось от её пальцев. – Но сколько бы раз я ни пыталась покончить с собой или вызвать выкидыш, меня всегда останавливали, не позволяя довести начатое до конца. Как это называют? Репродуктивное насилие!       Не помню, как родила. Я была в таком беспамятстве, что даже не осознала, когда всё произошло. Те женщины, сделали всё, чтобы помочь мне родить, а потом одна из них показала мне мою новорождённую дочь... эта тварь с жёлтой чешуйчатой кожей и змеиными глазами должна была умереть... этому нельзя было позволять жить и я попыталась удушить её сразу, как только увидела...       ...но один из них помешал мне прежде, чем я до неё дотянулась... видно почуял мои намерения и ударил по лицу. Я упала и разбила голову о камень... наверное, они решили, что я всё равно умру и не стали со мной возиться. Решили сожрать. Тех, кто не может рожать они жрут. Но они совершили ошибку, решив помыть меня перед употреблением, и я бросилась в подземную реку...       Я должна была умереть и, клянусь Богом, я этого хотела... но я выжила, не знаю как. Меня выбросило на берег неподалёку от города. Некоторое время я блуждала по улицам... растерянная, изуродованная, стыдящаяся показаться на глаза людям. От моей прежней красоты ничего не осталось, и не было никого, кто помнил бы меня. Мне некуда было идти, и я шарахалась от каждой тени...       Опойка всё говорила и говорила, выплёскивая всё, что хранила в душе, а я не знал, что ответить. Я просто сидел, не смея поднять взгляд на сидевшую передо мной женщину. Если рассказанная ей история была правдой, то всего за несколько лет плена она из юной красавицы превратилась в полубезумную старуху с седыми, всклокоченными волосами и страшно изуродованным лицом. Хотя кто сказал, что их было несколько? Может она провела в плену пять или десять лет? А может... Нет! Я не хотел об этом думать!       Мысль о том, что всё, о чём она рассказала, могло произойти и с Катей, привела меня в ужас. Охваченный им, я даже подумал, а не схватить ли это старуху за костлявые плечи и не встряхнуть ли её как следует, спрашивая – не было ли в том подземелье Кати? И если да, то не осталась ли она там – в лапах чешуйчатых подземных монстров, изо дня в день насилующих её? Снова, и снова...       Но, поколебавшись секунду, решил, что такие действия лишь испугают Опойку, и тогда я точно из неё больше ни слова не вытяну. Поэтому я сдержал своё нетерпение и продолжил слушать исповедь несчастной, прошедшей через мытарства, женщины.       — Потом, немного оклемавшись и придя в себя, я попробовала просить помощи. Да только никто не откликнулся. Люди проходили мимо, как будто не замечая меня... а в милицию я не пошла – кто бы поверил бредням сумасшедшей без документов?       Опойка же затравленно огляделась и, придвинувшись практически вплотную ко мне, продолжила рассказывать. Её боязливый полушёпот, обдавал моё лицо смрадом пота и алкогольного перегара, а слова ввергали в тёмную пучину параноидального кошмара.       — К тому же они бы всё равно не дали ментам вмешиваться. Да, они гуляют по городу, прячась под иллюзией человеческого облика. Но взгляд выдаёт их. Холодный и отстранённый. Его я узнаю где угодно. А ещё они плохо умеют скрывать свою сущность...       ...собственной слабости боятся до жути, вот и принимают облик брутальных мачо с выраженными мышцами, или необычайной гибкости дамочек с шикарными грудями и бёдрами. Однако всё в них немного чересчур и вызывает ощущение искусственности.       Паранойя всё сильнее охватывала меня. Потому что одно дело узнать о змеях, таящихся под землёй и совершенно другое – о том, что некоторые из них живут рядом! Так можно было начать подозревать соседей, друзей и даже родных. А это был уже прямой путь в сумасшедший дом. Эта мысль промелькнула предвестником безумия и мне от неё стало так страшно, как не было, наверное, никогда в жизни. Кожа покрылась мурашками, и мне захотелось оказаться подальше от этого чердака, превращённого в логово.       — Да, меня им не обмануть. Я знаю их, а они меня не помнят и не узнают. Как и ты не узнал... – с этими словами Опойка сняла драный платок, открыв постаревшее, изуродованное шрамами ожогов, но всё равно узнаваемое лицо той, кого я так давно искал.       — Катя! – воскликнул я, ощущая как радость долгожданной встречи, сливается с ужасом осознания, что всё рассказанное случилось именно с ней, и сожалением, что я ничем не смог помочь ей. Что оставил гнить в том подземелье ужасов. – Ты жива!       — Жива? Ты глухой что ли?! Ты слышал хоть слово из того, что я сказала, скотина бесчувственная? – взорвалась Опойка, подскочив на ноги. Она была пьяна и шаталась – Я не жива! Они забрали меня и насиловали, пока я не превратилась в живой труп.       Забыв о грязи и отвратительном запахе, я попытался обнять давно потерянную возлюбленную, но она не позволила, легко отстранив меня уродливой культёй. Не смотря на кажущуюся немощь в её теле была сокрытая немалая сила. Мучения закалили её.       — Не трогай меня! – истерически взвизгнула Катя и отшатнулась, повалившись при этом обратно на диван. – Не прикасайся!       — Успокойся и посмотри на меня! Это же я! – не обращая внимания на протесты, я коснулся шрамов на её лице, наслаждаясь встречей, насколько это было возможно. Я нашёл Катю. Действительно нашёл её! Это – единственное, что сейчас имело значение.       Катя сжалась от моего прикосновения, а потом сама прижалась ко мне всем телом. Несколько секунд я блаженствовал, вновь сжимая в объятьях девушку, которую продолжал любить, не смотря ни на что, а затем услышал у себя над ухом её негромкий голос:       — Ты должен был быть там вместе со мной, но ты сбежал... – голос Кати зазвучал громче и увереннее. Я взглянул в её глаза, и отшатнулся, увидев в них лишь ненависть. Девушка, которую я любил, винила меня в своих муках! И не напрасно. Ведь я подвёл её.       Предал. Сбежал, спасая свою шкуру. Вместо того, чтобы разделить с ней муки, оставшись рядом в горе, как был рядом в радости, я позволил ей страдать в одиночку. Страдать вместо себя. Никакие слова и поступки в мире не могли искупить подобного зла.       — Катя... – шепнул я, вглядываясь в красное и опухшее, лицо женщины, которую теперь совершенно не узнавал. Ибо в ней не осталось ни следа той, кого я так любил. Её глазами на меня теперь смотрел её призрак. Безумная старуха, напивающаяся до полусмерти в попытках стереть из памяти преследующий её кошмар. Но тот, видимо, слишком глубоко въелся под кожу, изменив и изуродовав её душу до неузнаваемости. Теперь даже любовь была не в силах спасти её и следующие слова Опойки подтвердили это.       — ...наша любовь давала мне силы жить, поэтому они не смогли сломать меня, как других девушек... и тогда они отняли у меня её, показав, как ты сбежал! – её лицо перекосила гримаса, а из, мутных от выпитого, глаз хлынули скупые слёзы нестерпимого горя.       Я смотрел на неё и не находил в себе сил оправдываться или возражать. Потому что брошенные мне в лицо обвинения были правдивы. Я действительно струсил тогда и был виновен во всём, что с ней случилось. Не меньше, чем её загадочные похитители.       Мысль о том, что я косвенно был причастен к тому, что над Катей надругались всеми возможными способами, а потом просто бросили её, сломленную и безумную, причиняла столь сильную боль, что я едва мог дышать. Глаза застилали горькие слёзы вины.       — …ты слышал мой крик и должен был прийти на помощь! Но ты сбежал, трус! А потом даже не попытался спасти… О! Сколько времени я провела в мечтах о том, что человек, которого я любила, придёт и спасёт меня. Я плакала в темноте и звала тебя, но ты...       ...ты так и не пришёл. Ты бросил меня и за это я ненавижу тебя всем сердцем! Моя любовь умерла. С пор меня поддерживала ненависть. Я жила только мыслями вот об этом! – выхватив из-под одежды заточку, Катя коротким движением вогнала её мне в бок.       Ледяной металл легко прошёл между рёбрами, разорвав сухожилия и мышцы. Острая боль пронзила тело, заставив согнуться пополам, но Опойка не дала мне упасть. Схватила обрубками окровавленных пальцев за подбородок и принудила смотреть на себя.       — Похороненная в темноте и безмолвии и думала о том, как однажды посмотрю тебе в глаза и отомщу за то, что ты сделал со мной! – резко выдернув заточку из раны, она нанесла ещё один удар, вонзив её в солнечное сплетение. Боль была короткой, но ослепляющей. Она застлала сознание, калёным железом выжигая из него все мысли, а затем покинула моё тело вместе с оружием.       — Представляла твоё искажённое болью лицо! – лезвие вошло сначала в грудную клетку, а затем в живот – ниже и левее второй раны. – ...вылезающие из орбит глаза и рот, распахнутый в крике! Представляла, как ты будешь визжать, бесчувственная тварь!!!       Ухмыльнувшись, Опойка провернула лезвие в ране. Боль заполнила меня до краёв, не смотря на это, я всё равно прошептал:       — Прости меня... – вглядываясь в лицо той, кто убивала меня сквозь пелену слёз, я ощущал на губах горячую влагу. Я знал, что мне конец и не противился смерти. Лишь надеялся, что хотя бы так смогу искупить вину перед Катей, сняв часть груза с её души.       Силы покинули меня, и я повалился на пол, ощутив, как от удара раны в теле полыхнули огнём. Сознание заволокла чернота...       Наверное, я отключился на секунду, потому что, открыв глаза, понял, что лежу на боку, ощущая впившиеся в щёку песчинки и ворс старого и пыльного ковра,который стремительно пропитывался моей кровью. На смену боли пришёл холод. Я попытался подтянуть ноги к груди, но не смог даже этого. Я умирал, жизнь покидала израненное тело, но перед тем, как смерть смежила мои веки, Опойка перевернула меня на спину и, усевшись верхом, плюнула в лицо, процедив сквозь гнилые и редкие, как пеньки, зубы:       — Я провела в аду так долго... теперь твоя очередь туда отправиться! – заточка хищно блеснула в руке Опойки и с убийственной яростью вонзилась в моё сердце. Тело разорвала вспышка заключительной боли и взор начало заволакивать пеленою забвения...       Я думал, что последним, что я увижу в жизни, станет искажённое ненавистью и безумием лицо любимой девушки, но перед тем, как смерть смежила мои веки, я увидел как в темноте за её спиной зажглась пара жёлтых глаз. Тех самых самых, что преследовали меня в кошмарах последние двадцать лет. Несколько мгновений крохотные огоньки просто висели в пустоте, а затем вокруг них, словно на детской картинке-загадке начало проступать лицо. Не человеческое, но и не звериное – это было лик самого дьявола.       Именно его зло вещие очертания люди видели в кошмарах и предсмертных видениях. Именно этот образ мерещился детям в темноте под кроватью и преследовал подростков по ночным улицам, прячась в тени. Именно он заставлял взрослых с криком просыпаться по ночам, цепляясь за простыни. К счастья, небытие поглотило меня прежде, чем я успел рассмотреть его целиком...       Опойка прожила лишь на несколько секунд дольше человека, которого любила и ненавидела всем сердцем. Пришедшая из темноты тварь накинулась на неё и повалила на пол. Остры когти с лёгкостью разорвали прикрывавшее тело тряпьё и вонзились в беззащитную плоть. Старуха закричала – не столько от боли, сколько от ужаса, вызванного осознанием того, что существа из её кошмаров снова пришли за ней, но никто не слышал её криков и не пришёл на помощь. Влюблённые умерли. Зло торжествовало.