Худший случай

Быстрый интернет мало что изменил. Да, ребенок теперь проводит время, уткнувшись носом в телефон, а не в книгу. Но счастливее он не выглядит. Как я ни стараюсь заинтересовать его, всё мимо. Купил новый телевизор — не смотрит. Поставил камеры с датчиками движения, показываю ему всякую забредшую во двор живность — ноль внимания. Назаказывал всяких бесполезных гаджетов — тоже безрезультатно. Наверное, он меня всё-таки ненавидит. И никогда не простит. Телефон коротко звякает уведомлением. Я открываю приложение, смотрю на резвящихся у яблони птиц. Собираюсь показать видео ребенку, потом вспоминаю, что ему это не нужно. Снова убираю телефон в карман, погружаюсь в работу. Небо за окном окрашивается красным, потом темнеет. Гаснет полоска света под дверью. Работаю. Снова вспыхивает свет, тут же гаснет. Может, надо заглянуть к нему, спросить, всё ли в порядке. Чтобы он мог огрызнуться и еще раз показать, как я ему противен. Остаюсь на месте. Дверь приоткрывается, ребенок выходит из комнаты и идет в гостиную. Замечает меня, замирает, потом идет дальше. Я ему мешаю. — Что не спишь? Бормочет: — Голова болит. Врет, наверное. Идет на кухню, наливает себе воды. Стакан звякает о раковину. Ребенок возвращается в гостиную, садится на диван. Почему-то это неожиданно и как-то очень непонятно. Напрягает. Бьет по нервам. Заставляет замереть. Будто бабочка на раскрытую ладонь вспорхнула. Не спугнуть бы. Стараюсь не смотреть на него, очень жду, что он заговорит. О чем угодно. Или пусть молчит, только бы не ушел. Я понимаю, что он не ищет моего общества. Просто пережидает приступ головной боли, вот и всё. Но как же здорово было бы, если бы он хоть ненадолго перестал меня ненавидеть… Как же здорово было бы, если бы он был таким же открытым, как в первый день. До того, как я его оттолкнул. Ребенок сжимает голову ладонями, массирует виски. Неужели так больно? Встаю, ищу хоть какое-нибудь лекарство. Из подходящего нахожу только ибупрофен. Кладу пачку на стол. Не берет. Ничего не говорит, вообще ничего не делает. Иду на кухню, наливаю в стакан воды, возвращаюсь, вынимаю из пачки одну таблетку, отдаю ему ее вместе со стаканом. Неловкая тишина набивается в уши и в рот, давит и душит. Прячусь за экран ноутбука, делаю вид, что работаю. На самом деле текст расплывается бессмысленными каракулями. Ребенок вдруг нарушает тишину и говорит как раз то, что ранит больнее всего: — А вы можете от меня отказаться? Вот оно, значит, что. Это он обдумывал, над этим чах все эти дни. Я понимаю. Я сам виноват. Отталкиваю и отталкиваю. Может, он всё же не об этом? Глупости. А о чем же еще? Всё же прошу: — Объясни. Скажи мне, что я не так понял, скажи, что пошутил. Его ответ ничего не объясняет: — Ну… вообще. Мне надо знать. И я спрашиваю прямо: — Передумал? Пожимает плечами. Наверное, не передумал. Осознал, что никогда не хотел жить здесь, со мной. Просто согласился случайно. Может, побоялся отказать. Может, ничего не соображал от горя. Бабочку в руке насильно не удержишь, истреплет крылья и погибнет. По всему телу разливается противная горячая дрожь. Почему меня это вообще беспокоит, я же не хотел его брать, я хочу жить один… Делаю то, что должен. Ищу ответ на его вопрос. Нахожу, озвучиваю: — Да, могу. Для этого надо подать заявление с аргументированной причиной и предоставить паспорт и отчет о тратах. Молчит. Почему он молчит? Невыносимо. Я не могу стоять с петлей на шее. Пусть либо снимает ее, либо спихивает меня уже с края. — Так что? Мне готовить бумаги? Бросает на меня сердитый взгляд, бормочет: — Как хотите. А ты как хочешь? Впрочем, об этом спрашивать бесполезно. Если бы не хотел, не завел бы этот разговор. И я ничего не говорю. Снова прячусь в ноутбуке. Постепенно кучки букв превращаются в слова, надо только достаточно долго и сосредоточенно на них смотреть. Я краем глаза замечаю, что ребенок уткнулся головой в подлокотник дивана. Наверное, таблетка еще не подействовала. Хочу по привычке переключиться с работы на проектировку комнаты, но понимаю, что она уже не нужна. Ему от меня вообще ничего не нужно, кроме одного: чтобы я оставил его в покое.