Пятнадцать лет

— Мне очень жаль, — говорит агент Флорес, подходя ближе. Шону кажется, что почти искренне, что в глазах у нее отражается доля сочувствия, но она не может его показать в полной мере из-за долга службы. Шон ей не верит. Ему было достаточно всех надежд, что были раньше. Теперь надеяться и верить бесполезно. — Мы позаботимся о твоем брате. Даю тебе слово. Диас чувствует, как в горле застрял ком. Он переводит взгляд на Дэниела, который все еще смиренно валяется на земле; он может только мечтать, что у него все сложится. Что больше его никто не тронет. И что его больше никогда не коснутся никакие ужасающие вещи, кроме тех, что испытывают все обычные люди время от времени: плохие оценки, опоздания, пробки, отказы на работе, несостоявшаяся любовь, ссоры с друзьями, мелкие неудачи и разочарования. Что, возможно, его братишка, совершенно не заслуживший всего, что ему пришлось пережить, наконец сможет избавиться от жутких воспоминаниях о всех их путешествиях и сможет использовать свою силу на благо себе и другим. Шон просто хотел знать, что все сделал правильно. Что теперь Дэниел наконец будет по-настоящему счастлив. Не так, как во время их побега, в перерывах от бесконечного стресса и опасностей, а по-настоящему. И навсегда. — Все, забирайте... — взглянув на других полицейских, кивает Флорес. Где-то в глубине у Диаса бурлит гнев. Больно жжется, будоража изнутри, и ему хочется то ли закричать, то ли разрыдаться, хочется разнести здесь все вокруг, перевернуть вверх дном каждую машину, растолкать в стороны каждого полицейского, что смотрят так в упор на него, на преступника, на виновного, за которым так долго гнались и, наконец, догнали. Они все, кажется, считали его чудовищем. Он чувствовал себя, как загнанный в клетку — а ему еще ни раз придется с клетками столкнуться, — волк, где-то в глубине души он так и стоял, оскалившись, и сквозь стиснутые клыки вырывалось угрожающее рычание. Только от этого не было проку. На него уже было нацелено ружье. И именно поэтому внешне Шон не показывал эмоций; он молча, исподлобья смотрел на них всех, понимая, какими же победителями они сейчас себя чувствуют. Поймали нашумевших Диасов. Одноглазого подростка и десятилетнего мальчика. Он ненавидел каждого из них. И вместе с тем эта ненависть была бесполезна. Он сам решил сдаться. Шон слышит, как сзади подъезжает полицейская машина. Запястья сковывают наручники; кто-то тянет его за плечо к машине. Он одновременно не чувствует ничего и чувствует все. — Шон! Нет, Шон! — вскакивает Дэниел. В его глазах блестят слезы. Шон чуть щурится одним глазом, чувствуя, что еще немного — и расплачется сам. Ему очень этого не хочется, но в горле по-прежнему стоит ком. — Эй, эй, эй, — агент Флорес хватает его, пытаясь успокоить. Шону больно смотреть на отчаянно пытающегося вырваться из ее хватки брата; он знает, что при желании тот может разнести здесь все. — У него все будет хорошо. Хорошо. Эти слова больно режут Шону слух. Он точно знал, что у него ничего не будет хорошо. Теперь у него попросту нет шансов. — Дэниел, — слетает с его губ, но Диасу кажется, что это говорит кто-то другой. Ему все еще не верится, что все это происходит с ним. — Ты уже не волчонок. Никогда не забывай о том, кто ты! Никогда... Когда Шона сажают в машину, ему становится противно от самого себя. Он пытался всеми силами доказать брату, что они справятся с чем угодно. Им оставалось всего каких-то несколько метров до границы. И он сдался. Опустил руки. Оставляет Дэниела одного, с этой кучкой полицейских и агентом ФБР, которым, по факту, на него абсолютно плевать. Диас бросил на них последний взгляд, взгляд, в котором отражались вселенская пустота, разочарование и бессилие, прежде чем машина тронулась и навсегда увезла его подальше отсюда. Глядя на проносящиеся мимо одинокие пейзажи пустыни, Шон пытался успокоить себя мыслью о том, что так было нужно. Раз он уже сделал этот шаг, раз решился, другой дороги не было, пути назад были сожжены в тот самый момент, когда он дернул ручку двери и вышел, поднимая руки над головой, навстречу своим самым главным страхам, и теперь ему не оставалось ничего, кроме как смириться с этим. Уже тогда, едва отъехав от мексиканской границы, от агента Флорес, от брата, Шон принял решение, что возьмет на себя всю вину. Он оградит всех родных и близких от той боли, что может им причинить, ведь он и так наломал много дров. Диас знал, что ни в чем не виноват, знал, какая их система прогнившая и несправедливая, знал, что прямо сейчас едет на верную смерть, потому что там уже никто не будет пытаться его понять и пожалеть. С этого момента он и сам перестал жалеть себя.