Когда скелет выходит из шкафа

Он выбирается из постели, когда Антон засыпает. На экране высвечиваются раздраженные сообщения Тимура о пропущенной тренировке, но у него были силы только умереть бесславным ублюдком. Время около двенадцати, там, в Канаде еще день. Он ныкается куда-то в ванную, чтобы не было слышно — Арсений до сих пор помнит удивленно-злое Антоново «маме?», потухшие папины глаза, вздернутые брови остальных. Ему тогда стало так виновато-стыдно за свои звонки и смс, и что носит ее шарф, когда семейная позиция базируется на маминой вине; папа справляется сам, Арсений не хочет, чтобы он думал, что это не так, но и не общаться с мамой не может — да, она их бросила ради гастролей, Канады, США и Европы, и это ее выбор, но Арс понимает. Арс забирается с ногами прямо в ванную, стараясь не сшибить многочисленные флаконы и не разбудить грохотом Антона. Его все еще немного потряхивает — из-за холодных темных глаз Арарата, из-за вмешавшегося Антона, который мог пострадать, из-за себя тоже, — и это совсем не по-мужски, но он ничего не может с собой поделать. — Мам, — зовет он, когда в трубке воцаряется тишина, но звонок все еще ее ищет. Арсений затихает, вслушиваясь в долгие гудки, ненавидит их почти так же, как Гудка, забравшего маму за океан. У нее талант, амбиции и перспективы, а еще пять детей и муж-психотерапевт за спиной, Арсений бы, наверное, тоже все бросил. Ее все осуждают — променять женское счастье на перья и блестки, бабушка говорит, что могла бы быть прекрасным детским хореографом, а сейчас поди и мужика себе нашла, — Арсению больно это слышать, тем более, никого она не нашла, он-то знает. И счастье мамино в самореализации, а она разная для всех, в их случае даже лапочка-дочка не дополнила метафорическую чашу, маме настоящая нужна была, золотая, как Басков пел, и чтоб она сама на постаменте стояла и улыбалась искренне. Арсений, правда, все понимает, но Гудкова, открывшего для мамы этот мир (других мужчин), не выносит все равно. — Родной? — удивленной радостью звучит ее голос. — Привет, мам, — улыбается он, подтягивая колени к груди. — Как дела? Она щебечет о новых людях, о постановке танцев, о том, что ученики у нее талантливые и послушные (Арсений невольно думает — в отличие от них? Если бы они были талантливыми, послушными и хорошими, бросила бы она их?), о том, что устает сильно. Мама говорит, что отправляла им открытки, Арс не отвечает, что ничего не приходило; ему интересно ее слушать и слышать, и свои проблемы отходят на второй план, скрываясь под красочным фантиком описываемого мамой дивного нового мира. — Как ты, лисёнок? — спрашивает она. У него в груди щемит от ласки и тепла в ее голосе, и рассказывать то, что собирался, уже язык не поворачивается. Разве может лисёнок жаловаться, что его заставляли сосать в гараже? Разве может лисёнок расстраиваться и грустить? Он принимается бодро рассказывать о сочинении Димы, о футбольных успехах Сережи, о Пончике Оксаны, о том, что Антон поцарапал машину, но это большая тайна, просит маму заговорщицким шепотом никому не говорить, будто ей есть кому. Она смеется в трубку, журит их, Арсений зажмуривает глаза от удовольствия — он рассказал, а их не ругали. — Арсений, — говорит она серьезно и повторяет: — Ты как? — Хорошо, мам, — вздыхает Арс, — правда. Все замечательно. У нас вот постановка, меня заставили заниматься гимнастикой, представляешь… — Да ты что? — она наигранно удивляется, будто поверила его «хорошо». *** — Так вот, рассчитывал, похоже, он на дырку, — слышит Арсений глухой рассерженный голос Антона. — А получил дырку от пончика, — хмыкает он весело, входя на кухню. — У Пончика дырка? — Оксана подпрыгивает в гостиной, отвлекаясь от мультиков, и лезет проверять своего медвежонка. Дима поднимает взгляд от кружки, Антон оборачивается, внимательно следя, как он ставит чайник. Он наверняка чувствует себя виновато, поэтому Арс треплет его волосы на макушке и улыбается — хорошо, что все разрулилось и не поцарапалось, кроме их физиономий. — Все нормально? — уточняет Дима. — Конечно, Дим Палыч, — растягивает он рот в улыбке. — Заварка старая или новая? — Я заварю новую, — вскакивает вдруг Антон, отпихивая Арсения от стола, — садись. Дима удивленно хмыкает, пока Арс растерянно опускается на стул. На внимательный взгляд пожимает плечами. Игнорируя суетящегося Антона, Дима принимается рассказывать сводку новостей; они молчат, слушая вполуха — Арсений тихо пьет, стараясь не сербать, Антон крутится рядом, подкладывая ему конфеты и пряники, и, кажется, им стоит поговорить еще раз. Димины рассуждения переключаются вдруг на Катю, скорее всего, невольно даже для него, и Арс прислушивается к изменившемуся нежностью голосу. Он рассказывает, что она читает на переменах «На западном фронте», — Арсений еле удерживается от ехидной ремарки про отсутствие перемен, — и что волосы она стала плести по-особенному, что брекеты скоро снимут. Антон присвистывает, озорно поглядывая на Арса, Дима смущенно смолкает. — Арсений! — раздается громогласно. Антон почему-то вжимает голову в шею, хотя с машиной уже точно все в порядке — Сережа проторчал пол-утра в гараже и вытребовал себе за это пиво: всем бы такие расценки. Надо будет его на какого-нибудь электрика отправить учиться. Папа выглядит строго даже в цветастой пижаме с турецкими огурцами, но Арс хмыкает. — Это моя пижама? — Разумеется, твоя, — он упирает руки в боки, — не хочешь объяснить, что она делает у меня в шкафу? — Тебе идет, — улыбается Арсений, — но если не возражаешь, верни. — Когда научишься складывать свои вещи К СЕБЕ, АРСЕНИЙ, — они вздрагивают от неожиданного вопля, — а не раскидывать по всем поверхностям, тогда и верну. Кстати, ваша с Антоном комната выглядит как после нападения стильных зомби, как считаете, воскресенье разве не идеальный день для уборки? — Это ты виноват, — тут же говорит Антон, тыкая как дурак ему пальцем в щеку. — За моим шмотом зомби бы не полезли. Папа закатывает глаза. — Как прошла вечеринка? — Арсений встает, чтобы налить папе кофе. Тот с ехидной улыбкой тут же садится на его место и засовывает длинный любопытный нос в его кружку. — А когда это ты на чай перешел? — Что Антон налил, то и пью. Антон слегка краснеет. — Похвально, — папа с шумом отхлебывает его чай и демонстративно морщится, — а мне кофе, пожалуйста. И я там сливки купил, молоко для простуженного горла Сережи оставь. — Он простыл? — встревожено спрашивает Арсений, болтая ложкой в чашке с растворимым кофе. Отрешенно думает, налить ли себе тоже, у них ведь интересный есть с карамельным запахом, или пить чай, ведь он полезнее. — А потусили здорово, — говорит папа, откидываясь на спинку стула, и тащит себе недоеденный кем-то (Оксаной?) бутерброд. — Только коньяк «Арарат» не сильно понравился, я все же за вискарь. Антон давится чаем, он у него носом идет смешно. — Пойду, пожалуй, начну убирать, — бормочет он, сгребая чашку с тарелкой, и сгружает все в раковину. Арсений все же заваривает себе кофе, садится на все еще теплый стул Антона, поджимает под себя ногу и получает сразу два неодобрительных взгляда. — Не желаешь присоединиться к брату? — папа указывает подбородком на выход. — А чего присоединяться? — фыркает Арсений. — Черные вещи направо, нормальные — налево. — А по-твоему, всем нормальным путь — налево? — вдруг спрашивает папа, постукивая ложкой по краю чашки. Папы вчера не было, и телефон Арсений ставит на блокировку, почему он спрашивает? О маме он точно не мог ничего узнать. — Нет, — лаконично отвечает он, склоняет голову. К чему папа клонит? Папа смотрит на него, подергивая уголком губы, будто в желании сказать что-то. Дима с интересом переводит взгляд с него на Арсения. — Хорошо, — наконец, говорит он. Арс хлопает ресницами, а потом взлетает с места. Раньше начнут — раньше кончат, это всем известно. У них из комнаты раздается какая-то трешовая музыка, Арсений закатывает глаза. Интересно, у них беруши кончились? Он распахивает дверь — среди вороха одежды Антон устроил ритуальные пляски, и Арс надеется, что без ритуального сожжения в конце. Он молча проходит, затыкает себе уши наушниками, выкручивая Сережу Лазарева на максимум, и принимается перекладывать вещи с места на место. Антон трясет руками в воздухе, и только сейчас Арс замечает стоящий перед ним телефон с включенным прямым эфиром. Может, он что-то и говорит, но вряд ли кроме орущего Мэрилина Мэнсона можно что-то расслышать. Арсений запихивает свои вещи на первую попавшуюся полку в шкафу, тихонько напевая про семь цифр и звонок, и даже вдруг если его слышно, пусть думают, что он о том ужасном фильме, где девочка выбирается из телевизора. Лазарев поет надрывно и красиво, он слегка пританцовывает тоже, разглядывая себя в зеркальную дверцу шкафа. Ему идет розовый, контрастируя с темно-каштановыми вихрами и бледной кожей, поэтому в том дурацком платье от Тимура он будет тоже выглядеть не так уж и глупо. Арсений представляет на себе затянутый корсет и розовые рюши с синими нашитыми розами — он не примерял пока, но у него богатая фантазия. — Я не боюсь, — подпевает Арс, разворачиваясь боком к зеркалу и оценивая тонкость тела, — осудит кто-то, ну и пусть! Я не боюсь узнать твою любовь на вкус, за гранью восемнадцать плюс! Он подпрыгивает, тянется, скачет по всей комнате, собирая вещи и заталкивая их, куда придется. Наверняка, Антон отличит свою одежду от его, даже если они лежат на одной полке, поэтому смысл заморачиваться? Антон поглядывает на него искоса, даже не собираясь вытирать пыль со своих черепов, поэтому Арс уходит в ванну, возвращаясь с пипидастром, размахивает им, подражая развратным служанкам с мыльных сериалов. Он особо не думает об очевидной шутке про пидарасов от Антона, принимаясь смахивать пыль с его черепа под возмущенное восклицание, переходит на козлиные черепа и пластмассовые черепа-ночники. Вместо ласкового Лазарева ему вспоминается любимая колыбельная Антона, и он тихо бормочет под нос в паузу между песнями: — На заборе скелет сидел, и зелеными глазами глядел… Он продолжает тихо мурлыкать, пока не сталкивается с этими зелеными круглыми глазами скелета. Тот косится на экран — блять, эфир! — и Арс розовеет под цвет пижамы. Арсений заглядывает туда же, растерянно улыбаясь, и выскакивает, хлопая дверью. Пожалуй, он лучше посидит с Окси, там мультики. Перед глазами у него стоит размытое трехзначное число зрителей. *** У него получается уже гораздо лучше. Тимур улыбается, Мигель смеется над ним, но одобрительно хлопает по плечу. Поддержки пока так себе, но Арс уверен, что хотя бы падает красиво, поэтому можно будет выдать за элемент танца. Он изображает забавную девочку-акробатку из «Трех толстяков», Суок, а Тимур ее хозяина, наследника Тутти. Не так уж сложно в итоге оказывается, Мигель убирает все опасные прыжки, оставляя Тимуру его сальто и все, что он захочет, потому что тот нудит над ухом, а Арсению смягчает хореографию. В итоге он волнуется только за перевороты вперед и жонглирование в начале, потому что ну черт знает, вдруг его руки решат исполнить партию Паркинсона на сцене? Он переписывается с Ваняткой, он занятный, и шутит смешно — Арсений искренне смеется. У него музыкалка, фортепиано и игра на треугольнике, поэтому времени на праздное безделье у него нет. Ваня бредит МГИМО — Арсений завидует, год назад он так же говорил только о Щукинском театральном училище, а потом папа, мол, убери свою рыбу, Емеля, вперед на физмат или эконом, выбирай сам. Ваня отвечает ему ночами, жалуясь, что на него напал ночной жор и он, как трусливый мушкетер, ему сдался и уничтожает холодильниковые запасы. Арсений смеется, игнорируя скулеж желудка, который желает приобщиться «за компанию»; и с Ваней-Ванечкой-Ваняткой он даже не флиртует, как обычно, он слишком для него хорош. Арсений так и думает: «слишком для него хорош», не уточняя, кто для кого. Ваня классный и умный, и с ним здорово общаться, поэтому каждую свободную минуту Арс лезет в телефон, чтобы с огорчением увидеть «был в сети в 03:15» и все сообщения остались непрочитанными. Однажды за этим занятием его застает папа, принимаясь нудеть и ворчать, пока Арс не закатывает глаза и не гасит экран. Не успевает он заснуть, как чувствует, что нетерпеливый папа что-то пропихивает ему под подушку. — Ты чего делаешь? — шепчет он удивленно. — Это не я, это Николай Чудотворец, — шипит папа, — заткнись и спи. Едва отец уходит, Арсений сует ладонь под подушку, нащупывая картонную коробочку. Он щурится, подсвечивая телефоном — огромная упаковка разноцветных презервативов, — спасибо, как говорится, очень по-православному, очень по-христиански. Антон с утра недоуменно крутит активированный уголь и крем для обуви, а потом хмуро переводит взгляд на него: — Я плохо себя вел? — Брось, — хмыкает Арс, — это единственное черное, что нашел папа. Арсений трясет презервативами, Антон закатывает глаза — ну конечно. — А у остальных что? — Шоколад, наверное, — пожимает плечами Арс, — проснутся в растаявшей коричневой луже. Папа считает, что это уже не баян, а классика. С кучей тренировок (и Ваней) он даже забивает на остальных парней, по-быстрому удовлетворяя себя в ванной. Ему бы и хотелось чего-то посущественнее собственной ладони и пары пальцев, у него даже есть это кое-что под кроватью, но делать это при спящем Антоне он не рискует. В отсутствие тоже — потому что предугадать, кто во сколько заявится домой, он не может. Да еще и сессия. Он закапывается в интернет-учебники и, по большей части, в студопедию, чтобы хоть что-то почерпнуть об активах и пассивах, но о них он и так все знает, а надо о балансе. О балансе ему талдычат Тимур и Мигель, но это снова не то. Ах да, еще и сальдо, ему б так хотелось этим козырнуть, тем более и аудитория на первом этаже. Он пишет в статусе вк «муд: экономический талмуд»; Сережа фыркает и говорит, что ставить статусы по-старперски. Дима пишет ему огромное сообщение, поясняющее, что талмуд это свод религиозно-политических положений иудаизма, Арсений отвечает «Дима, завали». У него, вообще-то, дни трепета. С этой всей кутерьмой он не обращает внимания на семью — сорян, дела, дела, — ребятам в целом похрен, будто он когда-то сдавал нормально зачеты и экзамены, да и про бал-в-рот-он-все-ебал он не рассказывал, и вообще. К нему никто в декабре не лезет, даже папа не подзуживает про уборку, готовку и все такое, перекинув заботы на Димку, а тот как руководитель, грамотно скидывает на остальных. Арсений замечает краем глаза, как Окси елозит салфетками по телевизору, размазывая пыль, и тихо хмыкает — молодец Дима все-таки. Даже то, что Антон моет полы его старой футболкой, не выводит его из сессионного напряжения — ему все равно. Однако, обнаружив в кошельке пять тысяч, недоуменно поднимает голову. — Я тебе должен был, — бурчит Антон, поймав его растерянный взгляд. — За машину еще. — И футболку должен, — кивает Арсений на мокрую тряпку в его руках. Антон фыркает. — Это, — он мнется, — у нас там сбор на кладбище сегодня. Хочешь? Ого. А, вспоминает Арсений, он же ему обещал сводить. Но от нагрузок у него самого все сводит, поэтому он качает головой: не сегодня. Антон облегченно выдыхает. Как будто он так уж его и позорит, думает Арсений, лениво листая «Богатый папа, бедный папа», может, будет случай сказать об этом на экзамене. Тем более, вдруг понимает он, Антона железно не будет ночью — и внутри у него растекается теплое стягивающее предвкушение. Сегодня он сдал матан, разве не заслуживает маленького десятисантиметрового поощрения? Арсений помнит, как долго выбирал пробку по сайтам, разрешив себя порадовать после съемки для журнала и получив свой не такой уж и большой, как он выяснил, глядя на цены, гонорар. Китайские он отмел сразу — не то чтобы он шарил в этом, но просто не хотелось, — остановившись на США (хотя, конечно, может, это был замаскированный Китай, но тут уж он сделал все, что мог). И как ждал около почтового ящика, нервно грызя ногти. Проверь папа или кто-то из ребят почту раньше, и он бы умер со стыда в ту же секунду. Доставка гарантировала конфиденциальность, но о какой конфиденциальности может идти речь в доме с пятью детьми, четверо из которых знают, что такое вибратор и стеб? Он едва дожидается, пока Антон свалит на свою сходку сурикатов под фонарем, делая все это время вид, что готовится к мат.аналу, но если к какому аналу он и готовился, то точно не на матах. Хотя Тимур вроде и симпатичный, но такой вредный, что Арсений устал приходить с настроением тутти-фрутти. Арсений наблюдает, как Антон собирается: зачесывает волосы, нацепляет побрякушки все, крутит неуверенно черный лак для ногтей — успеет, нет? Когда мама уехала, на посеревшего Антона смотреть было тошно; Арсений тогда предложил ему свою помощь, потому что Антон не серый вовсе, какой угодно, только не серый. Он тогда понуро согласился, усевшись сутулой собакой, и терпеливо ждал, пока Арс накрасит аккуратно каждый ноготь и избавит тощие пальцы от заусенцев. Арсений сублимировал — раньше мама ему разрешала делать ей нелепый разноцветный маникюр, — сейчас вот хмурый Антон. После этого, на взгляд Арса, они немного сблизились — Антон впервые за долгое время выдал полунамек на улыбку и поблагодарил; Арсений расцвел. Арс ловит задумчивый взгляд Антона и улыбается ободряюще. — Ты хорошо выглядишь, — заверяет он, впрочем, добавляя: — хоть я и считаю, что тебе не идут твои готские приблуды. — Много ты понимаешь, — фыркает Антон. — А какой смысл, Антон? Черный новый черный? — Они мои друзья, — отрезает Антон, проверяя наличку и содержимое карманов. — Оглянулся бы за пределы кладбища, глядишь, и других нашел бы. Антон недовольно на него смотрит, Арсений поднимает ладони вверх — какой смысл спорить с недовольными подростками, у которых в друзьях Каспер: дружелюбное привидение? Хотя в его возрасте лучшим другом должен быть Касперский. Антон уходит, хлопая дверью, Арсений ищет понимания в добрых бумажных глазах Сережи Лазарева на плакате. Он ныряет снова в переписку с Ваней, слушая, как гомон в гостиной постепенно стихает, умывается перед сном, заходит в комнату к маленьким пожелать спокойной ночи. Дима торчит в электронной книге и многозначительно показывает фак на «ложитесь спать», у Сережи изо рта уже течет слюна на подушку, и Оксана ловит его взгляд и озорно улыбается в ответ. — А сказку мне почитаешь? — Дима тебе сейчас вслух почитает свою книгу, — мягко говорит Арсений, — уснешь за семь минут, обещаю. — С его книгой я и за две усну, — бурчит Окси, — а я сказку послушать хочу. — Дим, — умоляюще зовет Арсений. Улыбка Димы не обещает ничего хорошего, но Арс, наивно доверившись, шагает к себе, у самых дверей слыша: — На свете однажды жил богач по имени Синяя Борода, и временами он был очень одиноким вдовцом… — Дим, в твоих же интересах, чтобы она спала спокойно, — напоминает он, прежде чем мягко прикрыть дверь. Он устраивается в кровати, с предвкушением открывая хорнет. Тела парней не вызывают у него особого энтузиазма, поэтому он плюет на это, растирая смазку по пальцам, и опускает руку вниз. Черная обтекаемая пробка на белой простыне сама по себе вызывает энтузиазм, объясните же ему, вахтеры, почему он на ней так сдвинут? Она так плавно движется в нем, распирая разогретые жаждущие мышцы, и Арсений прикрывает глаза от удовольствия. Он невольно вспоминает, как она входила в него впервые, и как он метался, зажимая себе рот. Антон тогда спал в наушниках после посиделок на кладбище, и шансы, что он вдруг проснется, были такие же, как на честные выборы. Арсений тогда смотрел на него, следя, как трепещет полукруг ресниц, и как мерно вздымается грудная клетка, и кончил так же тихо, сжавшись вокруг этой точеной пики. Сейчас ему можно себя не сдерживать — он раздвигает колени, вытаскивает, оставляя приятно давящий на мышцы кончик, и проталкивая обратно до основания. У него так давно никого не было, он едва дышит от чувства заполненности, двигает кистью резче, вряд ли он продержится долго. Интересно, удивился бы Антон, что пробка у него готски-черная? Арсений не смог бы обосновать, кроме как любовью с первого взгляда. Он с сожалением смотрит на, увы, бесполезный пультик — батарейки у них в доме под расчет. Но сам факт возможности использовать ее как вибро-пробку дистанционно, приводит его в восторг. Экран загорается пришедшим сообщением от Вани, но глаза Арса уже слепы от удовольствия, пронзающего все быстрее и быстрее. Он перестает доставать ее полностью, долбит по одной точке, тихо поскуливая и придерживая головку члена, чтобы не запачкать белье. У него давно никого-ничего не было, поэтому оргазм опаляет быстро и коротко, стекает с его пальцев, не принося ни удовлетворения, ни радости. Арсений вытаскивает пробку, вытирая салфетками, шлепает тихо в ванную, чтобы скрыть все следы. Вытирая руки, смотрит на себя в зеркало с ироничной жалостью: в последнее время его хорошо ебет только универ.