Когда скелет выходит из шкафа

Антон залетает домой ночной фурией — он переоделся в туалете университета, так что его чёрная мантия как раз развевалась бы за спиной как крылья дракона, если бы только сверху не был надет пуховик-мусорный пакет. В руках у него чехол с Ваниным костюмом и ебучая туфля, которую он хотел отдать мальчику-кукле, но тот почему-то отказался. И как это он сразу не догадался по размеру балетки, что на сцене в женском костюме выступал парень? И по росту можно было определить — не часто он встречал девушек, которые доходили бы ему хотя бы до плеча. Он старательно объясняет себе же свою тупость тем, что накидался джином всранину, а из зрительного зала казалось, будто никого пластичнее и грациознее этой куколки нет, и Антон верит в стереотипы, так что считает, что это исключительно женские качества. За поисками оправданий собственному долбоебству Антон очень упорно игнорирует остальные события, которыми был насыщен его вечер. Он пишет Абрамову, что тот — дебил конченый, хотя как раз Ваня вот вообще ни в чём не виноват. Когда они сидели за одной партой во время семестровой контрольной по английскому и Антон самозабвенно списывал у отличника — Дима был не в его группе, несмотря на одну фамилию, — Абрамов упомянул, что есть возможность нахаляву бухнуть на тусовке в университете, но для этого надо нарядиться в костюм. Тоха повёлся как последний кретин. Первой подставой стало то, что он не мог прийти в своём образе, а обязательно надо было надевать костюм, который выбрал одноклассник — Ваня, кажется, совсем помешался на своих мушкетёрах и заявил, что не вышлет электронный пригласительный на таймпаде, который ему скинул какой-то друг, если Антон не натянет шляпу с пером и зачем-то маску. Он уже думал отказаться, но бесплатное бухло манило нещадно, так что, поломавшись немного, он в итоге починился и согласился и на шляпу, и на высокие сапоги. Зато чисто из вредности он решил, что наденет свои готские чёрные линзы, закрывающие полностью весь глаз, что превратит его не просто в мушкетёра, а в одержимого дьяволом мушкетёра. Второй неожиданностью стало то, что идёт он не с Ваней, а вместо него. Антон-то считал, что Абрамов его и позвал ради того, чтобы осуществить свою мечту и хоть где-то появиться как ебучий мушкетёр не один, а с командой, даром, что эмблемой служат не красные звёзды на калитках, а белые кресты на груди. Видимо, они друг друга не поняли, и оказалось, что Ване, оправдывающему свою фамилию, может и не национальностью, но мышлением точно, было жалко, что никто не воспользуется его прекрасным костюмом. Третий проеб выстрелил внезапно и в этот раз был просто апогеем тупости — только на входе в здание универа до Антона дошло, что это вуз Арсения. Он ещё удивился, почему это сам брат не удосужился позвать его на тусу, где было много бесплатного алкоголя. Впрочем, тот наверняка использовал свой пригласительный для какого-то очередного хахаля, и Антон не должен на это обижаться. Но все равно стало обидно. Хотя Арсения-то он и не встретил. Зато встретил кое-кого другого. Удивительно, что Арс для свиданок использует Тиндер, ведь, судя по всему, его универ — какой-то филиал общества неанонимных ЛГБТ-представителей. Тогда понятно, почему Арсению удалось поступить. Хотя с неанонимными Антон погорячился — ни лица, ни имени его сегодняшней Золушки он так и не знает. До сих пор только держит туфлищу 43-го размера в руках. Хорошо, что дома все спят, потому что, если бы пришлось сейчас разговаривать с кем-то из членов семьи, Антон бы точно заистерил. В голову с опозданием приходит мысль, что именно сейчас он мог бы разговаривать просто с чьим-то членом, и он нервно хихикает. Кажется, наконец накрывает. Антон немного дрожащими руками запихивает чехол с костюмом и многострадальную туфлю — нахуя он вообще её ловил? — на верхнюю полку шкафа в коридоре, а сам запирается в ванной. Тщательно моет руки, смотрит на себя в зеркало и наконец вспоминает и поцелуй, и ощущение чужого бедра и члена под рукой, и приятную близость гибкого тела. Он запускает пятерню себе в волосы и садится на крышку унитаза. Прислушивается к себе: алкоголь вроде бы ещё не до конца выветрился — ещё бы, он столько выжрал, что удивляется, как он вообще мог ходить по прямой — но поездка на метро и прогулка от станции до дома в минус пятнадцать хорошо отрезвили, так что он намерен прямо сейчас понять, что за хуйня произошла несколько часов назад. И обычно Антону не свойственна такая решительность — он просто принимает всё как есть и плывёт по течению, но пора признаться самому себе — он слишком давно забивал на некоторые вещи, а сегодняшнее происшествие стало последней каплей, так что откладывать и дальше было бы совсем ебланизмом. Интересно, как Арсений в свое время всё про себя понял? То, что брат — гей, вся семья, казалось, знала и без какой-либо озвучки. Он не одевался в платья и не играл в кукол (по крайней мере, пока что Антон его за этим не заставал), просто в какой-то момент Арс рассказал за ужином, что впервые поцеловался с мальчиком. Это было лет пять или даже шесть назад, и Антон вообще не может вспомнить реакцию родителей (свою-то он как раз помнит хорошо, но сейчас об этом думать не хочется), а значит ничего выдающегося они тогда точно не сказали и не сделали. Он думает, а что сказали бы они на его признание? Если ему вообще есть, в чём признаваться. Конечно, секса у него до сих ни с кем не было (что очень раздражало, особенно когда он думал о том, со сколькими уже успел переспать Арсений), но сосался он только с девчонками, да и порнушку смотрел только с ними, когда вообще выдавалось время — в семье с пятью детьми очень сложно смотреть взрослые видео. Он вспоминает, как они все застали Серёжу перед компом с рукой в штанах, и хмыкает. Этот дебил тогда не смог нормально закрыть окно браузера, и полез спам с характерными звуками. Паша оперативно поднял Окси на руки и выбежал с ней из комнаты, а остальные чуть не сдохли от смеха. Антон ловит себя на том, что опять уходит от темы. То, что у него несколько раз позорно вставал от Арсовой близости он не связывал с ориентацией — в конце концов, он помнит, как то ли Скруджи, то ли Терн рассказывал, что у него встал на уроке математики, тупо нисхуя. То есть понятно, в контексте того, что Арс наверняка это почувствовал, это было максимально стыдно, но ему же семнадцать, а Арсений мягкий, дышал ему в шею и елозил совсем не там, где надо, так что сам виноват. Антон немного выдыхает, успокоившись — по крайней мере, со стояками на брата разобрался. Осталось всего ничего — подумать о парне с карнавала. Антон анализирует, от слова анал — очевидно ключевого в этом вопросе. Он вспоминает собственные ощущения от осознания того, что у его партнерши оказался член, и без удивления понимает, что после секундного ступора ему, по сути, стало похую. Настолько, что он вроде бы даже по хую этому самому погладил. Почему он тогда не ответил на поцелуй? Бля, это всё так по-еблански! Кстати, о ебланизме — в трезвеющей голове, как говно, всплывает, как он додумался сказать партнёру, что тот чертовка, и Антон, кажется, краснеет до корней волос — почему его пьяный мозг выдал такой убогий подкат? Хотя у Эдика с девушками-готками работало… Но дело, наверное, в Эде, а не подкате. Но это всё не о том, и сколько можно откладывать признание? Антон никогда не был мастером разбираться в себе и своих чувствах, это к Арсению. Впрочем, самый банальный способ проверить, насколько он геюга, очевиден. Вздыхая так тяжело, будто он собрался, по меньшей мере, делать клизму (что, кстати, в рамках самой ситуации, вполне может понадобиться, но об этом он точно думать пока что не хочет), Антон расстёгивает ширинку и приспускает штаны с бельём. Понимает, что кое-что забыл, и привстает, чтобы покопаться в шкафчике над раковиной и выудить оттуда смазку, которая появилась там чудесным образом сразу после того случая с Серёжей и о которой будто бы никто в семье и не знал. Зато, когда она чудесным образом заканчивалась, каждый раз заново появлялась там, как по волшебству, ну или благодаря какой-то неозвученной очереди. Выдавив её на ладонь, Антон вдыхает яркий клубничный запах — очевидно, в этот раз Арсова покупка. Он размазывает её по ещё вялому члену и зажмуривает глаза. В дали воображения уходить нет необходимости — он просто вспоминает сегодняшнего парня. Прокручивает в голове ощущение жара от красивого тела, можжевелового дыхания на губах, желания прижаться плотнее. От этого внутри тоже что-то крутит и член встаёт практически за мгновение. Антон оттягивает пальцем крайнюю плоть, водит по головке, дышит сквозь зубы, концентрируется на воспоминаниях о чужом члене под пальцами, представляет, что ласкает сейчас не себя. Становится хорошо и жарко, Антон не может перестать фантазировать. В голове парень с охуенной пластикой и тонкой талией целует его шею и толкается бёдрами в его руку, и Антон ускоряет темп — он сдерживает себя, чтобы не застонать вслух, но шлепки руки о яйца всё равно слишком громкие, хотя с этим он ничего не может поделать. В воображении Антон переворачивает партнера, который уже не в женском платье, а почему-то в лосинах, которые обычно носит Арсений, и майке, и, хоть лицо он так и не представляет, волосы у парня тёмные. Антон прижимает его ближе к себе, вжимается пахом в податливое тело, сам проводит языком от уха до лямки майки, кусает за плечо, и его фантазия сладко стонет, подмахивая бёдрами. Реальный Антон открывает рот, кажется, у него течёт слюна, и он очевидно на грани, хватает себя самого за шею, как вдруг слышит хлопок входной двери. Именно в этот момент он давит пальцем на головку, так что то ли от удовольствия, то ли от неожиданности тихонько вскрикивает и тут же зажимает себе рот, но дрочить не перестаёт. Он уже не может сосредоточиться на фантазии, но всё равно буквально через несколько секунд кончает в кулак. В этот момент дверь ванной дёргается. Антон дёргается вместе с ней, но, слава черту, он закрылся. Он задерживает дыхание и слышит сдавленные ругательства Арсения — и где он только шлялся, Антон был уверен, что тот уже спит? — но брат, видимо, уходит. Антон выдыхает и опускает взгляд на свою руку, всё ещё сжимающую уже опавший член. Сколько он вообще продержался, минут пять? Очевидно, сегодня экспериментальным путём доказано, что Антон, выражаясь Сережиным языком, играет за две команды. Он флегматично моет руки, надевает штаны обратно, вытаскивает линзы из глаз, кладёт их в специальный контейнер, который засовывает в карман, и идёт спать. * До Нового года, и, что важнее, до их дебильного отъезда в Великий Устюг, остаётся всего несколько дней. Антон в принципе ненавидит всю эту сидящую уже в печёнках предновогоднюю кутерьму и их поездку в частности. Он не психотерапевт, в отличие от Паши, но даже ему ясно, что родитель пытается сделать вид, что в семье всё нормально и они весело собираются отпраздновать эту злоебучую смену десятилетий. Это смешно, потому что, во-первых, даже когда мама ещё не кинула их, они уже несколько лет праздновали практически по-отдельности: Арсений с компаниями своих меняющихся из года в год хахалей — у него самого никогда не было близких друзей — Антон с готской тусовкой, даже Серёже в прошлом году удалось отпроситься на какую-то вечеринку своей команды то ли по волейболу, то ли по футболу. Сейчас Антон думает, что, может, стоило тогда остаться дома. Вторая причина, по которой он считает, что в семейном тимбилдинге, да ещё и таком дурацком, нет необходимости, это то, что они и так сейчас сплочены больше, чем за все последние годы вместе взятые. Ублюдский мамин поступок сдружил их так, как ни одному специально затеянному Пашей «семейному вечеру» не удавалось, и Антон не дурак, чтобы не признавать этого. Раньше он не особо помнил, кто из мелких в каком классе учится, не говоря уже о каких-то более важных деталях, а с Арсением он просто ночевал в одной комнате, они даже не разговаривали особо — Антон злился на него за глупость, за легкомысленное поведение, за то, что когда-то давно, когда они ещё тинейджерами считаться не могли, Арс променял его компанию, их совместные шалости и игры на каких-то совершенно левых парней. С уходом мамы у них возникли общие трудности, общая необходимость что-то делать и как-то решать проблемы и вопросы, на них — пятерых мужиков, включая Пашу, упала необходимость заботиться о маленькой Оксане. И не то чтобы Антон чувствовал на себе ответственность, он как ничем особо полезным по дому не занимался, так и не занимается, но сейчас он хотя бы участвует в жизни семьи. Он знает теперь, что Оксанин любимый мультик — «Рапунцель», а лучшая подружка в садике — Марина, и у неё красивые светлые волосы и туфельки с единорогами, из-за которых Окс один раз закатила истерику. Он в курсе, что Димина мечта — стать самым молодым российским кандидатом биологических наук и может даже работать врачом, но это стремление в нём активно борется с небывалым предпринимательским талантом, да и вообще гениальностью и искренним ботанством во всех остальных сферах. Антон шарит, что Серёжа хотел бы играть ещё и в баскетбол, но из-за роста его не взяли в команду, и теперь он сдувает мячи в секции, а ещё что они с Димкой делают ставки — Серый выкладывает фактическую информацию о турнирах и командах, а Дим Палыч анализирует всё это, и они даже очень неплохо на этом зарабатывают (знает это Антон, потому что все ставки делаются через него за проценты). Об Арсении он, правда, не знает практически ничего. Это раздражает, потому что Арс должен лежать на поверхности — самый лёгкий же, легче Оксаны. Но с каждым разом Антону удаётся всё больше удивляться брату и его поступкам и идеям. Единственное, что Антон сейчас может сказать об Арсе — что тот не такой глупый, каким почему-то хочет казаться, красивый, заботливый, иногда искренне очень смешной. Удивительный какой-то. Антон думает, что он сам долбоёб, раз игнорировал это раньше, злясь на брата и бесясь с его поведения. Но всё равно, раздражает Арсений почему-то не меньше. Особенно, когда болтает об очередном свидании или переписывается с кем-то до трёх ночи. Антон подозревает, что решить эту проблему не поможет даже вся Пашина самодеятельность. Но Антон, судя по всему, единственный, кто реально считает, что поездка в ебучий Устюг — бесполезная трата времени, даже несмотря на то, что у Паши там где-то работает друг, поэтому тур достаётся им с существенной скидкой. Все остальные члены семьи ходят крайне воодушевленными и напевают ебланские новогодние песенки. Слава черту, он сумел отвертеться и ему хоть не надо принимать участия ни в какой тупой школьной самодеятельности. Что за долбоебизм вообще — в одиннадцатом классе выходить и читать стишки или дрыгаться под музыку? Если бы у них ещё команда КВН была смешной, а так — сплошное говноедство. По этому же принципу (и некоторым другим причинам) они с Димкой не идут на школьную дискотеку, Антону вон и вчерашнего университетского движа хватило (он старается отогнать воспоминания, пока движ не начался в штанах). Паше же он ещё несколько недель назад заявил, что не видит смысла делать вид, что обожает своих одноклассников и учителей на тусовке, где даже алкоголя не будет. Родитель тогда выдохнул — на это всё школьное веселье предки должны были скинуть какие-то баснословные суммы — можно подумать, серпантин и дождик для украшения актового зала сделаны из золота. Хотя, конечно, золотой дождь им всё равно обеспечен — они в курсе, что одноклассники запрятали в туалетных бачках несколько бутылок дешевой водки. Они тогда с Пашей договорились, что Антон сэкономит родителю деньги, а тот его за это отпустит на сейшн на кладбище, хотя бы на полночи. Дима, услышав, что так можно, тоже сказал, что никуда не пойдёт, если Паша даст ему половину от запрашиваемой школой суммы, и лучше они с Катей сходят на какой-то мастер-класс по глиняной лепке. Когда вся семья воззрилась на него с крайним недоумением и легкой издёвкой, Дима Палыч покраснел скулами и приказал, чтобы они отвязались и не спрашивали. Так и получается, что вместо школьной эболы двадцать девятого декабря Антон идёт на готскую тусовку, и ему бы вернуться хотя бы к утру тридцатого, потому что тогда у них поезд к ебучему Деду Морозу. К сейшну Антон готовится особо тщательно — он у них состоит из двух частей сегодня: первая половина пройдёт на кладбище, где они будут старательно пытаться вызвать духов умерших в этом году, а вторая дома у Скруджи, где по плану надо будет общаться с духами с помощью доски Уиджи и спиритического круга, но Антон подозревает, что они просто нажрутся и накурятся — Эд всё равно снимает хату один (точнее, как он сам шутил — предки расщедриваются и помогают, только шоб он не жил с ними и не пугал по ночам до усрачки тем, что жрёт в темноте еду из холодоса). На кладбище Антон приезжает с опозданием — он всё не мог понять, как бы его пуховик-мусорный пакет превратить во что-то более подходящее готам по стилю, но в итоге просто забил. Сокол кидает на него злющий взгляд — в основном из-за Антона они проводят ритуал не когда положено — 31 числа, а на два дня раньше, но Эд тогда заявил, что придурки, умершие за два дня до Нового года им не очень интересны, да и их наверняка не успеют похоронить. Вся чёрная компания собралась на перекрёстке кладбища, где, скорее всего, Терн нарисовал крайне кривую звезду в середине защитного круга, и это напоминает Антону сцену из четвертого «Гарри Поттера», когда Пожиратели смерти столпились вокруг Волдеморта. Такое сравнение ему не нравится — несмотря на то, что он, очевидно, гот и пожиратель — презиратель — смерти, во всей магической заварушке он болел за ОД (правда произносил это как АД — Армия Дамблдора). Сокол злится ещё и потому, что он их задерживает — Антон должен был принести серебряный нож, который спиздил из дедушкиного серванта, а без ножа ритуал начинать нельзя. Совершенно не по-готски подбежав к друзьям, Антон со всеми здоровается (приветствие у них ещё хуже, чем прощание жестом из Бивиса и Баттхеда, оно похоже на тот мем, где чувак с тыквой вместо башки показывает целое нихуя). Сегодня и правда собралась вся их тусовка — Терн, Сокол, Медведь, Стриптококка, Зима, Таракан, Мьюз и ещё какие-то ребята, кого он не помнил или вообще не знал. Антон подлетает к Эду и протягивает тому ножичек. Скруджи хмыкает, берёт нож, накрывает голову капюшоном и принимается выть что-то. Предположительно на латыни. Антон честно старается не засмеяться, но это чуть выше его сил, так что он прыскает в сторону, поймав ещё один убийственный взгляд от Даны. О том, что он вообще тут делает и почему дружит с этими ебанутыми, Антон, как правило, задумывается только в такие моменты — когда происходящее выходит за рамки адекватности. Ему, конечно, по приколу тусить в склепах, пугать самого себя до усрачки, вызывая приливы адреналина, одеваться в чёрное — это и правда его любимый цвет — и наводить страх на простых прохожих. Но прикол в том, что над смертью он предпочитает шутить, а не чёртотворить её, вместо вечных вонючих берц ему бы носить уродские кроссовки, на которые у него капает слюна каждый раз, как сучка контекстная реклама выплёвывает их, а ещё ему начал нравиться рэп, тачки и даже немного футбол — когда Серёжа смотрит его по телеку, он не доёбывается, чтобы тот переключил, как раньше. Антон понимает, что изменился, может вырос, и вся эта херобора его уже не прикалывает. Но есть два оправдания, из-за которых он не перестаёт с завидным постоянством переть пердеть на кладбище. Первая — то, что сам Антон не знает, куда себя вообще приткнуть. Ему кажется, что у всех в его семье, и вообще окружении, есть какая-то цель, какая-то особенность. Пусть его будет — готство-скотство. Так что он просто плывёт по реке Стикс (Арсений когда-то пошутил, что у Антона это скорее река Стинкс, и Антон тогда нихуя не понял, зато Дима смеялся так, что упал с дивана. Позже Тоха, конечно, догнал и от подзатыльника или тычка Арса спасло лишь удивление его знаниям английского). Но более важной причиной является даже не это. В своё время готская тусовка принесла ему друзей и компанию, в которой можно было делать что угодно, потому что другие и так будут отбитее. Типа, камон, они духов на кладбище вызывают по ночам. Когда Арсений бросил его на произвол переходного возраста, у Антона начались проблемы, и он не мог придумать, куда выплеснуть агрессию, обиду и сарказм — не только на брата, на семью в целом — у родителей тогда была новорожденная девочка и четыре ебанутых и совершенно разных пацана, и сейчас он не винит их в том, что они немного забили на него, да и на братьев. Но в то время он так бы и шлялся по дворам, от нечегоделания разбивая бутылки и по приколу опрокидывая мусорки, если бы не встретил Эдика. Тот был старше на год, у него были татушки, а ещё смешной говор, кожанка и уверенность в том, что кладбище — самое крутое место на планете. Так Эд и втянул его в компанию, в которой Антон за несколько лет прижился и считался своим. То, что эта компания искренне была убеждена в существовании потустороннего мира, было скорее небольшим недостатком, чем серьёзным препятствием для общения. Реальным недостатком Антон считал травку и другие вещества, на которых надо было сидеть, чтобы видеть духов, но их главный шаман в этих делах — Скруджи — заявил ему как-то, шо, мол, не парься, бро, не хошь, не вкидывайся, тока потом объебошенным не втирай, шо никакой Кровавой Мэри не было. Эд тоже, в какой-то степени, был заложником этой чёрной звезды смерти — быть верховным готом и перестать верить во всю потустороннюю еболу, но продолжать нести какую-никакую ответственность за остальных членов группы, тяжеловато. Вот и сейчас его латынь больше смахивает на какой-то хуевый рэп, но остальные же блаженные (и, скорее всего, угашенные уже как сода уксусом), так что им поебать. Антон только хмуро смотрит на друга, когда тот в рамках ритуала подходит к нему, чтобы полоснуть по ладони принесённым Антоном же ножичком. Спасибо Эдику, правда, что Антона он режет первым. Не то чтобы он верил во все эти истории про СПИД и заусенцы, но, бля, лучше перестраховаться. Когда Эд делает порезы остальным, они начинают однотонно завывать, закрыв глаза. Антон свои закатывает — конечно, если их закрыть, вы всех-всех призраков увидите — но поприкалываться тоже хочется, так что он присоединяется, и теперь они похожи скорее на оборотней из «Реальных упырей», чем на готов, но это весело. Такая себе групповая терапия. * У Эда на квартире они все с восторгом обсуждают, кто и какие души видел, и если бы здесь был Паша, он бы пришёл в восторг от того, насколько много тут запущенных случаев комплексов и подсознательных желаний. Он сам целенаправленно идёт к столу с бухлом и наливает себе какой-то виски, немного разбавляя колой. Рядом стоит джин, но после недавнего Антон зарёкся его пить. Эд плюхается на диван вместе с ним и врубает с айфона музыку — он подрабатывает в тату-салоне, поэтому может себе позволить многое, и супер стерео-систему в том числе, а соседи уже настолько привыкли к их постоянным тусам, что даже ментов обычно не вызывают. На доску Уиджи все по итогу забивают — они только что пришли с улицы, где чуть не отморозили себе всё, что можно, и пусть они хотят быть похожими на хладные трупы внешне, в реальности это не то чтобы приятно. Так что ребята тоже наливают себе общего бухла и продолжают болтать невесть о чём. На втором стакане Антон внезапно ловит себя на мысли, что не так уж и хочет пить, а это с ним происходит вроде бы впервые в жизни, так что он пугается, всё ли с ним нормально. Покопавшись в себе, он совершенно неожиданно для себя приходит к мысли, что переживает, что опять нажрется и начнёт приставать к пацанам. Это полнейшая хуйня, и мозгом он вроде бы это понимает, но отбросить эти мысли не может. Поэтому следующие пару часов, что они обсуждают потенциальный зомби-апокалипсис, кем бы кто хотел быть из нечисти и почему готы не слушают Рамштайн, он сидит и пьёт просто колу, заедая её скиттлзом, который Скруджи специально купил для него — единственное радужное, что могут позволить себе готы (хотя уже не единственное, ржёт, но как-то без энтузиазма, про себя Антон), и старательно игнорирует взгляд Эда. — А вот вообще это вопрос семантики, — пьяно тянет Дана. Она учится на филолога. — Это в русском языке «смерть» женского рода. В английском, например, вообще нет родов. — Как же они тогда размножаются? — подкалывает Антон и ловит себя на мысли, что это очень Арсова шутка. Дана смеряет его испепеляющим взглядом, который его даже не пугает — она выпила много, так что её немного ведёт и смотрит она чуть-чуть мимо. — У Пратчетта вообще Смерть — это он, — тянет откуда-то с пола Мьюз. Он из них самый младший, младше Антона, и какой-то чересчур интеллигентный для гота. — Получается, готы в любом случае би, — пьяно ржёт Терн. Антон подскакивает от неожиданности. Никто вроде не обращает внимания и все ржут, а он внезапно загоняется. Эд смотрит вопросительно — за годы дружбы он научился ловить Антоново настроение в любом состоянии. Но Антон лишь машет рукой и старается втянуться в беседу. К трём ночи, впрочем, он понимает, что не загоняться не получается, даже несмотря на то, что друзья перешли на обсуждение любимых мемов. — Пойдём, поболтать надо. — Антон зовёт ржущего Эда, несильно пихая того в бок. Скруджи, тем не менее, слишком резко подскакивает и проливает на себя содержимое своего пластикового стакана. Но ему настолько похуй, что он даже внимания особого на это не обращает — чуть пошатываясь направляется на кухню. Эд вообще-то не так уж и пьян — похуист он по жизни, а грациозной походкой в принципе никогда особо не отличался, так что Антон думает, что норм. Они заходят на кухню, и Антон, не спрашивая разрешения, закуривает, опуская свою костлявую жопу на единственную не унесённую в комнату табуретку. Эд облокачивается о подоконник и смотрит то ли всё-таки пьяно, то ли выжидательно. Оба не говорят ни слова, пока Антон курит, прислушиваясь к звукам из комнаты. На кухонном подоконнике — подальше от людей (он их вообще не очень жалует) сидит чёрный Эдов кот, которого тот когда-то подобрал ещё совсем мелким пиздюком. — Ты какой-то загруженный, Эйвон, — решает забить на все правила, по которым надо дать человеку собраться с мыслями, Эд. — Шо случилось? — Не знаю, бля. Слушай. Я позавчера принял парня за телку и засосался с ним. — Антон выпаливает, собравшись с духом и не смотря на Эда. — У-у, ебать, братан. Это ж насколько хуевое у тебя зрение? — Скруджи хмыкает и, кажется, это интересует его больше, чем тот факт, что Антон засосал парня. И неважно, что всё было немного не так. — Да бля, Эд! Он был в маске и платье. Меня знакомый на типа карнавал-тусу позвал, я и припёрся. А там вот это вот. — Антон раздражённо вздыхает. — И шо? Трабл в том, что тебе понравилось? Антон выпучивает глаза на друга. Эд в ответ смотрит на него с жалостью, а жалость от Эдика — это вообще пиздец, значит, что ты совсем кончился. — Ну да, типа того, — тянет несчастно Антон, и он вроде бы смирился, но сказать об этом вслух всё равно непросто. Круто, что Эду насрать на такие вещи, как ориентация, убеждения, адекватность… Антон решается. — Я потом ещё подрочил, представляя этого парня. — Поздравляю, чо! Ты ж не собираешься убиваться из-за этого? — Именно в этот момент Эд догадывается открыть окно, чтобы в комнате так не воняло, и оттуда веет холодом, Антон передёргивает плечами. — Да нет, вроде бы. Просто неожиданно как-то. — Неожиданно, это когда тебя за жопу что-то хватает из унитаза, пока ты срёшь, Тох, — важно отбривает Скруджи. Антон от смеха давится дымом и начинает кашлять. — А что, у тебя такое было, что ли? — Не-а. — Эд лыбится как дебил. — В фильме каком-то видел. Они молчат некоторое время, и Антон думает, что круто, что он сказал Эдику. Это ничего не поменяло, но хорошо, что теперь он не один. Эд, будто читая его мысли спрашивает: — А брату своему ты сказал? — Какому? — Ой, Эйвон, я шо, в твоих братьях разбираться должен? Как там его? Арсению, который педик, короче. Антону режет ухо «педик», но Эд не вкладывает в слово никакого негативного подтекста, он знает это. — Не. — Почему? — приходит пора Скруджи выкатывать глаза от удивления. — Я не ебу. Не хочу ему говорить. Хуй знает, почему, — Антон мнется, но говорит правду — он не уверен, что вообще когда-то решится рассказать Арсу об этом, и сам не догоняет причины. Арсений не будет стебать, он знает, но бля. — Ну он всё равно когда-то просечёт, Тох. Хотя это не моё дело. Они снова молчат ещё немного. Антон кидает уже второй бычок в пепельницу и задумывается, хочет ли закурить третью. — Приводи его может на наши сейшны? Ты там чот болтал, что он хочет. — Арс? — Антон удивляется — с каких это пор Скруджи запоминает что-то такое незначительное, он об этом-то упоминал ещё с два месяца назад, когда Арсений ему помог, а потом поставил условие. И зачем тогда Эду делать вид, что он не помнит Арсово имя? — Ну бля, кого ещё-то? — Окей, — неуверенно отвечает Антон. Затем добавляет. — Если он сам ещё хочет. Эд закрывает окно, а то в кухне уже ощутимо холодно, садится жопой на пол, спиной прижимаясь к батарее, кот подлазит к нему под бок, Скруджи машинально гладит его. Антон продолжает раскачиваться на колченогой табуретке. Из комнаты до них доносятся обрывки разговоров и музыка. — Я тоже тебе кое-что важное скажу, — медленно проговаривает Скруджи и откидывает голову назад. — Я решил, что уйду в этом году из готов. Ой, бля, в наступающем. Ну ты просёк. Я там начал типа рэп записывать. Вроде норм получается. А гот, который читает хип-хоп, это шот совсем ебанутое. Они синхронно хмыкают. Антон не удивлён — всё к этому шло, так что это, наверное, и правильно. Правда, он задумывается, что делать со своей жизнью. — Кого назначишь вместо себя? — ровно спрашивает он. — Данку, очевидно. Не тебя же, говноед неверующий. Антон опять смеётся, пинает Эда ногой. — А когда планируешь? — Да не решил ещё, как с карьерой пойдёт. Но до осени точно. — Хорошо. Антону смешно слышать, как Скруджи рассуждает о карьере, но и грустно тоже. В интернете о таком говорят «ушла эпоха». — Пойду я. — Антон поднимается на ноги — если он хочет успеть хоть немного поспать до поезда, ему пора. Эд не встаёт следом — он, походу, вообще готов заснуть уже сейчас, разморившись у тёплой батареи, так что Антон просто ещё раз пихает его ступнёй, на что в ответ ему прилетает средний палец.