Тенали

И снова прошли дожди, и вновь засияло Солнце. Пора было всем опять браться за мотыги — посевная ждать не будет. Праздник Возвращения Самитоа совмещал в себе сакральные ритуалы и непосредственно сельскохозяйственные работы. Всё начиналось с перегона стада буйволов накануне торжества. Пастухи угоняли животных обратно на юг к заставе Ветра. Загоны снесли, и поля были вновь готовы взращивать урожай. Вспоминая свои ежегодные весенние ковыряния на дачном огороде в компании родни, я припомнил слова бабушки, что свежим навозом удобрять грядки нельзя. Семена в нем просто сгниют. Коровье дерьмо должно сначала перепреть в течение года, чтобы стать удобрением. Поэтому идея сеять на свежеобосранных полях показалась мне сомнительной. Однако встревать я не стал с уверенностью, что мочика знают, что делают. И праздник расставил всё на свои места. С самого утра к пустым полям начал стекаться народ в парадных красных одеждах. Толпа шумела, явно чего-то ожидая. — Идут! Идут! — закричал кто-то с крыши хижины. Среди мочика образовался коридор, и по нему, степенно выступая, двинулась Талла-Койя. На её голове поверх бинтов возвышался затейливый головной убор, ещё более хитрый, чем на всех прочих праздненствах. Алую мантию леди-вождя поддерживали её ученицы, а в руках священнослужительница Тенали благоговейно несла узорчатый сосуд. Как только жрица подошла к первому участку чёрной сырой земли, ропот народа смолк. Талла-Койя подняла сосуд над головой и возгласила: — Народ икче-мочика! Возрадуйтесь! Вновь время дождей миновало! Вайр развеял тучи Уки, и Великий Самитоа снова озаряет священный Вазитенали! Пришло время сеять, как наши предки и предки их предков! Сеять так, как завещали нам Сыны Маркапа! Посему ныне Мать наша Тенали, Бесконечно Добрая и Милостивая, ниспосылает нам свой ежегодный Дар для подношения Рикме, Земле-Роженице! Да свершится же обряд во славу щедрой богини, дабы вновь обильный урожай породила она! Сняв крышку с сосуда, Талла-Койя, звеня браслетами, опустила в него руку и извлекла оттуда горсть странных копошащихся червячков. Комок тоненьких извивающихся существ темно-фиолетового цвета в руке у жрицы выглядел жутковато. — Щедрая Рикма! Прими наш дар! Услышь молитвы мочика! Пусть вновь плодоносят поля! Широким замахом Талла-Койя рассеяла червей по полю. Те, как по команде, стремительно зарылись в буйволиное дерьмо. Толпа восторженно взревела, раздались крики во славу Самитоа, Рикмы и Тенали. Верховная жрица со своей свитой ходила по дорожкам между квадратами земли, и разбрасывала на каждый очередную пригоршню своего мерзкого «дара». Стремительное исчезновение червей среди грунта, навоза и остатков кукурузной соломы каждый раз вызывало взрыв восторга у толпы и приступ недоумения у меня. Наконец, этот странный ритуал был окончен. Последовали молитвы, песнопения и прочие священнодействия, по окончании которых все переместились на площадь за циновки для пира. В отличие от мочика, целиком и полностью отрывавшимся на празднике, у меня были свои конкретные цели. Инцидент в Доме Пара дал мне понять, что я и вправду чересчур разошёлся со своими спутницами — Сарой и Дженни. Нам надо быть единой командой, и вместе искать способ вернуться домой. И потом, это даже как-то неправильно — вот так просто взять и разбежаться с ними разными дорожками. И это после всего того, что мы вместе пережили! Мне необходимо было вновь собрать нашу команду воедино. Увы, здесь меня ждала неудача. Сара не желала меня видеть от слова «совсем». От разных мочика я разведал слухи, что она ушла на Морской Рубеж почти сразу после того, как разругалась со мной. Это объясняло, почему я всё это время не мог найти её в Омавази. Возможно, она действительно готова была начать воплощать в жизнь своё намерение покинуть Вазитенали в одиночку. Здесь я за неё не переживал. Она, скорее всего, сперва начнет ходить в море вместе с китобоями, чтобы поднатореть в управлении лодкой, там, как говорится, «нюхнет пороху», более здраво оценит свои силы и откажется от своей однозначно самоубийственной затеи. Уплыть отсюда без помощи невозможно. С Дженни поговорить получилось. Я застал нашу рукодельницу возле местного «детского сада». К слову, система воспитания детей у мочика заслуживает отдельного внимания. Срок жизни амазонок значительно дольше, а темп старения ниже, чем у жителей Мира За Водой. Потому и беременность длилась около полутора лет. На этот период будущие матери поселялись в отдельную просторную и чистую хижину в саду на отдалении от шумного центра Омавази. Если же беременная проживала на какой-либо из застав, её благоговейно доставляли в деревню в комфортном плетёном паланкине. Вообще вокруг материнства у мочика крутился практически отдельный культ. Это было связано с поистине колоссальной ценностью каждой новорождённой, ведь появлялись дети нечасто, а росли медленно и долго. Пожалуй, беременных окружали почти такой же заботой и почтением, как и избранную богиней Талла-Койю. В своём уютном доме женщины жили собственной маленькой общиной, освобожденные от всех обязательных работ, занимаясь в свое удовольствие плетением, пряжей и ткачеством. Им полагалось хорошее питание, их ежедневно навещали знахарки, а нередко и сама верховная жрица. После рождения дети жили со своими матерями, но уже в другом жилище. Там они также получали питание в достатке и лучшую медицинскую помощь по необходимости. Амазонка, выполнившая роль отца, в воспитании участия как правило не принимала, хотя исключения имелись. Впрочем, недостатка в любви и ласке маленькие мочика не испытывали. В этот период матери обычно уже начинали работать, но обязательным это не являлось. Мочика считали, что мать должна как можно больше времени проводить со своим ребёнком. Обретя первые социальные навыки — то есть в возрасте около шести-семи лет — ребёнок переводился в «детский сад». С этого этапа его воспитание было обязанностью всей общины. Сперва детьми занимались няньки, а затем уже и учителя в своеобразной школе. Основной задачей было найти и развить у детей их таланты и сильные стороны. Здесь молодые мочика искали свою, так сказать, будущую специализацию, которую в дальнейшем уже окончательно оттачивали в мастерских, на стройках, тренировочных площадках и так далее. Дженни сидела с прялкой, а вокруг неё с визгом носилась толпа малышни. Она следила за ними глазами, крутила нить и выглядела вполне счастливой. Однако почти сразу после начала разговора мне стало понятно, почему Сара взъелась и на неё. Дженни тут же начала восторженно описывать свои успехи в ремёслах, какие мочика замечательные и как ей здесь хорошо. Однако, стоило мне заговорить о моих планах покинуть Вазитенали, как она стихла и, вроде даже, взгрустнула. Кажется, Дженни реально сейчас стояла на перепутье и решала — уезжать или остаться. Впрочем, давить на неё я пока не хотел. Ведь нельзя было списывать со счетов и такой расклад, при котором нам всем суждено будет прожить на острове до конца своих дней. Итак, наше трио, к сожалению, распалось. Очень хотелось верить, что всё-таки временно. Но тем не менее как минимум один союзник у меня был. Энергичный, активный, готовый горы свернуть, чтобы проложить нам дорогу в Мир За Водой. Это, конечно же, была Амаиче. Мы жили с ней вместе в доме Мастера Хосе. После съезда Сары и Дженни он словно бы опустел, но с Амаиче уж точно скучно не было. Я объяснил ей ситуацию с моими подругами, после чего изложил свой план. Мало кто среди мочика пользовался таким авторитетом, как воины. Все прекрасно понимали, кто именно стоит между селениями и обезьяньей ордой, поэтому с мнением воительниц считались всегда. Если мочикское войско поддержит меня, это очень поможет всему нашему предприятию. Амаиче числилась на хорошем счету, так что должна была стать своего рода моим «пиар-менеджером», всячески донося до сослуживиц, что чужеземцы, а в особенности Костолом — друзья мочика. Для себя я же наметил небольшое турне по заставам. Слова Амаиче нужно было подтверждать делом. Я хотел получше выяснить, чем живёт народ мочика и что полезного я могу им предложить. Истории о Хосе, Бонде и Уэсте давали понять, что амазонки, в общем-то, народ благодарный, и всегда идут навстречу тем, кто делает для них добро. Однако для этого мне нужна была совершенно отдельная теоретическая подготовка. Моего довольно поверхностного знакомства с культурой мочика было явно маловато для таких дипломатических задач. Да и новых вопросов у меня скопилось немало. Так что именно с просьбой о втором этапе обучения я и обратился на пиру к Талла-Койе. Она согласилась, но лишь после завершения всех празднеств. Возвращение Самитоа представляло из себя целый небольшой фестиваль в четыре дня. Засидевшиеся по хижинам мочика теперь с удовольствием участвовали в пиршествах под открытым небом или различных состязаниях, вроде гребли, стрельбы из лука, бега с препятствиями, борьбы и так далее. На каждый день торжества полагался свой особый церимониал. Например, в первый ничего примечательного, кроме ритуала с червями, не было — народ просто пировал и радовался. На второй по деревне воздвигались небольшие украшенные алтари в честь соответствующих божеств, и возле них проводились песнопения и молебны, а также поминались предки. Третий день посвящался главным образом играм и состязаниям, а четвёртый считался днём «повторного рождения» Хуми и Муны, а соответственно и всего народа икче-мочика, из-под корней священного дерева. Именно по этим дням амазонки и отсчитывали свой возраст, а совсем не от собственной даты рождения. Если кто-либо из мочика говорила, что ей 30 сезонов дождей, значит она повидала за свою жизнь ровно 30 праздников Возвращения Самитоа. После окончания торжеств я проводил Амаиче до границы фруктовых садов. Ей уже давно пора было возвращаться на заставу Огня. Расставаясь, я поцеловал её и ещё раз проинструктировал. Свою задачу девушка поняла хорошо, и, помахав мне на прощание, скрылась за поворотом. Теперь дело было за мной. На обратном пути мимо полей я заметил, что на плантациях уже вовсю трудятся вереницы людей с мотыгами. Земледелицы рыхлили почву под посевы клубней, бобов, арахиса и прочих культур. Вспомнив, что представляла из себя эта земля всего полнедели назад, я остановился, присел на корточки и присмотрелся к грунту. На полях лежал сплошь рыхлый однородный чернозём. Ни дерьма, ни соломы не осталось — всё стало единой плодородной почвой. Среди комков земли виднелись тонкие полупрозрачные ниточки дохлых червячков. Невероятно! Эти крохотные создания всего за четыре дня полностью осуществили все процессы, которые обычно занимают год! Я уже даже и не знал, чем ещё способна удивить меня фауна Вазитенали! Я нашёл одну из младших жриц — Асути — и попросил напомнить обо мне Талла-Койе. Ближе к вечеру, когда я варил себе одинокий холостяцкий ужин, Асути заглянула ко мне в дом и сообщила, что госпожа-хозяйка готова принять меня завтра утром. Встав пораньше и приведя себя в подобающий вид, я направился к хижине на священном дереве. Предстояло снова учиться. Я потратил неделю на выяснение интересующих меня деталей и подготовку к походу. Всё, что приходило мне на ум, я записывал, чтобы потом озвучить во время бесед с верховной жрицей. Для этих целей я даже соорудил блокнот из листов тонкой гибкой коры и царапал в нём записи острой щепкой из твёрдой древесины. Приходил на аудиенцию я так же, как и ранее ходил учить язык — по утрам. Только в этот раз моя наставница с готовностью отвечала на любые мои вопросы. А узнать я хотел немало. Для начала я попросил подробно рассказать мне основы мочикской мифологии. Кое-какие познания в этой области у меня уже были, но религия занимала весьма важное место в жизни амазонок, поэтому мне требовалось хорошее знание вопроса, чтобы расположить местных к себе. Вот что я узнал. В начале времён в мире царил первобытный хаос. Неуправляемые хтонические силы бушевали в вечном противоборстве друг с другом — огонь выжигал землю, ветер рассеивал воду, грозы гремели повсюду и без разбора. Единственными оплотами порядка были два светила — Самитоа-солнце и Келла-луна — попеременно и в строгой очередности сменявшие друг друга на небосводе. Они с грустью взирали на мир внизу. В таком хаосе, само собой, никакая жизнь существовать не могла, и первых богов это печалило. Только демоны и обитали тогда на Земле, радуясь царящему безумию. И тогда Самитоа и Келла решили положить этому конец. Сами спуститься на Землю они не могли, ибо тогда сгорело бы всё дотла. Потому боги вступили в связь. В порыве страсти Самитоа прошептал заклинание, налагающее могучие защитные чары на его возлюбленную. И от этого союза Келла родила одновременно четверых детей — Маркапа, Рикму, Хутуна и Такана. Маленькие боги пили молоко своей матери из её четырёх грудей. Увы, они были настолько могущественны, что вместе с молоком вытянули из Келлы и всю жизненную силу. Луна слабела с каждым днём, но решимость её крепла. Даже защитное заклинание не помогло ей. В конце концов, вскормив детей, Келла умерла, добровольно пожертвовав собой ради порядка на Земле. Померк её яркий свет, и с тех пор на ночном небе вместо второго солнца лишь бледно мерцает мертвое тело матери богов. А из капель её молока появились многочисленные звёзды. Оплакав возлюбленную, Самитоа взялся за воспитание детей. Каждый из богов получил стихию во владение. Маркап — огонь, Рикма — землю и недра, Хутун — океаны, а Такан — грозы и шторма. Маркап Пылающий — старший среди потомства Келлы — повёл своих братьев и сестру в бой, и нанес первое поражение Страшному Зверю Рекуаю — верховному демону. Чудовища вынуждены были убраться глубоко в подземелья Нижнего мира. Боги начали преображать и структурировать хаотичную Землю. Маркап запрятал бушующий огонь под земную кору, Рикма и Хутун отделили сушу от моря, Такан унял непрекращающиеся бури. По мере того, как Земля преображалась и делалась всё сложнее и сложнее, четвёрка богов поняла, что без помощников им не справиться. Хутун поднял и столкнул в океане две волны. Из них появились сёстры Уки и Яки — им владыка морей отдал во владение пресные воды внутри суши. Рикма взяла прядь своих волос и кусок камня. Из волос она сплела Ири — первое дерево, а из камня вытесала Юва — первого зверя. Они же, в свою очередь, породили весь растительный и животный мир Земли. А Такан — оружейник богов — смастерил из туч и горного хрусталя Вайра — озорного бога ветров, который вместе с Уки начал определять сухие и дождливые сезоны. Так сформировался основной мочикский пантеон из десяти богов — Небесный Род. В дальнейшем различными путями были созданы ещё сотни божков помельче, но они лишь помогали поддерживать новый мир в порядке и не имели сил изменять его. А тем временем Рекуай готовил ответный удар. Мировой порядок был для него отвратителен и невыносим. И тогда верховный демон позвал свою сметливую служанку Чури и потребовал придумать, как вновь выйти на поверхность, избежав гнева Небесного Рода. Ярость Рекуая была ужасна, потому Чури задрожала от страха и поведала страшную тайну. Она подслушала в своё время, что именно прошептал Самитоа в порыве страсти, и, узнав это, Рекуай ужасно обрадовался. Ключом к победе над богами была Луна — мёртвое тело Келлы. Улучив момент, верховный демон вскочил на Луну и вырвал сердце из трупа матери богов. Вернувшись в Нижний мир, Рекуай сварил из него зелье, напился сам и напоил всех своих прихвостней. Заговоренная частичка великой богини теперь находилась в каждом из них. И демоны стали невидимы для Небесного Рода. Даже для самого Самитоа. Вновь хлынули они на поверхность и принялись изничтожать новый порядок. Боги терялись в догадках. Что же творится в мире? Почему чахнут леса, гуляют яростные смерчи, ходит земля ходуном? Словно бы вновь начал проявляться первобытный хаос! Так бы и ломали боги голову, если бы не Чури. Издевательства и побои от Рекуая ей надоели, и она решила встать на сторону порядка. Побег не составил труда для хитроумной служанки. Она пришла в чертоги Небесного Рода, раскаялась в том, что помогала силам хаоса, и поклялась отныне верно служить богам. Милостивый Самитоа не только простил её, но и принял в пантеон младших небожителей, назначив смекалистую Чури богиней разума. Боги посоветовались с ней и собрались в кузнице Такана. Рикма вылепила из глины тело. Хутун пустил солёную кровь по его жилам. Штормовой Кузнец смастерил ему глаза и зубы. Вайр наполнил дыханием лёгкие, а Маркап поместил в грудь горячее сердце. Самитоа озарил изваяние своими животворящими лучами, и скульптура открыла глаза. Так был рожден Рун — первый из людей. Заклинание, которым Самитоа в своё время заговорил Келлу, было очень сильно. Руна пришлось лишить дара вечной жизни в замен на то, чтобы он смог видеть сквозь магическую пелену, под которой отныне прятались демоны. Люди должны были стать глазами богов на Земле, их поводырями в войне за мировой порядок. Вслед за Руном была сотворена Уари — первая женщина. Вместе они спустились с небес и дали начало роду человеческому. Но в результате происков Рекуая и других демонов дети Руна и Уари позабыли о своём долге, разбрелись по миру и породили множество разных народов и племён. Боги по прежнему не теряли веру в человека. Если люди взывали к ним с мольбами о помощи, они могли откликнуться или даже поговорить с просящим. Но иногда Небесному Роду приходилось и наказывать смертных посредством неурожаев, болезней и катаклизмов. Так боги напоминали людям, что грозит Земле в случае победы Рекуая — лишь вечный всеобъемлющий хаос. Далее случились события легенды о двух близнецах-ягуарах, собравших народ мочика и наставивших его на путь истинный. Полубоги, обладая силой на равных сражаться с хаосом, умели видеть демонов, как и люди. Эту их способность небожители хотели использовать для победы над чудищами. К слову, Рекуай прятался от них именно на Луне, так как никто из братьев не смел пролить там его поганую кровь, осквренив таким образом священный прах Келлы. Однако свою миссию близнецы провалили. Мочика были уверены, что в конце времён свершится апокалиптическая битва союза людей, новых полубогов и Небесного Рода против Рекуая и его демонов. И именно в ней определится окончательная участь мира — порядок или хаос. — А кто же тогда Тенали? — поинтересовался я, когда Талла-Койя рассказала мне всё вышеизложенное — Откуда взялась она? Помнится, вы собирались мне рассказать. Верховная жрица покачала головой. — Да, я хотела, однако богиня приказала мне молчать. Увы, этого я тебе, Роман, поведать не могу. Это запретное знание, даже лучше сказать — священное. Тенали лично рассказывает свою историю каждой новой Талла-Койе в ходе обряда становления. И больше ничьи уши на свете слышать её не должны. — Хм… — я почесал в затылке. К сожалению, столь интересный для меня вопрос останется без ответа. — А почему же вы тогда ждёте появления новых полубогов, если прямо с вами сейчас живёт настоящая полноценная богиня? — У бессмертных есть свои слабости. Они не могут видеть силы зла в отличие от полукровок. Боги незримо управляют порядком этого мира. Они покровительствуют людям, вкладывают силу в их руки или устраивают обстоятельства в их пользу. Полубоги же явятся смертным воочию и встанут с нами плечом к плечу, когда придёт время. Она отпила глоток прохладного напитка из чашки. Мы действительно последние дни говорили очень много. — В этой войне нам пригодится любая помощь. Ведь Рекуай тоже борется за умы людей. Он понял, как полезны они могут быть в войне против порядка. Потому творение богов зачастую и обращается против них самих. Верховный демон даже избрал своего любимца из смертных. Эдакого полудемона, невидимого для Тенали. Самого кровожадного, жестокого, алчного. Воплощение всех возможных зол. Я думаю, ты знаешь, о ком я говорю. — Капитан Рауль Кортадор. — сказал я, не сомневаясь. — Именно. И он год от года крепнет. Сдерживать его орды всё сложнее. Если честно… — в её голосе снова мелко задрожал страх -…я боюсь, что мы можем не выстоять. Отсекатель заполучит Коготь Мрака, перевоплотится… И что будет дальше — не знает никто… — А как же абсолютное оружие вашей богини — Вихрь Гнева? Он ведь в силах сокрушать армии и отправлять корабли на дно! Кортадор уже однажды пал от него. Почему бы Тенали просто не обратить всех приматов в груду костей? — Видишь ли, в чем дело, друг мой. Тогда капитан и его пираты были ещё обычными смертными людьми. Теперь всё иначе. Рекуай весьма коварен. Он, судя по всему, как-то сумел наделить призрак Кортадора силой накладывать покров невидимости. И Рауль этим даром с успехом пользуется. Все его приматы и сам Отсекатель незримы для Тенали, а значит — неуязвины и для Вихря Гнева. — Но ведь боги в своё время спускались с небес и сражались против людей, одержимых проклятыми доспехами… — Этот исключительный случай лишь подтверждает, что Рауль и отродья из его орды больше никакого отношения к роду человеческому не имеют. Люди видимы для богов, друг мой. Не демоны. Мы ещё побеседовали на различные прочие темы. Талла-Койя сообщала мне некоторые полезные данные о землях мочика, я, в свою очередь, рассказывал о современном Мире За Водой. О мифологии амазонок я узнал вполне достаточно. Нужно было топить за Самитоа и его братву. В свое время я изрядно начитался мифов и легенд разных народов. Теперь это должно было помочь. Буду подтаскивать аналогии — мол, дескать, и мы не пальцем деланные, тоже за всё хорошее против всего плохого, да и вообще — Рекуай петух, хаос для лохов, порядок для пацанов. Это, по идее, должно было повысить мой авторитет в глазах мочика. В остальном же меня интересовали вполне конкретные земные вопросы. В чем мочика испытывают недостаток? Какие направления деятельности «проседают» и требуют улучшений? Да и попросту — где нужны крепкие рабочие руки? Получив вполне исчерпывающие ответы, я принялся собирать корзину. Пока всё шло вполне гладко. Даже порознь с девушками мы, по сути, продвигались к одной общей цели. По слухам с побережья, Сара добросовестно «служила на флоте», а Дженни так и вовсе стала в Омавази всеобщей любимицей. Пора было заняться делом и мне. Тем утром было как-то особенно хорошо. Совсем как тогда, когда мы с девочками почти год назад начали переход через горы. Солнце светило с безоблачного востока, кристаллы росинок сверкали на листьях и прибрежном тростнике, Мауну-Май наполняла свою пойму приятной прохладой. Казалось, что любое предприятие, начатое в такое вдохновляющее утро, автоматически обречено на успех. Я нацепил корзину со своим барахлом, окинул на прощание взглядом гостеприимный дом Мастера Хосе, плотно закрыл дверь и отправился на заставу Воды. Своего рода «столицей» икче-мочика была, безусловно, деревня Омавази — центр культуры, религии, земледелия, продолжения рода. Именно поэтому в неё и сходились пять дорог от четырёх застав и Морского Рубежа. Путь к моей цели пролегал аккурат вдоль реки, по высокому левому берегу. Сперва я прошёл по тесноватым улочкам Омавази, привлекая многочисленные и крайне любопытные взгляды. Затем миновал плантации, на которых уже начали появляться первые росточки бобов и зелень над клубневыми пирамидками из камней — точно такими же, как и в мёртвом Халак-Тане. Наконец, глинобитная дорога оставила позади фруктовые посадки и теперь пролегала между Мауну-Май внизу под обрывом и зелёной стеной джунглей. Моё снаряжение, помимо одежды, тарелки с кружкой и циновки для сна, состояло из лука, топора и ножа. Мою пику-календарь спёрла Сара и, по всей видимости, продолжала отсчитывать на ней дни. Всё таки как-то нехорошо с ней получилось. Мысленно пообещав себе рано или поздно помирится с девушкой, я поддёрнул лямки на корзине и зашагал вперёд быстрее. По пути к заставе Воды я впервые смог по-настоящему оценить живописную красоту реки Мауну-Май. Здесь она совсем не была похожа на саму себя выше по течению, в районе Халак-Тана и каменоломен. Из бурного горного потока, перемежающегося порогами и водопадами, река превращалась в широкую гладь с заводями, излучинами и плёсами. Талла-Койя рассказала кое-что о Мауну-Май и даже начертила мне грубую карту реки в блокноте. Тот порог возле Халак-Тана, на котором нас с девочками почти год назад спасли воительницы мочика, назывался Царь-порог. Именно после него река и остепенялась, принимая равнинный характер. Но прежде она растекалась на множество рукавов и проток, затопляя обширную территорию джунглей. Суша дробились на многочисленные острова разной высоты и площади. Это хитросплетение болот, природных каналов и речных архипелагов создавало поистине уникальную экосистему, попросту кишащую жизнью во всех мыслимых и немыслимых формах. Не даром этот район Вазитенали среди мочика именовался Божьими Садами. Поплутав среди джунглей, рукава Мауну-Май снова собирались вместе, чтобы опять единой рекой покинуть Божьи Сады и степенно продолжить свой путь к океану. Река не спешила, не торопилась. Словно огромная сытая змея, она поудобнее укладывала свои изгибы между холмов и лесных утёсов. Миновав Омавази, Мауну-Май некоторое время ещё тянулась неделимая, а затем вновь дробилась на рукава и протоки. На этот раз уже формируя обширную мангровую дельту. Но с нижним течением реки я планировал ознакомиться позже. Моя ближайшая цель — застава Воды — располагалась как раз возле Божьих Садов. Такое местоположение было обусловлено во-первых, выходом к огромной сети естественных водных путей, а во-вторых, обширными местными лесами. Ведь основной деятельностью речников была деревообработка. В той или иной степени лес заготавливали для постоянных нужд во всех поселениях мочика, преимущественно — на ремонт и строительство. Однако именно на заставе Воды это ремесло достигло наибольшего размаха. К слову, как и любое другое пользование природными ресурсами, вырубка леса велась в строгом распорядке. В первую очередь рубили высохшие или упавшие деревья, очищая таким образом джунгли и защищая их от пожаров. Затем под топоры избирательно попадали деревья средней величины. И совсем уж редко валили настоящих растительных гигантов высотой в десятки метров — только если требовалось изготовить новый китобойный вельбот. А после вырубки участок леса должен был «отдыхать» не менее десяти лет. Практически все лодки и арбы мочика, деревянная посуда и циновки, верёвки и стрелы производились на заставе Воды. Кроме того, здесь добывали растительный прядильный пух и промышляли в водных лабиринтах Божьих Садов, добывая богатства реки. Охотиться и рыбачить на лодках посреди затопленных джунглей было делом крайне непростым и весьма опасным. Особенно, если поближе познакомиться с обитателями этого с виду райского уголка. В Божьих Садах вопреки названию обитали отнюдь не купидоны с единорогами. Амазонок с заставы Воды не без оснований считали одними из самых отважных мочика. Потому и лидер этого поселения — «орлица» Амару — заслуженно носила прозвище Храбрая. Большего верховная жрица мне не сообщала, сказав, что будет куда как лучше, если я всё разузнаю сам. Дорога не всегда шла строго по берегу реки. Иногда она отдалялась, убегая в джунгли, чтобы срезать путь мимо особо широкой излучины, а временами снова нависала почти над самой водой. Это был весьма оживленный путь. На реке время от времени попадались легкие каноэ и грузовые пироги, а на дороге — пешеходы. Спустя несколько часов пути, меня нагнала группа амазонок, шедших налегке. Меня ещё издалека опознали со спины — помогла моя медвежья накидка. История о могучем чужеземце из Мира За Водой, сумевшем убить медведя в рукопашной схватке, уже давно стала известной всем мочика. Мы разговорились. Оказалось, что туземки около недели назад перегоняли большую партию новых лодок вниз по реке — в Омавази и на Морской Рубеж. Это было обычной практикой. Продукцию заставы Воды сплавляли по Мауну-Май на только что сделанных лодках, а обратно к Божьим Садам возвращались пешком. Одного ходового дня на такую дорогу было маловато. Поэтому ровно на полпути, как раз возле впадения в реку чистого питьевого ручья, находилась хижина — «гостиница» для путников. С высокого обрывистого берега открывался красивый вид на другую сторону реки. Здесь Мауну-Май делала плавный поворот, и правый берег представлял собой пологий песчаный пляж. Бытовали даже легенды, что как раз где-то здесь в эпоху царей стояла та самая деревня апра-мочика, откуда и была родом Хуми. Наш маленький отряд остановился на ночёвку. На закате мы сидели у очага, на котором аппетитно побулькивал горшок с картофельной похлебкой. В долине уже сгустилась плотная тропическая тьма. Даже люминесценция джунглей не разбавляла её. Над макушками леса на западе ещё брезжили отсветы заходящего солнца, но за обрывом была лишь бездна черноты. Внезапно с реки донёсся хор жутких звуков. Кто-то на том берегу завывал, лаял и рычал на все лады. Я насторожился и потянулся к оружию. — Падальщики? Видя мою тревогу, сидящая возле меня амазонка усмехнулась и похлопала меня по плечу. — Расслабься, Костолом! Оставь лук в покое. Они сюда не полезут. — Кто не полезет? — Аклу-май. У них сейчас брачный сезон. Дерутся за хорошие места на песчаных берегах, вот и орут на всю реку. — Аклу-май? Кто они такие? В Омавази про них не упоминали. — Конечно, не упоминали. Там на плёсах они не водятся. А у нас — сколько хочешь. И в дельте ещё. Поверь, Костолом, в Омавази очень много о чём не говорят! Следующие пару часов мочика коллективными усилиями проводили мне ликбез касательно самой Мауну-Май, Божьих Садов и существ, в них обитающих. «Аклу-май» можно было перевести как «водяной волк» или «речная собака». Они обладали продолговатыми головами с зубастой пастью, поджарым телом и сильным хвостом, как у выдры. Длинные конечности заканчивались ластами, которые они при ходьбе по суше подгибали и наступали на сгиб запястья. Это позволяло им быть максимально подвижными и в воде, и на берегу. На охоте аклу-май предпочитали стайную тактику. Они умело загоняли и рыбу, и дичь. А ещё тырили запасы у людей, чем немало раздражали и вредили. Для взрослых речные собаки опасности не представляли, разве что совсем оголодавшие. Другое дело — дети. Это было ещё одной причиной почему из растили в Омавази, подальше от дельты или Божьих Садов. Водяные волки, со слов мочика, оспаривали право главенствующих хищников реки с крокозаврами. Айра-май и аклу-май ненавидели друг друга от всей души. Ящеры частенько сжирали щенков и занимали пляжи и отмели. Но и выдроволки были не без греха. Они разрывали гнёзда рептилий или загоняли стаей молодняк. Мочика же недолюбливали что тех, что других. Жителям заставы Воды приходилось обороняться от речных хищников, но облавы на истребление зверей проводились редко. Всё таки амазонки прежде всего уважали любое проявление творения Тенали. Поутру, когда рассвет подсветил, наконец, небо с востока, я потихоньку глянул на ту сторону реки. На пляже действительно расположились с десяток существ. Издали они отдалённо напоминали кайманов, но монокуляр прояснил ситуацию. Это однозначно были не рептилии, а млекопитающие. Их тела покрывал короткий и плотный мех пепельного цвета. На длинных мордах красовались круглые глаза навыкате, а вот уши и нос напротив были крошечными. В длину звери достигали пару метров, а тело и конечности соответствовали тому, что мне описали амазонки. Утро разгоралось, мочика начали просыпаться. Заслышав шум с противоположного высокого берега, аклу-май с отрывистым лаем проворно юркнули в реку один за другим и исчезли в мутной воде. После быстрого холодного завтрака мы продолжили путь на восток. Джунгли вокруг с каждым часом ходьбы всё менялись. В растительности, взмывавшей к небесам, ощущалась первобытная мощь. Было видно, что за лесом и здесь ухаживают, но всё же человеческих рук решительно не хватало, чтобы полностью окультурить лес и лишить его гордой первозданной дикости. Я смерял взглядом растительных исполинов, и на лице моём проступала улыбка. Вот она, гармония человека и мира! Взаимное сосуществование, в котором обе стороны в равной мере процветают и крепнут. Какое отрадное жизнеутверждающее зрелище! Нет, Миру За Водой определенно явно есть, чему поучиться у обитателей Вазитенали. Мочика, безусловно, это тоже понимали, и улыбались вместе со мной, любуясь джунглями своей прекрасной родины. Солнце уже начало скатываться к западу, когда лес стал потихоньку переходить в совсем расчищенные сады, говоря о близости поселения. Здесь, как и в Омавази, возделывали фруктовые деревья и кустарники, но в гораздо меньшей степени. Большую часть посадок составляли хорошо знакомые мне по рассказам хлопковые деревья. Сейчас они пышно цвели душистыми лиловыми цветами, похожими на колокольчики. По словам моих спутниц, после цветения растения формировали коробочки, которые при созревании высыхали и лопались, высвобождая легкий летучий пух. Далее мы миновали ворота в стене частокола, и вдоль дороги потянулись поля. Проблем с поливом на заставе Воды не было, потому местный «сельскохозяйственный сектор» прославился выращиванием огромных мясистых тыкв. Именно тыквами с заставы Воды потчевали нас на пиру в том году. Но сейчас никаких культур на полях не было. Здесь тоже совсем недавно прошла «пахота», и ростки только-только начинали проглядывать из почвы. Правда, таковой была лишь половина всех плантаций. На второй же части зелень буйствовала вовсю. Это диво-растение по виду напоминало мне не то чудовищную крапиву, не то мутировавшую анашу. Жесткие жилистые стебли под три метра, хитрой формы листья, метёлки наверху. Вокруг посадок ходили несколько мочика в длинных кожаных фартуках и рукавицах выше локтей. Ловко орудуя особыми небольшими серпами на длинных ручках, они подсекали «крапиву» под корень, а затем цепляли стебель и со всеми предосторожностями тащили к стоящим неподалёку решёткам на просушку. — Это что за ботва такая? — спросил я одну из своих спутниц — Жгучая что ли? — Ууу, ещё какая! — отозвалась мочика — Это укус-трава. Её давным-давно нашли на одном из островов в Божьих Садах. Если коснётся кожи — жить расхочется! — Ну, а зачем же тогда вы её выращиваете? — поинтересовался я, мысленно уже предполагая ответ. — На волокно. Из неё отличные канаты получаются, да и циновки тоже. А листьями можно переложить рыбу, и она долго не испортится. Только, само собой, не свежими листьями, а увядшими! — амазонка усмехнулась — А то рыбу потом есть невозможно будет! Миновав крапивные поля, мы оказались на обширной утоптанной площади, превосходящей даже площадь для пиров в Омавази. Причём и по размеру, и по оживлённости. Это место прозвали Речным Базаром в память о схожем месте на набережной Халак-Тана эпохи царей. Правда, торговли в привычном нам понимании поселения мочика между собой не вели. Это был скорее безвозмездный обмен предметами необходимости. Поэтому Речной Базар представлял собой больше не торжище, а ярмарку мастеров. В дальнем восточном конце высились штабеля брёвен, и возле них суетились столяры и плотники. Там полным ходом выжигались лодки, колотились арбы, вырезалась посуда. Стучали топоры, скрежетали тёсла, трещала древесина, мочика перекрикивались. Пылали огромные земляные печи, превращавшие отходы деревообработки в древесный уголь. Чуть в стороне под навесами расселись «голубки». Из их ловких рук, словно с фабричного конвейера, выходили корзины, циновки, пеньковые канаты. Под одной из палаток несколько сурового вида «орлиц» мастерили стрелы. Другая сторона Базара — ниже всех прочих по течению — представляла собой не то рыбный рынок, не то зоологический музей под открытым небом! Эта часть была мне куда как интереснее мисок и телег! Наш небольшой отряд уже разбрёлся по территории Базара, потому и я двинулся вдоль рядов с целью получше узнать фауну Мауну-Май. А поглядеть было на что! На бамбуковых рамах трочали распяленные шкуры аклу-май и крокозавров. Одна из последних была совсем свежей. Несколько мочика разделывали крупного речного ящера у самой воды. На верёвках висели вязанки вяленой рыбы и птичьих тушек. В садках копошились пресноводные креветки, крабы и прочие ракообразные. Окуни, речные скаты, сомики, карпы, угри, лососи, а также и совсем непонятные мне рыбы покоились в корзинах, переложенные крапивными листьями. Улов чистился и отправлялся на копчение или просушку. В роли оригинального разделочного стола для рыбы имелся перевернутый бугристый панцирь, как у грифовой черепахи, только пару метров в длину. На столбе над ним торчала и голова его предыдущего владельца — треугольная, с хищным клювом нараспашку. Чуть поодаль в небольших крепких загонах похрюкивали два кабанотапира и жались в угол несколько козликов. Млекопитающих тоже иногда ловили и содержали живьём — это был самый надёжный способ сохранить мясо от порчи. Посреди рыбного рынка возвышалась огромная перекладина на бревенчатых опорах, издали напоминавшая виселицу. Жутковатое сходство усугублялось тем, что здесь болтались на верёвках наиболее завидные трофеи местных рыбачек. Например, огромный полутораметровый тритон с осклизлой красноватой кожей и закруглённой башкой с бахромой вокруг пасти. И что с ним делать? Неужто тоже жрать? Рядом с ним висела подвешенная за челюсть двухметровая аллигаторова щука, почти не отличающаяся от своих родичей из американской Миссисипи. Возле неё стояла амазонка и вдумчиво отрывала с рыбины огромные твёрдые чешуи. Их она передавала напарнице, которая при помощи пары камней вытачивала из них острые наконечники стрел. Но истиным сокровищем этой выставки рыбачьих понтов было подлинное чудовище, висевшее у самой опоры! Право слово, при виде этой твари захотелось держаться от Мауну-Май подальше! Пресноводный монстр сочетал в себе внешние черты сома, белуги и южноамериканской рыбы пираруку, а развитые грудные плавники больше напоминали таковые у латимерии. На огромной харе, похожей на осетровую, красовалась бездонная пасть, обрамлённая шестью парами длинных жестких усов. За башкой следовало исполинское туловище метра три длиной и сопоставимое с бревном по охвату. Рыбина была покрыта толстенной грязного цвета шкурой с вертикальными бордовыми полосами, а вдоль брюха у неё тянулся длинный плавник, переходящий в хвост. В гладком рыбьем лбу торчал, засев намертво, тяжелый арбалетный болт, вошедший почти наполовину. Вокруг твари собрался любопытствующий народ. Очевидно, рыбину притащили и подвесили здесь относительно недавно, так что публика всё ещё была на эмоциях. Даже моё появление не особо кого и удивило. Видимо, слухи летели впереди меня, и на заставе Воды Костолома уже ждали. Я протолкался сквозь толпу к гордым обладательницам чудовищного трофея. Мы познакомились. Удачливую рыбачку звали Чалуа, и она оказалась хорошей приятельницей Амару Храброй. Сейчас они с напарницей ожидали свою третью подругу, которая побежала за хорошим стальным ножом, чтобы разделать гигантский улов. — Так как это чудище, ты говоришь, называется? — спросил я, похлопывая рыбину по боку. — Остроглот. — ответила Чалуа — Мы его на жерлицу сегодня поймали. На одной из основных проток в Божьих Садах. Они там по омутам любят сидеть. Пришлось повозиться! Его только выстрел в башку и угомонил. — А почему «остроглот»? — не понял я. — Во, смотри! — Чалуа взяла острогу и с её помощью распялила челюсти остроглота. Я заглянул внутрь. Хавальник у твари был размером с большой таз — туда с успехом можно было всосать даже водяного волка или некрупного крокозавра. В пасти не оказалось ни одного зуба, только необычайно мощный для рыбы язык, а в глотке сжалась вторая пара челюстей, только уже справа и слева, а не сверху и снизу. Каждая такая глоточная створка окаймлялась полудесятком бритвенно острых роговых пластин, похожих не то на ножи, не то на когти. — Понял теперь? — спросила Чалуа — Сидит он, стало быть, в омуте или на протоке какой, усами шевелит. А как кого нащупает… — С силой распахивает пасть! — догадался я — Добычу втягивает туда вместе с мощным потоком воды, она пролетает сквозь глоточные когти и проваливается прямо в брюхо. Уже в виде мясных ремней. — Именно так! — подтвердила рыбачка. — И кого они так глотают? — Всех, кто пролезет в пасть. — Даже людей? — К счастью, нет. — усмехнулась Чалуа — Мы для них великоваты. Но ногу или руку по ошибке хапнуть могут, если в воде окажешься и зацепишь за ус. И тогда всё — ты калека. Такое до конца никогда не заживёт. Она осмотрелась, нервно почёсывая руки. Отправленная за ножом амазонка явно задерживалась. — Во имя Яки, где её носит? — раздражённо прикрикнула Чалуа — Жара стоит — весь улов сейчас стухнет нахрен! — Тьфу ты! У меня же стальной нож есть! — я вытащил свой подарочный когтеобразный клинок и протянул его Чалуа — На, пользуйся! — Вот спасибо! — рыбачка выхватила нож у меня из рук и стремительно начала вместе с напарницей потрошить остроглота. Толпа вокруг загудела ещё оживлённее. Кажется, все хотели узнать — что же в брюхе у монстра? Я вполне разделял любопытство публики. Бока рыбы были раздуты, как у бочки, значит в ловушку она угодила явно уже не натощак. Рыбачки вспороли толстое рыбье пузо, прорезав двухмиллиметровую шкуру, и выгребли оттуда органы — петли кишок, колоссальный плавательный пузырь, жирную печёнку и массивный набитый желудок. Внутри оказался изрезанный глоточными ножами карп около семи кило, комок угрей, несколько солидных сомов и взрослая гигантская крыса! Вот это да! Похоже, остроглот действительно не побрезгует ничем! Всё, попавшее в реку — потенциальная еда! Чалуа знала толк в разделке рыбы — скоро гиганта разобрали на запчасти без остатка. Всё несъедобное отправилось в перегнойные ямы возле полей, шкуру отдали кожевницам, кости и плавники утащили повара на вечернюю уху. Мясо же переложили в корзины — его планировали вялить и коптить. — Спасибо за нож, Костолом! Очень кстати ты тут оказался. — Чалуа ополоснула клинок в водах реки, вытерла о пояс и вернула мне. — Да не за что. Я к вам, собственно, на помощь и пришёл. Талла-Койя сказала, что у вас тут точно без дела сидеть не будешь. — Да, слухи о тебе не врут! — подбоченилась рыбачка — Ты мне определенно нравишься! Вот таких гостей из Мира За Водой мы любим. Пошли, познакомлю тебя с Амару. Уж она тебе дело найдёт. Я сидел в узком каноэ из цельного ствола, держа свою корзину и оружие на коленях. Для первого дня Чалуа разрешила мне немножко похалтурить и не грести, наслаждаясь положением пассажира. Сама же рыбачка с подругами налегали на широкие вёсла, умело ведя нашу лодку. С виду никаких чрезмерных усилий крепким мочика для этого не требовалось, но, глядя ни них, мне всё равно очень хотелось подарить им лодочный мотор. Хотя застава Воды и не была таким же мощным военным аванпостом, как её огненная сестра, тем не менее граница с землями гамадрилов пролегала рядом и требовала соответствующих мер предосторожности. Именно поэтому жилая часть заставы была вынесена на небольшой, уютный и, что куда важнее, безопасный островок в Божьих Садах. Речной Базар же по сути являлся портом, сельскохозяйственным и ремесленным районом. С востока, запада и юга его защишал укреплённый частокол с патрулями, пусть и не такой мощный, как на заставе Огня. Да и крапивные поля служили в качестве живых ограждений. Всё это давало определённую защиту от приматов в периоды здешних уникальных межвидовых войн. Но гарантированную безопасность всё равно обеспечивал только жилой островок. Он оказался весьма приятным местом, надежно укрытым за зеленью соседних островов, но недалеко от Речного Базара — над кронами деревьев видны были столбы дыма от угольных печей. Мы пришвартовались к надёжной бревенчатой пристани и вступили в «спальный район» заставы Воды. Классические жилища мочика — круглые бамбуковые хижины с коническими крышами из тростника — перемежались с цветущими кустарниками и хлопковыми деревьями. В середине имелась площадка с большим очагом, а два тотема водяных богинь Уки и Яки отмечали вход в жилище лидера заставы. Чалуа имела честь состоять в ближайшем окружении Амару Храброй и жить в одной хижине с ней. Мы вошли, и моя спутница указала мне свободное место возле стены, где я могу постелить свою циновку. Сейчас на жилом острове народу практически не было — все или трудились на Речном Базаре, или ушли на промысел. Однако солнце уже клонилось к вечеру, и потому Чалуа с подругами начали понемногу «накрывать поляну» к ужину. Сегодня намечалась большая общая трапеза на площади по случаю моего прихода, чему я, по правде говоря, несколько смутился. Сгрузив вещи, я принялся помогать мочика. На очаге уже кипели большие глиняные горшки с водой. Суп из картофельного сублимата на заставе Воды традиционно заваривали не просто на кипятке, а на бульоне — из рыбы, птицы, раков или всего вместе. Кости, плавники и куски головы остроглота должны были дать хороший навар. Рядом с котлами разогревались плоские камни-сковородки для жарки тортилий. Помимо обыкновенных для рациона амазонок хлеба и супа, меню речников содержало и весьма экстравагантные кушанья, непривычные даже для мочика из других поселений. На циновках вокруг очага расставлялись десятки небольших мисок с различными закусками, как на традиционном китайском застолье. На заставе Воды очень любили различные квашеные, маринованные и ферментированые блюда. Река и Божьи Сады в изобилии поставляли растительную и животную пищу, так что каждый мог подобрать себе рацион по вкусу. Глядя на все эти разносолы, я испытывал довольно двоякие ощущения. Например, ломтики вяленой гусятины, копчёные мелкие птицы на вертеле, варёные креветки и рыба под маринадом вполне устраивали меня в качестве еды. А вот перебродившая ряска, квашеные головастики, жабья икра и осклизлые сырые куски гигантского тритона попросту бросали в дрожь! Пока мы накрывали на «стол», солнце опустилось ещё ниже, и окрик с берега известил, что вернулась Амару со своей командой. Предводительница заставы, хотя и считалась «орлицей» с весьма крепким телосложением, оказалась не особо то и высокого роста. Её жесткая черная челка падала на лицо, частично закрывая его, и из-под волос сверкали суровые темные глаза. Всё это создавало впечатление дикости и угрюмости, которую не стирала даже её неяркая сдержанная улыбка, которой Храбрая приветствовала подруг. По словам Чалуа, Амару пережила по жизни немало дерьма. Ей приходилось и в одиночку выживать в Божьих Садах после потери лодки, и сражаться в обезьяньих войнах, и неоднократно терять близких людей. В таком случае, её хмурость и замкнутость были вполне объяснимы. Но лидером она была достойным — под её руководством застава Воды своевременно выполняла все свои обязанности, а её обитатели всегда могли чувствовать себя в безопасности. В ходе ужина за кружкой кваса из водяных кореньев Амару вроде как несколько отмякла, и мне при помощи Чалуа удалось завязать с ней разговор. Оказалось, что мы с Храброй уже пересекались, когда она привозила в Омавази рыбу для праздника урожая. Она видела тогда, как я получал наруч из рук Талла-Койи, и была впечатлена, что я сумел убить айра-май, пусть даже и на суше. — Ты хороший человек и сильный воин, Костолом. — проговорила мне речница своим низким негромким голосом — Думаю, у нас есть для тебя подходящая работа. Солнце стояло высоко, но возле реки жары не ощущалось. Лодки скользили вверх по течению, поднимаясь к лесоповалу, намеченному на этот год. Я теперь уже наравне со всеми налегал на весло. На заставе Воды все были просто в восторге, увидев мой пожарный топор в работе по дереву, поэтому в первую очередь Амару бросила меня на подмогу лесорубам, чтобы поскорее выполнить сезонный план по древесине. Божьи Сады с каждой минутой, проведённой здесь, поражали меня всё больше и больше. Вереница каноэ, двигаясь по краю широкого плёса с кувшинками и лотосами, могла совершенно внезапно свернуть прямо в стену тростника без малейшего ориентира, мгновенно оказавшись в узком растительном коридоре. Миновав его, лодки попадали в стремительную протоку между островками, и гребцам приходилось жать на вёсла, чтобы пробиться пару сотен метров против течения и срезать маршрут. И такого рода «развлечений» было немало. Над открытыми участками воды реяли крупные водорезы с клювами кровавого цвета. Их подклювья рассекали воду, подцепляя верхоплавающих рыбёшек. Цапли пастельных оттенков прохаживались по берегам или стояли на лилиях. Они выхватывали клювами добычу из воды, и до нас им дела не было. А вот бакланы и гуси подняли вокруг нас настоящую истерику, когда мы протискивались сквозь тростники — очевидно, боялись за гнездовья. Движение водной растительности указывало на наличие активности и под водой. Хотелось верить, что это всего лишь рыбы, тритоны и прочая безобидная живность. Но остроги и взведённые арбалеты под руками у мочика вынуждали признать — Божьи Сады далеко не земной Эдем, и жопу откусить тебе тут могут в любой момент. Несмотря на то, что мочика добывали и использовали медь, а на побережье иногда удавалось найти фрагменты стали, цинка и алюминия из Мира За Водой, основным массовым материалом для инструментов и оружия был и по прежнему оставался камень. Топоры из кремня и базальта, конечно, были сделаны с изрядным мастерством, — как-никак, опыт обработки камня у мочика исчислялся веками — но даже лучшим местным инструментам было до стальных, как до Китая раком. Над одним даже не самым крупным деревом амазонки могли пыхтеть несколько часов, а то и полдня. Я был призван это исправить. В этом году под вырубку — само собой, избирательную — был выделен довольно крупный остров в Божьих Садах. По словам Чалуа, первой на новый участок лесозаготовок всегда приезжала Амару и ставила ритуальные знаки богини Ири на деревьях, предназначенных для рубки. Только после этого на делянку прибывали рабочие и брались за дело. На островке, к которому подошли наши каноэ, уже вовсю кипела работа. «Орлицы» и «медведицы» валили отмеченные деревья и тянули их к берегу по прорытым в земле желобам. Внутри эти канавы были выложены стволами поменьше для лучшего скольжения. В конце все эти брёвнышки также подбирались и пускались в оборот — ни щепки от взятого у Тенали не пропадало зря. Здесь на лесопилке атмосфера стояла почти такая же, как и на Речном Базаре — стучали топоры, очищались брёвна, жёгся уголь из сучьев. Что-то пускалось сплавляться вниз по реке — у заставы наготове дежурили рабочие, вылавливающие поступающую древесину. Здесь же, не отходя от кассы, начинали делать и первые лодки для перевозки готового угля. Иными словами, работа кипела. Я не стал тянуть кота за всякое, поэтому сразу же в день прибытия подточил топор и взялся за свои прямые обязанности. Меня провели вдоль желобов, и я оказался лицом к лицу с сейбой в девятиэтажку высотой. Её гладкий ствол порос паразитами-бромелиями, а у корней был вырезан значок Ири. Со всех сторон ощущались любопытные взгляды мочика — каков же в работе бородатый чужеземец? Я размахнулся и вогнал лезвие топора в сейбу, оторвав от неё большой пласт древесины. Вокруг раздался восторженный гвалт! Для амазонок такое качество инструмента было настоящим чудом! С каждым ударом я вгрызался топором всё глубже и глубже в гигантское дерево, и крики восторга вокруг становились всё громче. Ствол истончался на глазах, и с десяток лесорубов похватались за канаты, привязанные к ветвям сейбы, чтобы грамотно направить её падение. Наконец, тропический великан надломился, и с грохотом обрушился наземь, отчего, казалось, тряхнуло весь островок. В кронах заверещали птицы, дождь из листьев и веток просыпался нам на головы. Счастью мочика небыло предела! На то, чтобы свалить эту сейбу, планировался весь завтрашний день полностью, а я одолел её меньше чем за час. Всего один стальной инструмент ускорял все работы на порядок. Мы начали работать им посменно. По ходу дела лесорубы мочика жаловались мне на свои каменные и медные топоры. — Кремень слишком хрупкий. Он быстро крошится, и заострить его обратно почти невозможно. А вот медь, наоборот, слишком мягкая — её постоянно точить приходится. — рассказывала мне рослая «медведица» во время перерыва на обед — Эх, было бы у нас где побольше железа найти… С побережья хорошо если два-три ножа новых в год принесут. — А вы не пытались искать руду на Вазитенали? — Мастер Хосе пытался в своё время. Давным-давно. Но так и не нашёл. Медную руду на юге добывают, а вот железной нам, видимо, боги не дают. Да и различить её, если что, мочика не смогут. Нам про неё только Мастер Хосе и рассказывал, а в глаза мы её так и не видели. Я проработал на лесопилке около пяти дней. План по древесине продвигался стахановскими темпами. Моему топору ещё никогда не доводилось столько трудиться. С него даже облетели последние остатки краски, и он сверкал, наполированный постоянной работой. С поваленных деревьев обдирали листья, отрубали сучья и тащили их к берегу, где пережигали на уголь. Бревна же рычагами и веревками волокли по желобам. Там их сплавляли вниз по реке или крепили на стапеля и начинали выжигать лодки. Мы даже смогли впечатлить нашими трудовыми успехами холодную и безэмоциональную на вид Амару, когда она прибыла к нам на остров с «инспекцией». На заставе Воды еле успевали вытаскивать из воды приплывающий лес, и командующая поселением приехала к нам, будучи в легком шоке от нашей небывалой продуктивности. После осмотра лесоповала Амару позвола меня побеседовать лично. На берегу у костра меня ожидала не только начальница заставы Воды, но и старая знакомая — моя наставница Юктора. Амазонки, по всей видимости, что-то обсуждали и были в очень благоприятном расположении духа. Только если охотница не стеснялась довольно улыбаться, то Амару лишь слегка обозначала свои эмоции уголками рта. — Здорово, Борода! — Юктора расплылась в улыбке, и шрамы от медвежьих когтей жутко перекрутили её, в целом-то, симпатичное лицо. — Привет. Давненько не виделись. — Да уж, пожалуй, с самой Тайной долины. Славно поохотились тогда! — Но позвали вы меня явно не вспоминать о былом, верно? — Верно. — отозвалась Амару — Юктора рассказала мне о тебе. Ты, с её слов, храбрый и сильный охотник. Не хочешь в ближайшие дни поучаствовать в ловле? — Ловле? С удовольствием! На кого охотимся? — Присядь для начала. — жестом речница показала мне на место у костра. Я сел. Амару взяла свой арбалет, лежавший возле неё, и положила на колени. Оружие представляло собой лук с короткими и мощными плечами, закрепленный на ложе из цельного куска твёрдого дерева. Спусковой механизм представлял собой рычаг, выталкивающий взведенную тетиву из гнезда. Судя по всему, конструкция арбалета, которую триста лет назад воспроизвёл на Вазитенали Мастер Хосе, за века принципиально не поменялась. Если мочкский лук был эдаким аналогом дальнобойной винтовки, то арбалеты, скорее, выполняли функцию дробовиков. Точностью и дальним боем они похвастаться не могли, но речникам это было и не нужно. Им требовалась максимальная убойная сила на минимальной дистанции. Потому что вода мутная, и ты никогда не знаешь, кто там запутался в сетях или сидит на том конце лески. Как только морда речного чудища оказывается на поверхности, нужно тут же утихомирить её тяжелым арбалетным снарядом. В упор и наповал. — Скажи, Костолом, доводилось ли тебе уже видеть в деле наши арбалеты? — Ага. В первый же день знакомства с мочика. На заставе Огня. — А сам стрелял? — Не доводилось пока. А к чему, собственно, разговор? Амару провела пальцем по плечам арбалетного лука. — Из чего, по-твоему, они сделаны? Угадаешь? Материал и вправду был неочевидный. Каждое плечо состояло из трёх гибких упругих стержней, связанных воедино. Они были грязного тёмно-серого цвета. С первого взгляда их можно было принять за некую уникальную породу древесины, но ответ не мог быть столь очевидным. — Ну, я не уверен, но с виду похоже на какую-то кость. Очень-очень гибкую и упругую кость. — Именно, Костолом. Это кости, а если точнее — рёбра. — И кто же такими обладает? Айра-май? Водяной волк? Или, может, какая-то рыбина вроде остроглота? — Сумеречный змей. — ответила Юктора. Змей? ЗМЕЙ??? Да рёбра почти по полметра в длину! И это их ещё обрезали в ходе обработки! Если передо мной и вправду змеиные кости, то такая тварь должна глотать людей как цыплят! — Минутку! Я же таких видел! Ну, не совсем их. Сброшенную кожу. — Это когда? Сегодня ночью? — Нет, в прошлом году на Мауну-Май, в верхнем течении. Мы с подругами шли по реке и заночевали на островке. Вот там под бревном шкуру и нашёл. — Длинная? — спросила Юктора. — Одиннадцать шагов. — вспомнил я. — Нет, не наш. Наш больше. Шестнадцать, возможно. А то и все восемнадцать. Какого хрена значит «наш»? — То есть вы хотите сказать, что где-то здесь тусуется змеюка длиной с десять человек и толщиной с лодку, а мы собираемся её ловить, чтобы понаделать новых арбалетов из рёбер? — Да, Борода, всё именно так и есть. — подтвердила Юктора. С минуту я переваривал информацию. — Звучит как абсолютно отбитая, самоубийственная и конченая затея… — Но ты ведь в деле, Борода? — шрамы снова перекрутили лицо Юкторы. — Шутишь? Конечно! Среди всех прочих причуд Божьих Садов сумеречные змеи занимали совершенно отдельное положение. Вообще, змея всегда поражала человеческое сознание. Лишённая конечностей, она всё равно ухитряется быть высшим хищником в своей экологической нише. Она коварно убивает врагов ядом или неумолимо выдавливает душу кольцами своего чешуйчатого тела. И, как правило, между силой и отравой рептилия выбирает что-то одно. Но сумеречный змей смог усидеть на двух стульях сразу. Даже способ размножения у речной гадины был гибридный — яйцеживорождение. То есть сначала в утробе самки формировалась кладка яиц, из которой там же внутри и вылуплялись змеёныши. И уже затем только рептилия подыскивала место для гнезда, где спокойно можно произвести на свет живое потомство и оставшиеся мёртвые непроклюнувшиеся яйца. Сразу после рождения мелкие ублюдки были более полуметра в длину и обладали развитым ядовитым аппаратом. Я долго расспрашивал амазонок о действии яда и пришёл к выводу, что он представляет из себя мощнейший аллерген. Первый в жизни единичный укус человек мог перенести вообще без каких-либо последствий. Но вот повторный контакт или же одномоментное получение большой дозы яда запросто могли стать фатальными. У укушенного опухало лицо, заплывали глаза до полной неспособности видеть, отёк гортани и шеи вызывал нарушение дыхания вплоть до полного удушья. В крайних случаях мог развиться анафилактический шок, при котором критически падало кровоснабжение мозга, и тогда человек терял сознание и умирал менее чем за час. Эту способность молодые сумеречные змеи сохраняли примерно до года или двух. Она помогала им защищаться от многочисленных хищников Божьих Садов, которые совсем не против были полакомиться молоденькой змейкой. Однако с возрастом ядовитые железы атрофировались, рептилия вырастала, и её оружием вместо яда становились сила и размер. Самки этого вида превосходили по размерам самцов вдвое и более, что, впрочем, было обычным делом для змей. Но даже «крохотные» кавалеры запросто достигали длины в 6-7 метров, уделывая таким образом почти всех своих сородичей из Мира За Водой. Самки же дорастали до двенадцати или пятнадцати, и это был не предел. Мне довелось слышать рассказы и о двадцатиметровых чудовищах, но таких мамочек в Божьих Садах видели буквально пару раз за всё время существования заставы Воды. Ели такие громадины всего 4-5 раз в год, но уж если охотились, то на шухере следовало быть всем. В первую очередь крупным рыбам, водяным волкам и крокозаврам. Но добычей мог стать и кабанотапир, и ягуар, и человек. Говорили о том, что особо крупные особи глотали взрослых медведей и даже обезьяньих Вождей. Жили сумеречные змеи вдоль всей Мауну-Май и её притоков, обычно не уползая далеко от воды. На исходе сухого сезона и самцы, и самки старались хорошо поесть и сменить кожу — приводили себя в порядок, чтобы успешно провести свою мерзкую змеиную оргию. Несколько десятков мужиков облепляли огромную даму в какой-нибудь удобной яме и в течение суток накачивали её своим генным материалом. После этого с началом дождей новоиспечённые мамаши по большой воде отправлялись в Божьи Сады, чтобы произвести на свет потомство. Их беременность подходила к концу как раз в начале сухого сезона. Исполнив родительский долг, самка, голодавшая в течение всей беременности, с удовольствием закусывала каким-нибудь неудачником и снова уползала в родные места к своим хахалям, чтобы через пару-тройку месяцев начать всю процедуру заново. К выбору гнездовья гадина подходила основательно. Она никогда не рожала на новом месте в первую же ночь. Змее нужно было три или четыре раза заночевать в потенциальном гнезде, чтобы убедиться, что здесь безопасно, и её не потревожат. В первую очередь её привлекали места скопления жаб и лягушек, чтобы ядовитому выводку было чем перекусить сразу после рождения. Там-то она и пристраивалась где-нибудь на тростниковых островах или в кустах под деревом и в течение нескольких часов перекатывала свои кольца, формируя гнездо из растительности. Именно в такие моменты мочика и старались их ловить. Для изготовления арбалетов считались пригодными змеи длиннее 12 метров. Таких, по возможности, выслеживали заранее и наблюдали за их передвижением по Садам. Мочика приманивали их в удобные для отлова места, рассыпая по несколько корзин заранее наловленных лягушек. Это срабатывало. Но были в охоте и свои нюансы. Мочика никогда не убивали змею, пока она полностью не разродится. И это было разумно. Сотни мелких змеёнышей играли важную роль в экосистеме Божьих Садов в качестве корма для многих других промысловых животных. Вообще, охотиться на беременных самок или детёнышей было строжайше запрещено, если только речь не шла о защите собственной жизни. Говорили, что такой запрет некогда наложила сама Тенали, и ни одно животное не стало исключением. Даже огромная страшная змеюка. Самым надёжным и безопасным способом охоты на чудовищного удава было, как это ни иронично, удушение. Привадить змею старались так, чтобы своё гнездовье она начала насиживать под каким-нибудь хорошим надежным деревом. На этом дереве и устраивали ловушку. Она представляла собой крепкий пеньковый трос, перекинутый через развилку, с петлей на одном конце и тяжелым грузом на другом. Душить удава отправлялись вдвоём. Охотницы, сидя на дереве, должны были дождаться момента, пока змея не закончит роды, после чего одна аккуратно накидывала петлю ей на шею, а другая спихивала противовес с высоты. Резкий рывок троса ломал змеиный позвоночник или просто затягивал удавку намертво, и тварюга задыхалась. Все эти танцы с бубнами нужны были по одной простой причине — добыча лежала в куче из пары сотен новорождённых ядовитых гадёнышей. Если в неё вогнать стрелу или копьё, то змея от боли начнёт биться, и кусачие засранцы полетят во все стороны. В том числе и в ловчих. Удушение позволяло избежать излишне буйных конвульсий. К утру выводок успешно расползался, и добытую змею уже можно было спокойно забрать. Вот в такой вот охоте мне и предстояло поучаствовать. В этом году в Божьих Садах рассекали по протокам несколько сумеречных змей весьма солидных промысловых размеров. Но особенно выделялась одна. Именно про неё и рассказывали мне Амару и Юктора. Её обнаружили примерно неделю назад, когда огромная рептилия грела бока на берегу, заняв своим туловищем всю песчаную отмель. С тех пор за ней на некотором отдалении постоянно следовала дозорная лодка, а берега вокруг щедро удобрялись лягушками. Змее такая «забота» пришлась явно по душе, и она начала делать пробные ночёвки по берегам. С неудобных мест её сгоняли, и змея снова начинала подыскивать гнездовье. Наконец, рептилия определилась. Место охотниц устраивало, и два дня назад там установили ловушку. На дереве каждую ночь посменно дежурили пары ловчих, готовые в любой момент грамотно «принять роды». Очередь Чалуа должна была выпасть на ночь, когда шансы на успех были наиболее высоки, но её напарница крайне неудачно обожглась на крапивных полях и принять участие в ловле не могла. Тут-то Амару и Юктора, непосредственно организовавшая всю эту охоту, вовремя вспомнили обо мне. Как правило ловчих назначали по жребию, но лидер заставы захотела испытать чужеземца. Разумеется, от такой возможности я отказаться не мог. Тени сгустились, небо над кронами джунглей светилось оранжево-красным закатным градиентом. Два каноэ бесшумно поднимались по реке. Божьи Сады притихли перед сумерками. Даже обычно крикливые речные птицы тянулись на ночлег молча, мягко взмахивая крыльями на фоне заката. В эту ночь нам предстояло убить крупнейшую змею на планете. Мы с Чалуа должны были стать охотниками на охотника, мега-крутыми альфа-хищниками, но на душе вместо азарта почему-то зрела тревога и немного покалывал страх. Меня не отпускало ощущение, что нас везут в засаду, морально готовясь к тому, что обратно забирать уже будет некого. Как будто едем мы не на славный подвиг, а на собственные похороны. Вот и тот самый берег. Над стеной тростника торчало корявое сухое дерево. На его верхушке болтался противовес и трос с петлей. Снова появились нехорошие ассоциации с виселицей. Хотя, почему ассоциации? Это по сути виселица и была. Пусть и предназначенная не для нас. Стало совсем не по себе. Здесь будет наша засада. От воды до самого сухостоя тянулась настоящая дорога, продавленная в тростнике за прошлые ночи. И продавили её отнюдь не люди. По туннелю в зарослях можно было свободно идти, не цепляясь плечами за стебли. Тропу проложила змея… Вела она к гнездовой камере — такой же придавленной площадке размером с хорошую комнату. По её краям стояли плетёные садки с лягушками, чтобы змея не передумала покинуть место в последний момент. Здесь же, словно выбеленный солнцем скелет, возвышался и сухостой с ловушкой. На его ствол на уровне пояса охотницы подвесили пару пластиковых бутылок со светляками для подсветки. С каждой минутой запад мерк, а в осоке загорались ночные огоньки. — Костолом, Чалуа, доброй охоты. — негромко попрощались с нами лодочницы — Мы встанем лагерем через пару поворотов реки отсюда. Вернёмся за вами на рассвете. — Помолитесь Юву и Тенали за нас. Пусть сегодня пошлют нам немного удачи. — ответила им моя напарница — А мы постараемся не подвести. Наши сопровождающие молча кивнули и спустились обратно к лодкам. Каноэ мягко отчалили и бесшумно скрылись за излучиной реки. Мы остались одни. Я немало пережил на этом сраном острове. Вот вообще нихера не мало. Я сражался с вивернами. Зарубил топором айра-май. Сломал хребет медведю в рукопашной схватке. И все равно в тот момент, когда догорал над джунглями закат, из-под тревоги у меня конкретно попёр наружу откровенный страх. Я уже натурально жалел, что так с кондачка вписался во всю эту авантюру со змеёй. Думал, что после всех приколов Вазитенали моя боязнь ползучих гадов притупилась. Хрен там. Должно быть, те же самые чувства испытывал Хома Брут, когда его в очередной раз запирали на ночь в церкви с трупом ведьмы наедине. Правда, гоголевский бурсак был перед сатанинским отродьем один-одинёшенек, а со мной всё-таки присутствовала Чалуа. Речница держалась несравнимо лучше меня. — Эй, Рома, что с тобой? Ты бледнее мертвеца! — Да не, всё нормально. — попытался отмахнуться я, но мой голос, превратившийся в голосишко, соврать не дал. — Да не боись! Я уже так двух змей удавила. И ничего, как видишь. Жива и здорова. Чего очковать то? Сидеть будем на высоте, оружие у нас есть. Если что — у меня свисток в сумке, досвистимся до наших, они помогут. Ну, подумаешь, змеюка ползучая! Уж точно не страшнее медведя! Что ж, вполне резонно. Больше всего меня ободрило то, что моя напарница уже имеет опыт в такой ловле. Да и пришли мы сюда не с голыми руками. За спиной Чалуа висел её арбалет, а я сжимал в руке тяжёлую острогу с зазубренным наконечником. Сухой анализ ситуации помог успокоиться. Мочика вот уже не первый век запросто охотились на змей. Почему это у меня не должно получиться? — Значит так, слушай сюда. — негромко начала инструктаж Чалуа — В этом деле главное всё правильно сделать. Полезай наверх первым. Будешь противовес спихивать. Но только когда скажу! Не раньше! А я сяду чуть пониже, буду накидывать петлю. Понял? — Хорошо, сделаю. Спорить не хотелось. Я начал карабкаться на ствол. Сухостой подрагивал, пугающе наращивая амплитуду, по мере моего приближения к верхушке. — Чалуа, а ты уверена, что эта вешалка нас выдержит? Да ещё со змеёй впридачу? — Выдержит, не сомневайся. На ней уже четыре «медведицы» на всех ветках посидели. Именно с целью проверки. Так что всё, что могло отломаться, уже отломалось. Можешь поверить — у нас есть опыт. — Как скажешь. Я устроился на развилке возле тяжелой деревянной болванки, выполнявшей роль противовеса. Она висела на коротком сучке, с которого мне и нужно было её спихнуть в нужный момент. Здесь на высоте воздух был свежее. Вечерний ветерок уносил речную мошкару и тяжелый болотный дух. Это успокаивало. Чалуа пристроилась пониже — всего метрах в трёх от земли — и взяла в руки петлю. Ей предстояло заарканить нашу добычу. Судя по ней, ни малейшей тревоги она не испытывала. Как будто на карася рыбачила, а не на монстра с людоедскими наклонностями. Запад догорел. Сочные закатные тона сменились на прохладные ночные оттенки синего. Я сидел в вышине над зарослями тростника и рекой, вровень с лесом по ту сторону. Мимо меня пролетела на ночлег запоздалая цапля. Ночная подсветка навеяла таинственности на речную пойму. Всё же была в реках и болотах Божьих Садов своя особенная красота, несмотря на их зловещую сущность. Впрочем, про весь Вазитенали так можно было сказать. Прекрасная наружность с леденящим душу содержанием. Прошёл час, но ощутился как три. Восприятие времени растягивалось из-за бездействия. Внизу в садках копошились и поквакивали лягушки. Ночные красоты замылили глаз. Я прицепил острогу на ветку рядом с собой и от нечего делать ковырял пальцем деревянный бок противовеса. О дальнейшем как-то не думалось. Здесь я полностью доверился опыту Чалуа. Возможно, я бы даже задремал, но нас с вечера напоили каким-то бодрящим отваром. Обострённое восприятие жаждало событий, но оставалось только скучать. Неизвестно, сколько ещё часов мы проторчали на дереве. У меня уже затекли ноги, а твёрдая развилка капитально отдавила задницу, когда Чалуа несильно, но настойчиво подергала за трос. Я глянул вниз. Моя напарница сидела на ветке, указывая мне рукой куда-то в направлении воды. Я всмотрелся в искрящуюся темноту. Светляки в бутылках уже включились, заполнив гнездовальную площадку своим бледным светом. Но Чалуа указывала не вниз, а в сторону. В сторону ведущей к реке тропы. Я прищурился в темноту. Сперва словно бы ничего и не видно. И вдруг… различил! Осознание на секунду сжало мозг, и миллиард мурашек просыпался по всему телу. Проход в тростнике искрился голубым. На фоне света лежала черная полоса. И шевелилась. Сомневать не приходилось — сумеречная змея пожаловала к нам. Как раз в сумерках, в соответствии названию. В первую очередь жути нагоняла массивная трапециевидная башка, размером с коробку из-под пиццы. Вроде бы и не много, но у этих гадов не срощены черепные кости, и пасть может почти неограниченно расширяться, натягиваясь на добычу, как гондон Сатаны. Я где-то читал даже, что крупная анаконда или сетчатый питон вполне смогли бы сожрать взрослого человека, но, проглотив голову, они не могут дальше надеться хайлом людям на плечи. Эта бы наделась. И, судя по слухам, надевалась регулярно. Проход от края воды до гнездовой площадки был метра четыре или пять в длину. Голова неторопливо ползла к дереву, и за ней тянулось и тянулось монструозное тулово. Метр за метром. Вот уже и коридор в траве закончился, и змеиная башка почти доползла до дерева, а тело, являясь из речных вод, продолжало утолщаться. То есть, это ещё даже не половина… Понемногу мои глаза адаптировались к синеватому ночному свету. Стали различимы детали. Сомневаться не приходилось — это та же самая кожа, что и под бревном на островке выше по течению Мауну-Май. Изначально чешуя казалась чёрной, но теперь в свете бутылок стал различим богатый бронзовый цвет. Окрас был неоднородным. Пятна различных оттенков покрывали бока и спину рептилии. Когда змея изгибалась, по её чешуйчатому телу пробегало радужное мерцание на стыках чешуй. Вот это да! Модницы Мира За Водой сами бы передушили друг друга, лишь бы заполучить туфельки или клатч из настолько великолепной кожи! Змея начала укладывать свои изгибы в гнездовую камеру. Выползавшее из реки тело, к моему облегчению, начало становиться тоньше. Сложно было на глаз оценить его настоящую длину, но тварь заняла всю площадку в тростнике и даже немного её расширила. Смотреть на плавные движения рептилии было одновременно жутко и завораживающе! Теперь понятно, откуда растут байки про гипнотические силы змей. Несмотря на поистине колоссальный размер, самка двигалась на удивление легко и плавно. Черт, она, должно быть, дьявольски сильна! И нам предстояло с ней потягаться… Туловище змеи, уложенное «гармошкой», заняло уже почти всю площадку. А ведь мы с Чалуа стояли на ней, прощались с лодочницами и тесно нам совсем не казалось! Наконец, из реки выполз хвост. Царица змей заняла своё место. Некоторое время самка лежала неподвижно. Затем, собрав у хвоста складку, она неспешно прогнала её вдоль всех изгибов своего исполинского тела. Затем ещё одну. И ещё. Змея как будто массировала сама себя, не замечая ничего вокруг. Раздалось холодящее душу шипение, словно из огромного проколотого колеса. Мы с Чалуа замерли. Я знал, что это значит — мне объяснили заранее. Такие движения были верным признаком, что самка собирается рожать здесь и сейчас — стимулирует сокращения утробы. И этот же её «танец» помогает накинуть петлю. Улучив момент, Чалуа, намертво держась за ствол, аккуратно нацепила верёвку точно на кончик змеиного хвоста. Очередная волна подхватила трос, удавка проскользила по всем изгибам змеиного тела и улеглась точно на шее, за головой. Змея этого словно бы и не ощутила, продолжив предродовые сокращения. Легким движением охотница поддернула верёвку. Петля села надежно. Всё! Осталось только дождаться разрешения родов. Дальше — сброс. Чудовищная «гармошка» начала преобразовываться в кольцо. Сейчас всё и произойдёт. Лягушки в садках ощутимо запаниковали. Видимо, на уровне инстинктов они понимали, что из большой гадины сейчас полезут гадёныши поменьше, для которых квакухи — первый пункт в меню. Из своего тела рептилия сформировала огромный тороид, накладывая кольца одно на другое. Она степенно ползла сама по себе, и останавливаться не собиралась. Не прекращая двигаться, змея исторгла откуда-то из-под своих колец первого выродка. Им оказалось мертвое яйцо. Следом внутри этого родильного круга появился чёрный копошащийся комок. Он медленно разползся по примятой осоке с мерзким чавкающим влажным звуком. Мать-змея довольно шипела. Роды проходили не торопясь и без спешки, как и вся жизнь рептилии. Следом за первой партией змеёнышей последовала ещё одна. Несколько оранжеватых яиц. Минут пять — и снова комок. И так далее… Мы сидели на сухостое неподвижно. Не знаю, как там Чалуа, а у меня мозг готов был рвануть от небывалого коктейля страха, эпичности и нервозного ожидания. Скоро, совсем скоро наступит апогей этой странной, но захватывающей охоты! Тороид из тела змеи заполнялся. С тем же отвратительным звуком выходили из нутра мелкие гады и дохлые яйца. Самка утробно шипела. Сложно сказать, сколько времени прошло. Мы, словно каменные горгульи, сидели на своей вышке и ждали. Ждали заветного момента… Змея остановилась. Тороид замер. Выводок копошился в объятиях колец. Чешуйчатая мать отдыхала от родов с петлей на шее. Пора. — Эй… — шикнула на меня снизу Чалуа — Давай!.. Я пихнул противовес. Но он остался на месте. Какого черта? Неужели зацепился за что-то? Я навалился плечом, но деревянная херовина упорно не хотела соскакивать с сучка! — Да давай же! — торопила меня девушка — Сброс! Сейчас! — Да застрял он, не видишь что ли?! Краем глаза я заметил, как змея под деревом приподняла голову. Сраная болванка! Я поднял ногу, насколько позволяло моё полжение, и со всей силы пнул противовес. Под моей задницей раздался мелодичный деревянный треск развилки. Я неуклюже взмахнул руками, схватился за воздух и полетел вниз… Время замедлилось. Я сполна смог прочувствовать каждый миг своего падения! Эмоции просто непередаваемые, а мысли — исключительно матерные. Я падал прямо в змеиное гнездо головой вперёд… Рефлекторно вытянув руки, я попытался прикрыть лицо. Хотя смысла в этом не было. Сейчас я схлопочу в себя литр-другой свежего змеиного яда, превращусь в один сплошной отёк и бесславно сдохну. Как-то так и должно было быть. Всё. Конец. Приятно было познакомиться. Пальцы правой руки коснулись холодной скользкой кищащей биомассы. Я не понял, что произошло. Мне удалось увидеть только белую вспышку. Раздался оглушительный треск. Сумеречная змея, словно гигантская сжатая пружина, выпрыгнула вверх. Весь приплод сплошной волной швырнуло прямо мне в лицо! И снова трескучие вспышки! Сразу несколько! Всё вокруг сверкало, трещало и шипело! Я валялся на земле в слизи и крови посреди расшвырянного по осоке гнездовья. Орали лягушки, разбросанные из садков. Где-то совсем рядом извивалась и билась чудовищная змея, сотрясая ударами тела весь берег. Подо мной находился слой из конвульсирующих змеёнышей. Вокруг копошились десятки живых. Я повернул голову. Один из мелких гадов сидел ровно у моей кисти. Непроизвольно отдернув руку, я его только спровоцировал. Ублюдок раззявил пасть, выставил клыки и впился мне в запястье. Но так и не укусил. Стоило ядовитым зубам едва лишь коснуться моего тела, как с поверхности кожи сорвалась белая электрическая дуга и с отрывистым треском разнесла башку змеиного выродка! Осознавать случившееся было некогда. Я вскочил на ноги. При любом моем движении всё новые и новые змеи бросались на меня, но неведомая электрическая сила неизменно колбасила их при первой же попытке кусаться! Вокруг творился настоящий хаос! Полтора десятка метров змеиного туловища изгибались в агонии в паре шагов от меня. Все тростниковые заросли вокруг теперь были примяты к земле. Стоял запах озона, мускуса и горелой травы. Я не знал, что со мной произошло. Но мне стоило этим воспользоваться! Отбрасывая ногами змеёнышей, я двинулся к голове нашей добычи. Почти при каждом шаге раздавался треск, и очередной дохлый шнурок отлетал в сторону. Я приблизился. Змея с обрывком верёвки на шее снова попыталась зашипеть и скрутиться в стойку, но, видимо, жахнуло от меня сильно. Из какой-то неуверненной позы рептилия сделала в мою сторону выпад. Будь она в форме, мне настал бы конец. Но я сумел выставить руку и ухватить край холодной чешуйчатой пасти. Тут же моя ладонь наполнилась дугами разрядов! Они буквально вгрызались в змеиные глаза, ноздри, череп и глотку. Завоняло палёным, тело рептилии снова задёргалось. Но это был финал. Я отбросил башку дохлой твари. В груди колотилось об рёбра сердце, лёгкие жадно хватали ночной воздух. — Чалуа! — окрикнул я, слегка отдышавшись — Эй, Чалуа! Ты в порядке? Ответа не было. Я поднял взгляд. Проклятый сухостой был пуст за исключением этого сраного противовеса, который так и болтался наверху вместе с обрывком верёвки. — Чалуа! — крикнул я и подбежал к стволу. Из осоки донёсся слабый сиплый стон. В траве лежала моя напарница по этой горе-охоте. Я бросился к ней. Холодная ладонь амазонки прижимала что-то на бедре. Я отодвинул руку и увидел две ранки с бусинками крови. Блять… Так, так, так… Думай, Ромка, думай! Чему тебя учили? Это не цитотоксический яд, а аллерген. Можно заблокировать его в конечности, хотя бы частично не дав добраться до центральных органов. Я сорвал с себя пояс и перетянул им ногу Чалуа наподобие жгута. Быстро проверил пульс и пощупал лоб. Он холодел, а сердцебиение редело. Амазонка тихо застонала и отрубилась окончательно. Сука, не вздумай мне тут скопытиться! Свисток! Она говорила про свисток в сумке. Вытащив торбу из-под спины Чалуа, я начал в ней нервно шариться. Рука нащупала сегмент бамбука. Внутри него дребезжали несколько сухих бобов, сбоку имелась узкая прорезь. Я прижал эту «сирену» к губам и дунул изо всех сил. Свисток издал пронзительный визг, вызвавший звон в ушах! Бобы, летая внутри резонатора, производили верещание на все Божьи Сады. Лодочницы должны были услышать. Так, теперь пациент. Я расшвырял слой дохлых жаб с гадюками и выволок амазонку ближе к берегу, уложив ногами на кочку. Не дать умереть мозгу! Накачать воздуха в легкие и заставить сердце дотащить хоть сколько-то артериальной крови в голову! Лицо Чалуа стремительно отекало, пульс стал нитевидным. Видимо, яд таки попал в системный кровоток, запустив аллергическую реакцию. Пальцами я выгреб распухший язык у неё изо рта. Разжав губы амазонки, я прижался к ним своими и выдохнул. Её грудная клетка приподнялась. Сжатыми в замок руками я принялся выполнять компрессии. Раз… два… три… десять… семнадцать… двадцать пять… тридцать! Снова выдох! Я, словно механизм, методично продолжал реанимировать Чалуа, отчаянно пытаясь не дать её сердцу встать. Сколько времени прошло — не знаю. Я вдыхал воздух ей в легкие, давил на грудину, пытался, как учили, мычать под нос «макарену», чтобы задать себе ритм, срывался на «ёб твою мать», опять вдыхал и так до бесконечности… Но вырвать напарницу из лап смерти не получалось. Я проигрывал. Несмотря на все попытки, пульс замедлялся, оранжевая кожа становилась жуткой грязно-желтой, Чалуа холодела, а страшный аллергический отёк нарастал. — Костолом, в чем дело?! — ко мне подскочили речницы, запыхавшись от работы веслами — Милостивая Тенали! Чалуа! — Её укусили! — крикнул я, как будто это ещё кто-то не понял — Я пытаюсь её откачать! — Это бесполезно, друг. — сказала одна из амазонок поникшим голосом — После сумеречной змеи не выжи… — Да мне насрать!!! — заорал я — Она еще жива и будет жить дальше, блять! Захлопни рот и помогай! — Чем? — развела руками мочика. Хороший, сука, вопрос! Ей бы сейчас по хорошему интубацию трахеи провести, вколоть адреналин да под капельницу. Только мы в болоте на сраном острове, а до ближайшей больницы — тысячи километров океана! Надо импровизировать. Шея Чалуа увеличивалась на глазах. Сейчас главной угрозой был отёк гортани, не пускающий воздух в легкие. Сердцебиение и кровоток бесполезны, если нет кислорода. Но, раз естественный воздуховод перекрыт, мы проделаем новый! — Неси тростинку. Полую. С ладонь длиной. И чем перевязать. Живо! Я достал из-за пояса нож. Изогутое лезвие мочикского кинжала имело выраженный колющий конец. Велев другой лодочнице продолжать комперссии грудной клетки Чалуа, я стряхнул болотный сор с шеи больной. Стараясь не обращать внимание на её умирающее лицо, я сквозь мягкие ткани прощупал твердую трубку трахеи между ключиц. Послав в жопу все правила асептики, я прижал кончик ножа к горлу амазонки, собрал волю в кулак и сделал прокол. Слабо засочилась кровь. — ГДЕ СРАНАЯ ТРОСТИНКА?! Мне протянули полый стебель. Я схватил его, раздвинул края раны и поместил кустарную трубку в трахею, сформировав соустье. С легким свистом в грудь Чалуа прошёл воздух. Поздравляю, доктор Ефимов, с вашей первой трахеостомией! Грязным, нахер, ножом и болотной, сука, палкой! Оставалось только надеяться, что иммунитет у мочика ГОРАЗДО сильнее, чем у простых людей. А то сепсис её точно добьёт. — Тащим её в лодку! И на заставу полным ходом! — я перевязывал горло амазонки какой-то тряпкой. Изъясняться получалось только бешеным ором. Джунгли по берегам свистели, щёлкали и подвывали на все лады, как это обычно бывает по ночам. Голубая иллюминация вошла в полную силу. Пожалуй, была бы книга, можно было бы даже с комфортом почитать. Только ни книги, ни комфорта не было. Было только весло и умирающий от анафилаксии человек. Обе речницы на носу и корме каноэ лопатили воду как проклятые. Я греб только одной рукой, а другую держал на пульсе холодного запястья Чалуа. Ещё одна лодка осталась вывозить змею, а мы рванули к заставе. Течение подгоняло нас, и каноэ летело по глади Мауну-Май, словно стрела. Ощущать сердцебиение девушки получалось не всегда. В такие моменты я бросал весло и всю свою концентрацию направлял в кончики пальцев. Тоненький пульс ощущался. Я наладил поступление воздуха в легкие. Теперь главное, чтобы не остановилось сердце… Внезапно тонкий, но всё же ритмичный пульс начал редеть и затухать. — Нееет! Нет, нет, нет… — Что с ней? — крикнула лодочница с носа, не переставая грести. Вместо ответа я швырнул весло на дно лодки и наклонился над Чалуа. Мы её теряли. Еле слышное, чудом восстановленное дыхание снова начало угасать. Пульс пропал. Бессознательное состояние превращалось в клиническую смерть. Она, в свою очередь, грозилась стать смертью биологической. А из биологической уже пути обратно нет… Я оскалил зубы от бессилия. Мой кулак несколько раз долбанул по грудине Чалуа, нанося прекардиальный удар — последний способ достучаться до сердца. — Давай! Давай же! Мразь, заводись! — я лупил в грудь амазонки, пытаясь снова запустить вставший «насос». Лодка тряслась. Из моих глаз засочились слёзы. Эх, был бы здесь дефибриллятор! Разряд оживил бы нервный узел и «перезагрузил» бы всю работу сердца. Но дефибриллятора не было. Не было ничего, кроме двух моих не слишком умелых рук… Стоп! Руки! Разряд! Не я ли совсем недавно мочил гадов мини-молниями из пальцев?! Я почти и забыл про это! Правда, неведомый дар пропал, как только я прикончил взрослую змею. Но это был последний шанс для Чалуа. Я сорвал с груди амазонки всю одежду и украшения. Смочив руки речной водой, я положил одну ладонь ей под правую ключицу, а другую — на левый бок. Так, как обычно врач накладывает электроды живительного аппарата. Я не знал, как активировать эту электрохрень. Просто не знал. Это был шаг отчаяния. Я закрыл глаза. Моё воображение рисовало послойную анатомию моих рук. Кости, мышцы, сосуды, нервы… Всё это должно было стать кабелем! Я вообразил электрический заряд. Искру, что зарождалась в левом плече. Я мысленно концентрировал энергию, чтобы высвободить её всю разом. У левого уха раздалось потрескивание. Запахло озоном, шею начало колоть… — РАЗРЯД!!! Тело Чалуа выгнулось. Мою правую руку дёрнуло, а лодочницы с воплями подскочили на месте. Но сердцебиения я не ощущал. — РАЗРЯД!!! Амазонки на носу и корме снова вскрикнули. Видимо, по мокрой лодке ток долетал и до них. Ничего, потерпят! — РАЗРЯД!!! С тонким свистом струйка воздуха ворвалась в тростниковое соустье на горле Чалуа. Я судорожно ощупал её запястье. Жилка снова билась. Я её вытащил. Что-то колко треснуло в ухе. Мои волосы и борода торчали дыбом. Обе речницы смотрели на меня, выпучив глаза и потеряв челюсти. Я взял весло. Остаточные искры сорвались с пальцев. — Ну, чего зырите?! Вперёд! Жилой островок мирно спал, когда в причал с полного разгона воткнулось наше каноэ скорой помощи. Перебудив всю заставу, я с Чалуа на руках вломился прямо в хижину к главной речнице. — Подготовить койку и всем вон! — орал я, иногда срываясь на ругань — Амару! Ты и вы две! Вам остаться. — Костолом, какого хрена?! — сверкнула на меня искрами из глаз Храбрая. — А вот такого! Её укусил змеёныш! Но она пока жива! И, надеюсь, таковой и останется! Амару словно в секунду подменили. Мой приказ был исполнен в мгновение. Народ из хижины как ветром сдуло, а две амазонки из дружины Храброй стояли возле меня практически навытяжку, ожидая распоряжений. Мы уложили Чалуа на циновку. На секунду я рассмотрел, какими глазами смотрит на неё Амару, как придерживает ей голову и как сжимает руку в своей ладони. Видимо, такой эмоциональный порыв неспроста… — Скажи, что делать, Костолом! — в дрожащем голосе речницы звучало отчаяние — Просто скажи… — Земленюхи. Скажи, у вас есть живые земленюхи на Речном Базаре? — Есть, но… — Зарезать одного! Прямо сейчас, срочно! И принести мне надпочечники! Слышали? Такие рыхлые придатки поверх почек! — Чего встали?! Выполнять! — такого ора от, казалось бы, безэмоциональной Амару не ожидал никто. Две мочика умчались. Чалуа поверхностно, но ритмично дышала. Сердцебиение тоже уже стабилизировалось, хотя и оставалось слабым. Это всё, конечно, хорошо, но без лекарственных средств закрепить успех не выйдет. Обычно в таких случаях вводят адреналин для стимуляции сердца и гормоны кортикостероидной группы, чтобы снять аллергические симптомы. Но препаратов у меня не было. Черт, не было даже шприца! Но экий-некий кустарный выход из ситуации я придумал. И адреналин, и кортикостероиды вырабатываются надпочечниками. Если мне удастся что-то выдавить из свиных желёз и как-то запихать в организм Чалуа, то надежда на стабилизацию больной делалась менее призрачной. Я собирался размолоть надпочечники в ступе, пропитать этой жижей кусок ткани и засунуть Чалуа под язык. Слизистая оболочка там насыщена сосудами — хотя бы пара молекул гормонов в кровоток всосётся. Это был максмум, на что хватило моей фантазии. Примерно через полчаса прибежали обратно подручные Амару, притащив мне два тёплых, ещё кровящих куска плоти. Амару уже подала мне каменную ступу. Ещё несколько минут спустя первый тампон с «лекарством» был помещён под язык больной. Я снял жгут с её ноги и коротко пояснил Храброй, что время от времени примочку надо менять. Сразу после этого на меня накатила просто смертельная слабость. Я сказал, что прилягу на пару минут. Лохматый, грязный, с руками по локоть в кровище и засохшей слизи, я рухнул на циновку и выключился до утра.