Сращение

      – Ты это почувствовал? – спрашивает Цзян Чэн, когда они оказываются рядом друг с другом и никто не может подслушать.       Сегодня они вернули мечи: чёрный Суйбянь, снежно-голубой Бичэнь, звенящий яростью Саньду – и когда Вэй Ин вынул меч из ножен, то почувствовал недостаток сил. Суйбянь был мощным духовным оружием, и силы заклинателя, владеющего им, должны были быть столь же высокого уровня. Меч подчинялся, но не так, как раньше, когда он был послушным продолжением Вэй Ина, – требовалось некое усилие, концентрация.       Вэй Ину и до того казалось, что сила золотого ядра слабеет, но он не знал, правда ли было так или же он просто излишне тревожился. Цзян Чэн переживал из-за каждого мелкого подозрения: то ему казалось, что талисман вспыхнул не так ярко, то – что цвет плети Цзыдяня бледнее обычного.       Первые месяцы, как и обещал трактат, Вэй Ин не ощущал никакой разницы – даже не верилось, что у него внутри лишь половина ядра. Тем не менее, они с Цзян Чэном в первые же дни занялись парным совершенствованием. Это само по себе было смущающе: каждый думал, что будет делать это исключительно с женой, – хотя они и знали десятки примеров, когда спутниками на пути совершенствования становились друзья, родственники, учителя и ученики. Что хуже, ни Цзян Чэн, ни Вэй Ин не получили ещё наставлений о совместной медитации и лишь примерно представляли, как это должно происходить. И у них не было ни книг, ни учителей, ни родных, к которым они могли обратиться. Цзян Чэн кое-что знал из рассказов родителей и шицзе, которая готовилась к браку с Цзинь Цзысюанем, а Вэй Ину как-то раз попалась коротенькая книга о совместном совершенствовании, которую он от скуки прочитал за полчаса.       То ли у них не хватало знаний, то ли способностей, то ли и того, и другого, но результатов совместная медитация не приносила. Не происходило не то что слияния ядра в одно, но даже слияния духовных сил. Они не чувствовали друг друга.       Конечно, чувствовали: Вэй Ин слышал ровное, глубокое дыхание Цзян Чэна, ощущал горько-пряный запах курений, пропитавших волосы и одежду насквозь – но это было не то. Телесное, не духовное.       Когда они добрались до Старой Пристани и начали собирать остатки разорённых кланов, времени на совместные медитации стало ещё меньше, а если они и выкраивали его в конце дня, то часто засыпали от усталости. Стоило закрыть глаза, и Вэй Ин проваливался в сон; Цзян Чэн иногда держался подольше, но всё равно засыпал после нескольких попыток растолкать Вэй Ина.       Они осторожно расспрашивали других заклинателей о совместной медитации, единении сил и прочем – как бы странно ни смотрели на них при этом, – но делу это не помогало.       Потом, когда сумели наконец связаться с отрядами, которые собрал Лань Сичэнь, они решили покинуть Старую Пристань. Вэй Ин повёл бóльшую часть их людей на встречу с войском Гусу Лань, а Цзян Чэн отправился в Мэйшань просить военной помощи или хотя бы денег у деда. Он вернулся через две недели – не такой уж долгий срок, – но теперь в большом шумном лагере уединяться для медитации стало трудно. А выкинуть из головы заботы – ещё сложнее.       Вэй Ин должен был думать о духовном единении, а перед глазами до сих пор мелькали мечи, кровь, стрелы и языки пламени на одеяниях клана Цишань Вэнь – они вернулись в лагерь после стычки с разведывательным отрядом лишь два часа назад, и как ни оттирал Вэй Ин руки, от них всё равно пахло кровью. По частому дыханию Цзян Чэна он понимал, что и тому сложно погрузиться в глубокую медитацию после сражения.       Он вспомнил, как легко делал это Лань Ванцзи, пока они были в пещере Черепахи-Губительницы. Именно такой выучки им с Цзян Чэном и не хватало.       Поэтому Вэй Ин предложил обратиться за помощью к Лань Сичэню: не обязательно было рассказывать ему всю правду, можно было соврать, что они дали обет, – но зато Лань Сичэнь мог обучить их техникам, которых они не знали. Цзян Чэн сначала отказался – он ненавидел просить помощи у других, тем более в таком, казалось бы, мелком вопросе, как медитация, – но через пару дней сдался. Но даже если бы и нет, Вэй Ин сам пошёл бы к Лань Сичэню; он хотя и привык во всём превосходить других, но если чего-то не умел, то не боялся признаться.       Цзэу-цзюнь если и удивился необычной просьбе, то виду не подал. Он потратил несколько часов, разъясняя им техники глубокой медитации ордена Гусу Лань, поделился несколькими заклинаниями, помогающими отрешиться от внешнего: например, загасить все звуки, но про парное самосовершенствование он знал только из книг, сам он им ни с кем не занимался.       С помощью Лань Сичэня они немного продвинулись вперёд, но не сильно. Вэй Ин не сомневался, что когда-нибудь, через год или два, они достигнут нужного уровня единения – они оба были одарёнными заклинателями, – но у них было только несколько месяцев. Орден Цишань Вэнь не станет ждать, пока они восстановят ядро, а ордена Гусу Лань и Цинхэ Не ждали от них помощи именно сейчас. Цзян Чэн лишь недавно сумел завоевать уважение глав других кланов, его люди только-только поверили, что не зря пошли за ним и орден Юньмэн Цзян может быть восстановлен, – и если сейчас и новый глава клана, и его главный помощник не смогут сражаться, не смогут даже взлететь на мечах, от них отвернутся окончательно. А это значит, что они не смогут отомстить.       Из тайных донесений они знали, что Вэнь Чао со своими отрядами находился в Илине, и планировали нападение. Вэнь Чжулю тоже был с ним, как и гадюка Ван Линцзяо.       Когда Вэй Ин вспоминал про них, его вены наполнялись чёрным ядом вместо крови. За последние два месяца он убил несколько десятков людей, может, и больше, он не считал; он ненавидел псов из клана Вэнь, но не испытывал удовольствия, когда убивал их. Но с теми тремя всё будет не так. Он будет убивать их долго, чтобы они перед смертью почувствовали отчаянную и унизительную беспомощность. То же самое, что чувствовали лишённые золотых ядер Цзян Фэнмянь и Юй Цзыюань. То же самое, что чувствовал Цзян Чэн, а теперь начинал чувствовать и он сам.       – Саньду стал тяжелее. Как будто чужой, – говорит Цзян Чэн. Его пальцы сжимаются и разжимаются на украшенной тёмными аметистами рукояти меча.       – Суйбянь тоже, – Вэй Ин опускает глаза. Цзян Чэн просто сказал, что его меч стал тяжелее, но для Вэй Ина это звучит как обвинение.       Цзян Чэн хватает его за локоть и шепчет сквозь зубы, едва сдерживая злость:       – Нужно что-то решать. Это уже давно не наше личное дело! Мы должны предупредить Не Минцзюэ и Лань Сичэня. Скоро мы станем бесполезны, – на его скулах ходят желваки. – Нужно думать о замене командиров уже сейчас.       Он говорил бы гораздо громче, если бы рядом, в тесном дворе захваченного надзирательного пункта, не было других заклинателей.       Вэй Ин кладёт ладонь поверх впивающихся в его локоть пальцев Цзян Чэна и мягко сжимает их, стараясь успокоить. Это то, что сделала бы сейчас шицзе. Сам он не очень умеет успокаивать да и вообще заботиться о ком-то. Никогда этого не делал до того самого момента, как увёз из захваченной Пристани Лотоса искалеченного Цзян Чэна.       – Не говори пока никому, – Вэй Ин не отпускает ладонь Цзян Чэна. – Подожди до вечера. Всего один день. Я всё исправлю, обещаю.       – Как ты можешь обещать?!       – Я хоть раз обманывал? – с вызовом в глазах улыбается Вэй Ин. – Вечером, в обычное время.       Цзян Чэн кивает ему, резко разворачивается, хлестнув Вэй Ина полой тёмно-лиловых одежд, и уходит. Пальцы его сжимают рукоять меча так крепко, словно он боится, что тот окончательно выйдет из-под контроля и отвергнет его.       Улыбка на лице Вэй Ина тает. Наверное, он поторопился дать обещание. Неисполнимым его не назовёшь, но для того, чтобы его исполнить…       Он решает хотя бы до вечера не думать об этом. Он и так слишком много думает о таких вещах – довольно стыдных – в последнее время. Для разнообразия, можно думать, какой страшной смерти Цзян Чэн захочет его предать, когда узнает.       Вэй Ин возвращается с совета раньше, чем Цзян Чэн: того задерживает Лань Сичэнь, чтобы сообщить нечто важное с глазу на глаз. Он или получил весть от Не Минцзюэ, или от таинственного осведомителя в Безночном городе. Что бы это ни было, Цзян Чэн потом расскажет, он всегда рассказывает.       Когда-то в этой комнате жил влиятельный заклинатель из клана Вэнь – это понятно по украшениям и широким полосам ткани с языками пламени, которые теперь брошены под ноги. Кто именно это был, Вэй Ин не знает: они хоть и жили в том же надзирательном пункте, сюда, в роскошно обставленные покои, их не допускали. Они нашли комнаты, которые Вэнь Чао делил с Ван Линцзяо, но жить там никто не захотел.       Вэй Ин зажигает масляный светильник и достаёт бамбуковую книгу.       «Те, кто только вступают на путь совместного совершенствования, не в состоянии постигнуть благодати, которая ждёт их, так же как слепой от рождения не в состоянии понять, что есть цвет. И хотя глаза их открыты и видят, цель остаётся сокрытой, как если бы путешественник поднимался на гору духовного совершенства, но вершина её была сокрыта облаками».       Это последний отрывок, который сохранился полностью; дальше пропадают слова и целые фразы. И всё равно Вэй Ин каждый раз глядит на дощечки с надеждой, что сможет разобрать стёршиеся знаки или же догадается, какое слово перерезала трещина.       «И хотя от истинных высот духовного совершенства путника отделяют ещё многие ли, он уже может наслаждаться … достижимых совместно. Упомянем широко известную историю сына советника Цзы Го, который не обладал … и оставался невредим под нерушимой защитой. Также слышал я неоднократно ... перенёсших разделение золотого ядра. Хотя разделение требует большого умения от целителя, восстановление ядра не представляет сложностей, поскольку течение ян…»       Вэй Ин проводит пальцем по бамбуковой планке. Он рассматривал её и так и эдак, пробовал восстанавливающие заклинания, но, видимо, трещина образовалась слишком давно, и большой кусок текста пропал безвозвратно. Может быть, там и не было другого способа, но после большого пропуска первый уцелевший символ – «или». А значит, было что-то до него. И это что-то не даёт покоя.       «…или плотское единение невозможно осуществить. В случаях, когда заклинатели отказываются от союза двух полов, избрав путь непорочности, то совместное совершенствование служит восстановлению ядра. Ни в силе воздействия, ни в длительности... никто не может заметить разницы по сравнению с телесным слиянием, ибо стоит духовным силам воссоединиться, а золотому эликсиру смешаться, то… В этом мы видим доказательство превосходства совместного совершенствования над многими…»       Шумно выдохнув, Вэй Ин сворачивает книгу и убирает. Что толку думать о недостижимом и сожалеть об утраченном? У них осталось лишь два способа.       За дверью слышны шаги, чёткие, резкие и лёгкие. Это Цзян Чэн, его быструю поступь ни с чьей не спутаешь.       – Прикажи убрать эту мерзость отсюда, – Цзян Чэн с порога указывает на полотнища с языками пламени. – Даже ходить по ним отвратительно!       Тем не менее он с довольной и презрительной улыбкой наступает на золотистую подушечку с алым солнцем, и давит, словно встаёт кому-то на горло. Даже куска ткани со знаком Цишань Вэнь достаточно, чтобы в его тёмных глазах запылала ярость.       – Ты хотел рассказать что-то? – Цзян Чэн перестаёт наконец мучить подушку и, найдя взглядом подставку для меча, на которой уже лежит Суйбянь, кладёт свой меч рядом. – Или позвал меня для медитации?       Слово «медитация» он произносит с язвительным и горьким нажимом, так что становится понятно – он в неё уже не верит.       – Нет, для другого. – Вэй Ин берёт в руки Саньду и, хотя и замечает, что Цзян Чэн недовольно дёргает плечами, взвешивает меч в руках. – Я кое-что скрыл от тебя. Не злись… Ты ещё будешь мне благодарен, что я не сразу рассказал. Так вот… Медитация, совместное совершенствование – это кружной путь. Есть другой, проще.       – Так какого беса мы уже три месяца теряем по два часа в день?! – Цзян Чэн вырывает из рук Вэй Ина меч и кладёт на место. – Говори, что за способ!       Усталое раздражение на его лице быстро сменяется ожиданием и затаённой, но уже готовой вырваться наружу радостью.       – Вэнь Цин, я рассказывал уже, написала трактат о перемещении золотого ядра. У неё была куча старых книг про это. Когда-то давно, много веков назад была война между кланами – теперешних орденов ещё не было, – и многие остались без золотых ядер, потому что один человек изобрёл заклятие. Ему даже не нужно было касаться, как Вэнь Чжулю, он просто чертил знак, и ядро сгорало. Тех, кто мог отразить его атаку, было очень мало. Потом этого заклинателя и весь его клан, и всех, кто мог хоть что-то знать о том знаке, уничтожили, а дома их сожгли до основания.       – Никогда не слышал о таком, – говорит Цзян Чэн. – Это важно?       – Да, потому что в ту войну многие лишились ядер, но иногда находился человек, который соглашался разделить своё. Обычно это делали супруги: им было проще восстановить целостность, потому что они…       – Потому что они вместе совершенствуются, – заканчивает вместо него предложение Цзян Чэн. – Я это уже давно понял, давай дальше… Мы не на уроке у Лань Цижэня.       – Ты понял, но-о-о… – тянет Вэй Ин. – Но не совсем. Это было проще сделать супругам, потому что…       Он останавливается на полуслове и чуть наклоняет голову, предлагая Цзян Чэну самому догадаться.       – Потому что что? – у того на лице снова появляется раздражение.       – Не догадываешься?       – Нет. И что это за дурацкие загадки?       – Да потому что они муж и жена! Муж и жена! – с не меньшим раздражением выкрикивает Вэй Ин. – Как можно быть таким тупым?!       Матово-бледные щёки Цзян Чэна заливает краска, а на висках вздуваются вены.       – Ты… ты… – в его глазах пляшут бешеные лиловые искры.       – Это всего лишь… – Вэй Ин отводит глаза и говорить дальше он тоже не в силах.       Наступает такая тяжёлая тишина, что её можно колоть, как камень. Они оба даже дышать перестают, и в комнате слышно только гневное потрескивание Цзыдяня.       – Вэй Усянь, – Цзян Чэн рубит эту тишину резкими, глухими словами. – Ты рехнулся? В тебя вселился демон? Да как ты вообще посмел предложить такое?! – он говорит всё громче, почти кричит: – Как у тебя язык повернулся?! Да я…       – Я не предлагал! – выкрикивает Вэй Ин. – Я просто сказал, какой ещё есть способ!       Цзян Чэн – сам того не понимая – отводит руку назад так, будто собирается вызвать Цзыдянь.       – О чём ты вообще думал… – начинает он, но тут же осекается, и его губы сводит мучительная, словно судорога, усмешка. Он знает, о чём Вэй Ин думал: о нём. И он чуть было не упрекнул его за это.       – Попробуй и ты подумать! – огрызается Вэй Ин. – Подумать как глава ордена, а не как…       – Глава ордена?! – вспыхивает Цзян Чэн. – Для главы это ещё больший позор! Как может глава ордена быть «обрезанным рукавом»?       – Никто не заставляет тебя становиться «обрезанным рукавом»! Но кто поведёт твой орден, если ты утратишь духовные силы? Я не знаю больше способов их вернуть… Да, я не глава ордена и не принадлежу к благородному клану Цзян, может, поэтому на меня не так давит фамильная гордость? Да к гулям гордость, если из-за неё мы не сможем отомстить! Если псы из клана Вэнь будут по-прежнему втаптывать нас в грязь, насмехаться над нами! В этом есть гордость, ты скажешь?       Вэй Ин думает, что сейчас Цзян Чэн сорвётся, потому что он и сам не заметил, как пустил стрелы в самые болезненные места, в незаживающие раны, заговорил о мести, о смерти родителей, об утрате золотого ядра, но у того на лице не гнев, а бескрайнее удивление.       – А ты… – начинает он, глядя на Вэй Ина неверящими глазами. – Ты что, готов на это?       У Вэй Ина горло точно перехлёстывает удавкой, он не может вымолвить ни слова.       Будет глупо ответить «нет» – зачем тогда вообще этот разговор? Но ответить «да» – стыдно. Сначала эта мысль казалась невозможной, но теперь, когда он уже несколько недель живёт с ней, она – не такая уж безумная. В ней есть что-то тёмное и притягательное, в неё проваливаешься, как в мягкий, тёплый ил на дне озера, вызывающий отторжение и одновременно приятный.       Было бы легче думать, что он просто чувствует притяжение другой половины ядра, но себя не обмануть. Может, он никогда бы не подумал о Цзян Чэне так, если бы не проклятая бамбуковая книга и проклятое «плотское единение», но притяжение было и раньше.       Вэй Ин вспоминает, как замирал иногда, засмотревшись на Цзян Чэна, его быстрые хищные движения, острые, как росчерк фиолетовой молнии Цзыдяня. Ничего удивительного – Цзян Чэн красив, как им не залюбоваться? Но Цзинь Цзысюань, говорят, ещё лучше, но вот глядеть на его самодовольную физиономию Вэй Ину нисколько не хотелось, а вот заехать кулаком – почти всё время. Или Нефриты – красивее их не найти, но даже если Вэй Ину и случалось залюбоваться Лань Ванцзи, то почти так же, как изящным украшением или искусно написанной картиной. В груди ничего не замирало от гордости за друга, который именно твой самый близкий друг, ничей больше, или от желания подойти, положить руку на плечо, насмешить или наоборот довести глупыми шутками до бешенства.       – Не знаю, – говорит наконец Вэй Ин. – Я не знаю, Цзян Чэн. Не сидеть же сложа руки…       Лицо Цзян Чэна искажено даже не злостью, не гневом, а каким-то мучительным беспомощным чувством.       – Поверить не могу! – цедит он сквозь сжатые зубы.