Пятнадцать лет

Из соседних камер доносились голоса — их было много, каждый говорил что-то свое, громко, настойчиво, грубо, но разобрать в этой какофонии хоть что-то внятное Диасу было не по силам. Благо, ему попался довольно тихий сосед. Шон поморщился — все вокруг были преступниками, настоящими преступниками, и любой из них мог сидеть за убийство, причем не за одно и, возможно, умышленное. Они с легкостью могли воткнуть ему в печень заточку, если он случайно кому-то не понравится или чем-то не угодит. А не угодить кому-то здесь было очень легко. Один неосторожный взгляд, жест, слово, вырванное из контекста при разговоре с совершенно другим человеком — и ты уже враг номер один. Это было дико; Шон не мог это сравнить ни с чем другим, с чем он сталкивался в жизни, даже не смотря на все трудности их бродяжничества с Дэниелом. Тогда было страшно, но не так страшно и опасно, как сейчас, когда со всех сторон на тебя смотрели любопытные и вместе с тем угрожающие взгляды сотен убийц, воров и прочих бандюг. А он так легко называл одного из них своим соседом. Время уже шло к отбою, поэтому Диас находился в камере. Маленькой, где с трудом можно было развернуться, страшной, холодной камере. Наверное, он никогда к ней не привыкнет, хотя задержаться здесь ему придется надолго. Глядя на решетки, расположенные повсюду, серые, унылые стены, обшарпанные потолки, скрипящие, едва не разваливающиеся под твоим весом койки, уже чуть побитую раковину в углу камеры, от одного вида всего, что его окружало, парень испытывал сразу несколько эмоций. Непреодолимый гнев, скребущее где-то внизу отчаяние, острое чувство несправедливости, отдававшее болью при каждом стуке сердца, и слишком уж насыщенно пульсирующие мысли внутри черепной коробки, повторяющие лишь одно и то же, по адскому кругу: теперь это твой новый дом, тебе никуда отсюда не деться, и теперь ты никто, никто, совсем никто. Он уже перестал ощущать себя человеком. Он действительно был никем. Шону довольно часто приходили письма; по крайней мере, точно чаще, чем его соседу. Ограничений здесь на это не было, хотя Диаса и раздражало, что попадали к нему в руки они уже изрядно потрепанные, смятые, чуть надорванные, с в некоторых местах стертыми чернилами. Чертовы проверки. Конечно, он прекрасно понимал, зачем все это делали. И его не столь заботило отсутствие личных границ, — чего вообще можно ожидать в тюрьме? — сколько полное неуважение к заключенным. Для копов они уже не были людьми, лишь бесполезными кусками мяса или, по крайней мере, чудовищами, не заслуживающими к себе человеческого обращения. Так вели себя не все, но большинство. Шон думал о том, что теперь понимает, как люди выходят из тюрьмы и возвращаются к преступлениям; исправительные колонии не были исправительными, они даже из обычного, добропорядочного человека сделают бандита. Просто потому что нет выхода. На уши давил гул со стороны коридора. Здесь все время было шумно, даже по ночам. Иногда Диасу казалось, что по ночам здесь даже было шумнее, несмотря на распорядок дня и строгий отбой. Он старался никогда не прислушиваться ко всем этим звукам, потому что, когда начинаешь разбирать хоть что-то, со лба начинает течь холодный пот, внутри все замирает, затаиваешь дыхание и не может выкинуть из головы ужасающие картинки, которые могут происходить буквально за стенкой или чуть дальше. Шон, пытаясь игнорировать пока еще безобидный гогот, нервно вытаскивает письмо из конверта дрожащими пальцами. Обычно писала ему бабушка (под чутким руководством брата) или Кэрен, но сегодня до него впервые дошла неожиданная весточка, подписанная таким знакомым и родным почерком.

«Привет, солн боец! Я только узнал о произошедшем, совсем случайно. Это полное дерьмище. Я наделся, что у вас все сложится и мы увидимся вновь уже за границей, но... Очень трудно слышать, что последний рывок не удался. Мне так жаль, чувак. Так жаль... Я болтал с твоей мамой, она на всякий случай дала контакты твоей бабушки и рассказала, где ты находишься. Я не стал сидеть на месте и тут же рванул в путь. Кажется, я уже почти стал частью твоей семьи, так что есть, чем гордиться. Дэниел очень скучает. В тюрьме... пиздец тяжело. Последние дни все никак не могу выкинуть это из головы. Только и делаю, что думаю о тебе. Как ты там. Сердце разрывается от тоски, что все так вышло. Больше всего жаль, что меня не было рядом. Все время вспоминаю, как сам отсиживал свой срок... Не буду писать много, знаю, какие там правила. Хотел попросить, чтобы ты оформил мне визит! Думаю, нам о многом нужно поговорить. Держись там. Я Мы все с тобой.

Целу Финн»

Шон судорожно выдохнул, прижимая письмо к груди, прямо к самому сердцу. Его уже начало слабо потряхивать с нервов. Он чуть стиснул челюсти от негодования, вспоминая, с какой ухмылкой протянул ему конверт сотрудник полиции; как же его раздражали эти гребанные проверки. Но после тут же забыл о нем, и уже не мог думать ни о чем другом, кроме как о Финне. Диас вспоминал день их первой встречи, знакомство, лагерь, милые прозвища, которые он давал Шону, касания, как бы невзначай, его вечно скачущие из стороны в сторону дреды, сильные, покрытые шрамами и татуировками руки, игривые искры в глазах, такой бархатный, завораживающий голос, широкая улыбка, вечера у озера, душевные разговоры и молчаливые созерцания природы, первый поцелуй, тот последний разговор в больнице, перед очередным побегом... все до мельчайших подробностей. И не смотря на жуткий холод в камере, на сердце Шону впервые за последнее время стало чуть теплее и спокойнее. Диас и мечтать не мог, что когда-нибудь вновь его увидит; ему казалось, что тюрьма наоборот лишь отдалит его ото всех. Финн скучает. Финн хочет с ним увидеться. Финн его не забыл. Разве это может быть правдой? Почему-то Шону перехватило дыхание. Но потом послышались тяжелые шаги в сторону его камеры, и он шумно вздохнул, готовясь к очередной проверке.

***

Финн сидел напротив какого-то офицера, нервно отстукивая ногой. Мужчина перед ним стоял с полностью равнодушным выражением лица; иногда он хмуро смотрел на парня, намеком переводил недовольный взгляд на его ногу и тут же отводил вновь. Финн знал, что это уже порядком раздражает, но ничего не мог с собой поделать. Он слишком давно не видел Шона. К тому же, офицерам в принципе не особо понравился его внешний вид. И, сидя сейчас в комнате встреч, он внимательно рассматривал голые стены вокруг, обшарпанную, потрепанную мебель, униформу этого гребанного офицера, вдыхал почему-то такой вязкий и неприятный воздух, чувствовал и впитывал все напряжение и отчаяние этого места, и на душе у него был тревожно. Финн все еще не мог выбросить из головы то, что Шон, его милый, милый Шон, бедный городской мальчик, попал в тюрьму. Прокручивал у себя в голове, вновь и вновь, уже по которому кругу, как он сам выживал в таких условиях, и не хотел представлять, как сейчас в таких же ютится Диас. Финн уперся носками в пол, вытянув руки перед собой. Послышались нетерпеливые постукивания пальцами по поверхности стола. Офицер снова бросил на него недовольный взгляд, но парень сделал вид, что не заметил. А что, если... Додумать свою мысль Финн не успел. Послышался грохот и скрип ужасающе тяжелой, громкой двери. Он в мгновение выпрямился, забегав взглядом по комнатушке; сердце пропустило пару ударов, прежде чем в его поле зрения появился еще один офицер, ведущий рядом с собой Шона в ярко-оранжевой, тюремной униформе. Шон. Финн еле сдержался, чтоб не броситься прямо к нему, но, заметив более строгий взгляд второго офицера, решил не рисковать и остаться на месте. — Финн... — тихо выдохнул Диас, будто бы не верил своим глазам. Офицер грубо пихнул его к стулу напротив парня и, шепнув что-то второму, поспешно удалился. Финну на них уже было плевать. — Черт, Шон, ты... — Финн нервно перебирал пальцы, теряясь, как правильно выразить свои эмоции. Потом чуть улыбнулся — черт, как Шону не хватало его улыбки, лишь одно мгновение и он уже был готов растаять, — и расслабленно выдохнул. — Ты в порядке. — Я не думал, что мы увидимся снова, — чуть дрожащим голосом признался Диас. Финн понимающе кивнул и протянул ему свою руку через весь стол; Шон с опаской глянул в сторону офицера, которого совершенно не интересовали их взаимоотношения, и ответил тем же. Финн осторожно провел пальцами по тыльной стороне ладони Диаса, от чего у того по спине пробежали мурашки. Парень сплел их пальцы, а после выдохнул. — Как ты? — Никак, — сжимая ладонь Финна крепче, хрипло отозвался Шон. Ему казалось, что офицер, стоящий у него за спиной, не то усмехается, не то самодовольно хмыкает. — Внутри меня будто огромная черная дыра. И она сжирает меня с каждым днем все больше и больше. Мне... Мне очень страшно, Финн. — Я знаю, солнышко, — почему-то голос Финна звучал так мягко и так успокаивающе, что Диасу становилось легче. Когда к нему приходили Дэниел с бабушкой, он не мог спокойно реагировать ни на одно их слово. Шону было тяжело смотреть на брата после случившегося; на него мигом накатывало чувство вины, стыда и вселенской печали, Диас сразу вспоминал все, через что им пришлось пройти, как он так легко и быстро опустил руки, решив сдаться, и чего лишился, взяв всю вину на себя. Он думал, что больше никогда не сможет испытать хоть небольшое чувство радости или спокойствия, но присутствие рядом Финна делало все само за себя. Как у него это получалось — загадка. — Спасибо, что пришел. Финн снова улыбнулся ему в ответ, но после немного замялся, наклоняясь ближе к Шону. Тот чуть вздрогнул, не ожидая такой близости. — Слушай, думаю, нам в первую очередь стоит обсудить кое-что важное, — негромко проговорил Финн. Диас сглотнул, глядя ему в глаза; взгляд Финна был очень серьезный и даже немного... тревожный? — В тюрьме редко сидят просто так, ты и сам это понимаешь. Я просто хочу... предостеречь тебя. Шон неуверенно кивнул. В его глазе, одном-единственном глазе, что у него остался, отражалась тоска таких масштабов, что у Финна болезненно сжалось сердце. Но вместе с тем там была такая глубина, что он не мог оторваться; темные, темные дебри, в которых, словно свет в конце тоннеля, отражалась одинокая лампочка позади Финна. — Наверное, ты уже заметил, что там есть разные группировки. Я знаю, как мерзко это слышать, но ты должен вступить в одну из них. На лице Диаса за пару секунд сменился вихрь эмоций, он удивленно приподнял брови, с беспокойством и долей страха побродил взглядом вокруг, но после нахмурился, возвращаясь им к Финну. — В тюрьме такие законы, Шон. Либо ты с кем-то и у тебя есть шанс выжить заодно с ними, либо... — Финн ненадолго замешкался, пытаясь собраться с мыслями. У Шона в голове уже мелькнула зарождающаяся догадка. — Либо у тебя один шанс на миллион. Здесь не любят тех, кто стоит в стороне. Каждый должен иметь за собой других ребят, должен иметь свои устои и следовать им. — Боже, серьезно?.. — Здесь царит полный хаос. Свои законы и разборки, в которые полицейские будут соваться только в самом крайнем случае. Обезопась себя, — Финн говорил очень серьезно и уверенно, но Диас чувствовал, как тот нервничает. — Расизм на самой вышке, чувак. Ты должен примкнуть к... латиноамериканцам. Шон закусил губу, отводя взгляд. Финн продолжил. — Доверься мне. Все будет в порядке, если... Будешь делать, как я скажу, — парень дотянулся до второй руки Шона. Финн заметил, как у него на скулах заиграли желваки; Диас был очень напряжен. — С того момента, как ты вступаешь в группировку, выхода назад нет. Ты должен участвовать в их разборках не меньше, чем сами зачинщики беспорядка. Запомни, Шон. Ты должен быть готов прикрывать тыл незнакомых тебе бандюг ради собственной же безопасности. Иначе попадет и от своих же, и от других группировок. Будешь низшим сословием для всех. Шон ничего не ответил, и Финн дал ему небольшую передышку. Во время нее он крепче сжал ладони Диаса и осторожно перебирал пальцы, поглаживая костяшки его рук. Такие худые, огрубевшие, ослабшие. Родные. — Здесь им больше нечего терять, — тихо добавил Финн. — Они и так в тюрьме и лишились всего, что у них было. Им ничего не стоит еще раз переступить закон. Ведь здесь им уже никто ничего не сделает. — В какой же я заднице, — горько усмехнулся Шон. — И это все, что мне досталось в наследство после отца. Потрясающе. — Я буду с тобой. Диас был уверен, что уже дал себе зарок больше ни во что не верить и ни на что (в том числе и ни на кого) не надеяться, но, видимо, жизнь его мало чему учит. Когда рядом с ним находится Финн, такой сильный, спокойный, заботливый, с его чарующим голосом, проникающим в самое нутро, он больше не может сопротивляться. У него нет шансов. Шон безоговорочно доверяет ему. Шон безгранично его любит. Шон не хочет думать о том, что может снова остаться один. — Побудь со мной еще, mi amor. Финн мягко улыбается. Он приподнимается на своем месте, склоняется через стол, мельком глядит в сторону немного озадаченного офицера, делает вид, что шепчет что-то Шону на ухо, а сам еле ощутимо касается его губ своими. Невесомый поцелуй разбивает сердце Диаса вдребезги. — Ради тебя все, что угодно, золотце.